Художник, рисовавший пустые холсты

У него не водились ни кисти, ни краски,
Лишь впалые веки да взгляд в никуда.
Его мастерская – облупленный сумрак, без ласки,
Где пыль оседала, как ложь, на года.
Он выставлял напоказ не пейзажи, не лица,
Не райские кущи, не адский огонь.
Лишь холст, где ни тени, ни формы, ни птицы –
Лишь белое поле, зовущее вон.

Припев
И толпы валились, рыдали и выли,
Смотрели в ничто, как в последний причал.
И каждый из них там мгновенно ловил
Свой собственный ужас, что в сердце молчал.
Они не кричали: "Художник, ты гений!"
Они испускали немой, долгий стон:
"Вот он, мой порок! Вот он, мой демон!
Мой самый глубокий, проклятый закон!"


А он, отрешенный, стоял, не мигая,
Не слыша ни воплей, ни звона монет.
Он знал: эта тьма, что их всех пожирает,
Невидима глазу, ее просто нет.
Она лишь фантом, порожденный безумьем,
Растоптанной верой, разбитой мечтой.
Но каждый готов был отдать свои судьбы,
Чтоб только не видеть ее пред собой.

Припев
И толпы валились, рыдали и выли,
Смотрели в ничто, как в последний причал.
И каждый из них там мгновенно ловил
Свой собственный ужас, что в сердце молчал.
Они не кричали: "Художник, ты гений!"
Они испускали немой, долгий стон:
"Вот он, мой порок! Вот он, мой демон!
Мой самый глубокий, проклятый закон!"


А холст оставался все так же пустой,
Как небо над полем, где все отцвело.
Он был зеркалом без отражений,
Где пряталось все, что внутри умерло.
И кто-то ушел, задыхаясь от боли,
А кто-то остался, приросший к холсту.
Он так и не понял, по чьей он был воле
Рисовал пустоту… эту страшную пустоту.

Припев
И толпы валились, рыдали и выли,
Смотрели в ничто, как в последний причал.
И каждый из них там мгновенно ловил
Свой собственный ужас, что в сердце молчал.
Они не кричали: "Художник, ты гений!"
Они испускали немой, долгий стон:
"Вот он, мой порок! Вот он, мой демон!
Мой самый глубокий, проклятый закон!"


И лишь под конец, когда свет почти умер,
И тени сгустились, как черная кровь,
Он вдруг улыбнулся, как будто безумец,
И тихо промолвил: "Это – ваша любовь."