Два командира. Фрагмент Сталинградской Битвы

Был у меня сосед по даче, ветеран Великой Отечественной Войны, дослужившийся впоследствии до звания полковника, Михаил Андреевич Лавров. Я знал его как интересного крепкого деда, остававшегося таким почти до самой смерти, которая настигла его прямо на пороге 94-го года жизни. Он удивительно молодо выглядел для своих преклонных лет. Его округлое лицо обычно лучилось благожелательностью и не было испещрено морщинами, приличествующими возрасту. Доходило до смешного, когда гораздо более молодые бабульки в поликлинике с впечатляющей регулярностью пытались оспаривать право отставника на использование заслуженных льгот. Вид бодрого пенсионера многим казался слишком юным и упрямо не желал соответствовать возрасту.
Не раз беседовали мы с соседом, ведь наши участки в то время не разделял даже условный забор и в гости друг к другу ходили совершенно запросто, без приглашения. И когда речь заходила о делах давно минувших дней, я каждый раз поражался внутренней силе пожилого полковника и его удивительной судьбе. Шутка ли, ведь Андреичу доводилось лично участвовать во многих известных сражениях и быть военным комендантом немецкого города, а кроме того, достаточно долго командовать штрафниками, которые не только приняли молодого командира, но и потом не раз закрывали его от пуль и осколков своими телами. Это при том, что чаще всего для вновь назначенного начальника командование в подобных подразделениях, сформированных из преступников разного пошиба, угрюмых уголовников и часто вполне натуральных убийц, заканчивалось во время ближайшего же боя, когда пытавшийся утвердиться на новом месте офицер получал «случайную» пулю из старой доброй трёхлинейки, нередко в спину. Крайних даже не пытались искать, лишь фиксируя безрадостную статистику, и оформляя всех погибших, как боевые потери. Штрафников не жалели, направляя в совершенно безнадёжные атаки, и ставили на самые сложные участки фронта. Но расскажу всё же не об этом, а об одном моменте Сталинградской Битвы, наиболее меня впечатлившем, что сохранился в памяти в виде яркой живой картинки:
Случилось это ближе к концу противостояния, когда части вражеских оккупантов уже уверенно выбивались нами из разрушенного почти до основания Сталинграда. Потери с обеих сторон были чудовищны и выжившие в этой кровавой мясорубке фрицы справедливо не рассчитывали на пощаду, отбиваясь из последних сил с отчаянной храбростью крысы, загнанной в угол. Терять им было уже нечего, кроме самой жизни, а её, как и положено настоящим арийцам, они собирались отдать максимально дорого. Боевых товарищей, более слабых духом или просто менее везучих, машина войны прямо на глазах сослуживцев вместе с формой и оружием методично перемалывала в отвратительный остро пахнущий фарш. Чудом уцелевших подобная участь пока миновала, но подкарауливала в непосредственной близости. И где-то в глубине души солдаты рейха, конечно, ещё хотели жить, но немецкое командование уже цинично списало их в расход, приготовившись награждать посмертно заранее выпущенными красивыми железными медалями. Вальхалла ждала и готовилась к встрече, широко распахнув свои манящие окованные чёрным железом ворота. Ей нужны были новые мёртвые герои, и она была готова принимать их целыми подразделениями. Как следствие, в руинах и без того практически уничтоженного города шли ожесточённые и кровопролитнейшие бои. За каждый отвоёванный метр приходилось расплачиваться ценой здоровья и жизней наших советских солдат, чьих-то братьев, сыновей и отцов.
И тогда, волею неисповедимого военного случая, где-то на временно «ничейной» территории, в каком-то закутке ещё сохранившихся остатков построек, лицом к лицу неожиданно столкнулись два офицера. Два кровных врага, один на один, и ни один из них в этот момент не был готов к такой встрече. Не было оружия в руках ни у того, ни у другого, а даже малого времени, чтобы дотянуться до офицерской кобуры или ножа, тоже не оказалось. Завязалась рукопашная схватка и выяснилось, что силы примерно равны. Немец был в самом расцвете сил, крупный и жилистый и дёшево отдавать свою жизнь он не собирался. Силы таяли, а явный победитель всё не определялся. И тогда пришлось прервать безрезультатную борьбу и снова тянуться к пистолетам. Русский успел выхватить свой на мгновение раньше. Немец понял, что уже не успевает и обречённо приготовился принять смерть. Храбро, как солдат и офицер, и вполне заслуженно, как захватчик, застигнутый с огнём и оружием в чужом доме. Вот-вот должна была свершиться вековечная суровая справедливость скорого суда войны. Но выстрела почему-то не прозвучало. Впрочем, не прозвучало и звука осечки. Молоденький советский лейтенант, выравнивая сбившееся дыхание, рассматривал германца, продолжая держать его на мушке. Палец уверенно лежал на спусковом крючке. Было понятно, что рука не дрогнет. Убийство Врага в бою давно стало делом привычным. Но горячка скоротечной борьбы потихоньку отпускала и русский заговорил… Первые же слова, которые услышал немец, его потрясли. И даже не тем, что были сказаны по-немецки. Многие офицеры красной армии изучали в школе и на курсах немецкий язык, что давало им возможность более-менее сносно связать на нём пару слов. А уж что-нибудь вроде «Хенде хох» выкрикнуть мог любой красноармеец. Но русский офицер произнёс хоть и небезупречно, но вполне понятно, достаточно длинную фразу, которую можно было бы пересказать примерно так: «Я не буду тебя убивать. Иди к своим и скажи, что если они захотят сдаться, то я прикажу своим солдатам не стрелять. Смертей и так очень много. Я не хочу терять своих бойцов, и у вас тоже появится шанс выжить. Но другого шанса не будет. Ты меня понял?». Немец ошарашенно кивнул, что-то пробормотал в смысле, что всё понимает и сделает, недоверчиво попятился к выходу. В его голове не укладывалось – почему? Как можно отпустить врага, который стрелял в тебя, возможно, убил или покалечил твоего друга, а теперь находится полностью в твоих руках? Да успей он выхватить свой проверенный Вальтер чуть раньше, не было бы ни этого ненавистного русского, ни этих, казалось бы, неуместных здесь и сейчас, слов. Они возвращали почти истаявшую болезненную надежду на то, что погибать не обязательно. Это выглядело злой шуткой или каким-то неестественным обманом, в который так хотелось бы верить, но который просто не мог быть правдой. Уходя, германский офицер долго ждал выстрела в спину. Некоторые считают, что стрелять в человека проще, когда не видишь его глаз. Но русский так и не выстрелил. …А на следующий день в рваных шинелях и окровавленных повязках, размахивая какими-то невообразимыми кусками когда-то белых тряпок из развалин домов, сначала робко, а потом чуть смелее, стали выходить и выползать усталые и измученные немцы. В них действительно не стреляли. В результате, целая улица(!) была освобождена вообще без потерь с нашей стороны. А Вальхалла в тот раз так и не дождалась части своих героев…
Казалось бы, что значит всего одна улица в масштабе целого города? Да и наше командование, хоть и похвалило сдержанно за успехи в продвижении и отсутствие потерь, почему-то не поспешило применять метод широко. Из каких-то своих важных соображений. Война продолжалась. В ней оставалось место и крови, и ненависти, а причин для этого, разумеется, было более чем достаточно.
Всего один момент войны, но может быть, именно благодаря такому моменту кто-то из наших ветеранов смог дойти до Победы и увидеть детей и внуков, как увидел их главный герой этого повествования. И как знать, возможно, где-то далеко какой-нибудь древний седой немец с уже едва заметными следами былой выправки мог бы рассказать эту же историю, но описанную с другой стороны, своим внукам и правнукам.

Вместо послесловия:
О память, ты так коварна и избирательна. Подчас ты можешь не сохранить каких-то следов событий прошлого, а порою способна живо продемонстрировать и то, чего не было, собрав совершенно реалистичную цветастую картинку из фрагментов прошлого и обрывков проникших откуда-то извне образов. Или это уже плоды партизанской деятельности воображения? Таким мне запомнился рассказ соседа из тех, уже далёких, времён, когда мы дружной компанией пили чай на крошечной веранде его ветхого дачного домишки на исходе тёплого летнего дня. А лет через двадцать, когда уже мой собственный рассказ был написан и даже где-то опубликован, мне подарили парочку тоненьких невыразительных брошюрок с блеклым текстом и фотографиями отвратительного качества. Подобный ризографический самиздат, тиражом в несколько десятков экземпляров, был распространён у нас в самом начале двухтысячных. Эти книжки вместе со стопкой старых рукописей и ветхих машинописных листков нашла у себя одна из моих знакомых при разборе старых ненужных ей вещей. Книжки оказались мемуарами, и я смог прочесть в одной из них следующие строки:

По приказу Верховного Главнокомандующего лучших командиров стрелковых батальонов назначали командирами штрафных рот. Так в дни решающих боев за Сталинград я оказался во главе 109 штрафной роты.
 Отдельная 109 штрафная рота состояла из осужденных.  Обычно их называли смертниками, т.к. бросали в атаку на противника в самых трудных направлениях. Командир роты должен был идти в одной цепи со штрафниками, испытывая с ними одну судьбу. Иначе - раньше времени и наверняка будешь убит. Так было до меня...
Приказ о наступлении отдал командующий пятой гвардейской армией генерал Жадов. Наступали через балку Мокрая Мечетка в направлении тракторного завода. Наша задача - освободить двухстороннюю улицу. Балка позади, приблизились к полуразрушенным домам. Немцы оказывают яростное сопротивление.  Я ворвался в нижний этаж дома, увидел трех здоровенных немцев. Крикнул: «Хенде хох!». В этот момент один из фашистов схватил меня за горло, стукнул головой о стену, стал вытаскивать пистолет. Я успел опередить его. Немного пришел в себя.  Двое, не оказавших сопротивления, на мой вопрос, кто они, ответили: «Мы врачи и против русских не воюем». В это время вбежал штрафник со штыком наготове. Я отправил его в соседний дом, а немецким врачам сказал, что сдавшимся в плен мы сохраняем жизнь. Предложил им отправиться к своим и передать это солдатам и офицерам.
После этого отправился узнать, как обстоят дела в других домах и подвалах. Оказалось, что фашисты ведут из подвалов ожесточенный огонь, не подпускают наших солдат. Приказал бросать туда гранаты, а потом врываться. Стали кидать гранаты, но немцы хватали их и бросали обратно. Пришлось переползать, перебегать от дома к дому, показывать: взял гранату в руку, выдернул чеку, 1-2 секунды подержал и тогда бросай в сторону противника.
 Вскоре удалось захватить еще трех немцев. Мы их накормили, дружески поговорили, объяснили, что сдавшихся добровольно будем выстраивать вдоль дороги и отправлять в тыл. 
 На вторую ночь к нам перешло около 50 человек. Я дал указание всем взводам, чтобы сдавшихся добровольно, захваченных в плен выстраивали на дороге в колонну... Подвалы домов очищали от противника, колонна на дороге росла. Вскоре сопротивление на нашей полосе прекратилось, улица оказалась свободной. Приказ был выполнен. В сопровождении штрафника колонна отправилась в тыл, где располагались штабы. Там подсчитали, что наша рота захватила в плен около 350 солдат и офицеров, освободила много домов.
Победа в районе тракторного завода придала силы нашим войскам. Было предложение о присвоении мне звания Героя Советского Союза; но остановились на ходатайстве о награждении боевым орденом Красного Знамени. Эту награду я и получил, хотя о наградах не мечтал,
Немалыми были наши потери. Из 560 человек в роте осталось меньше половины. Оставшиеся были рады, что искупили свою вину. Я тоже был рад, понимая, что победа под Сталинградом начало нашей окончательной Победы.

Почему Андреичу за заслуги в Сталинграде Звезду так и не дали - вопрос отдельный. Но логика вполне понятна, ведь этот самый Лавров как-то раз не побоялся отказаться выполнять приказ командира полка, майора по фамилии Катышев, о прямом штурме хорошо укреплённых немецких позиций. На тот момент там уже полегли несколько батальонов и количество убитых быстро росло. Много позже для подобных эпизодов потомки даже придумают специальное выражение «мясной штурм» и некоторые из них станут утверждать, что победить Вермахт нам удалось лишь «заваливая его телами». А тогда строптивый комбат был тут же арестован за нарушение прямого приказа, но лишь для того, чтобы потом быть полностью оправданным по рассмотрению дела специальной военной комиссией, прибывшей в часть для расследования. Командира полка отстранили от должности и управление перешло к его более адекватному заместителю. Впоследствии ушлый Катышев нашёл возможность выкрутиться, а нанесённая ему смертельная обида так и не была забыта.