Алджернон Чарльз Суинберн - Долорес

Алджернон Чарльз Суинберн
Долорес (Дева семи скорбей)

Двух черных очей беспощадные свечи,
Чьей пламенной милости короток срок,
Точеные руки, покатые плечи
И алого рта ядовитый цветок, —
Оставит ли время на память хоть волос,
Разъест ли твой облик бесстрастная ржа,
О тайная, темная дева Долорес,
Страданий моих госпожа?

Тебе семь печалей попы приписали,
Семь сотен грехов сосчитать не сумев.
Семь долгих веков обелили едва ли
Прекраснейшую из своих королев.
Распутные ночи, рассветы больные...
Из ангельских жен ты познала одна
Все радости плоти, все скорби земные,
Что душу иссушат до дна.

Покров твой — не золото, а позолота;
Открыт всем живущим не сад твой, но лес;
Чертог не из кости слоновой — работа
Тех рук, что из ада коснулись небес.
Ты роза, восставшая в грязи, как знамя.
Твой дом обойдет боязливый ханжа —
Твой дом, где горит негасимое пламя,
Страданий моих госпожа!

Пусть губы, исполнены страсти и смеха,
Сильнее впиваются змеями в грудь,
Чтоб в ласках с другою их жгучее эхо
Саднящую память смогло обмануть;
Чтоб сердце в тисках разорвалось на части,
Чтоб веки омыло кипящей рекой;
Приди и наполни немыслимым счастьем —
В уплату забрав мой покой.

Прошедшее мнимо, грядущее смутно —
Сегодняшний день их не в силах постичь, —
Но мысли к ним мечутся ежеминутно,
И душу язвит их отравленный бич.
Ты жизнь презираешь, любовь — и подавно;
Их боль нас преследует, всуе гложа.
Меж мудрыми женами нет тебе равной,
Страданий моих госпожа!

Кто дал тебе мудрость, чей взгляд или голос
Измучил тебя на рассвете времен?
Была ли ты девой невинной, Долорес,
Когда страсть впервые исторгла твой стон?
В каком цветнике зрел бутон непорочный,
К которому нынче приникнет любой?
Как звался твой грех, твой секрет полуночный,
Что сделал самою собой?

Искусство твое будет славно вовеки;
Равны перед ним и владыка, и раб.
Тебя почитали этруски и греки,
Отец твой — неистовый в ласках Приап,
А мать — Либитина. В дневной круговерти
Мы страсти хороним свои, не тужа,
Но ты не познаешь старенья и смерти,
Страданий моих госпожа!

Любови проходят, сменяются годы —
Лишь ты неизменна среди перемен.
Тебя не коснутся забвения воды,
Не тронет зловонным дыханием тлен.
Владычица боли, изъянов, пороков,
Нечистых утех, что плода не дадут,
Цветов ядовитых, губительных соков,
Забыть тебя — мука и труд.

Чужие уста умоляю о мести:
Вернешь ли укус, от которого вмиг
Безвольные лилии чахнущей чести
Сменились на розы под сладостный вскрик?
Бутоны их красным твой путь отмечают,
Алеют на коже, как рана, свежа,
Прекрасно-бесплодные чресла венчают,
Страданий моих госпожа!

Как много грехов не узнал исповедник,
Как много деяний награды не ждут...
Чем занят твой новый ночной собеседник,
Какой ты ему уготовила труд?
Какое проклятье наложишь бесстрастно
На жизнь, что дешевле сухого листа,
Каким истязаниям нежным и властным
Подвергнет твоя красота?

Недуга любовного, сладкой отравы
Вовеки не знал безупречный сосуд.
Пускай поцелуи твои и кровавы,
Пускай разъяренными осами жгут, —
Они милосерднее боли сердечной,
Что входит меж ребер точнее ножа,
Слезами пятная покров подвенечный,
Страданий моих госпожа!

Каскад поцелуев о кожу дробится;
Из нежных клыков под округлой губой
Пороков сверх этих уже не родится,
Не тронет сознание новая боль.
Сумеет ли плод с древним привкусом гнили
Насытить тебя, как в былые века?
Сладка кожура, мудрецы говорили,
Да мякоть под нею горька.

Осталось ли место загадкам и тайнам,
Красотам твоим не исчерпан ли счет?
Чем пресные жизни свои скоротаем,
Узнав беззакония наперечет?
Но мякоть сладка, словно кожа, покуда,
И души не греет огонь мятежа.
Ты солнце и сумрак, ты чары и чудо,
Страданий моих госпожа!

Я голодом до перемен и волнений,
Я жаждою всех нестерпимых вещей,
Отчаяньем — братом священного рвенья,
Утехами плоти, что мучат вотще,
Восторгом, в котором сгорает желанье,
Желанием, что предваряет восторг,
Истомой слепой, будто сумрак незнанья,
Глухой, будто с совестью торг,

Следами зубов, что во тьме расцветают
Сквозь жар поцелуев и их немоту,
Губами, что льнут, распинают, кусают,
Оставив со вкусом железа во рту,
Биением сердца, что нежно и голо,
Руками, что тянутся к свету, дрожа,
Тебя заклинаю: откликнись с престола,
Страданий моих госпожа!

Довольна ли ты, коль юнца презирает
Одна из жестоких твоих дочерей,
И он к утешеньям твоим прибегает,
Устав от любовных отрад и скорбей?
Остывший до срока к трудам и наградам,
Пресыщенный жизнью, как старец седой,
С бесцветным, как паперть под инеем, взглядом,
Хоть телом еще молодой.

Проделав весь путь от порога молельной
До раки, где служит причастием грех,
Кто вспомнит, что месса, возможно, смертельна,
Кто перед Мадонной не снимет доспех?
Тебе на алтарь все вино из потира
Я лью и сгораю в огнях витража —
О гневная дева, владычица мира,
Страданий моих госпожа!

Тебе — молодое вино вожделенья,
Плод, зреющий только меж слившихся губ,
Кипящие слезы и стон наслажденья,
Змеиный укус, что и нежен, и груб.
Багряная пена, морской солонее,
Струится с клыков и свивается в нить,
Чтоб сделаться жизнью и смертью моею,
Чтоб жажду огнем утолить.

Все дети твои от утробы до гроба
Отмечены знаком, незримым для глаз;
Им ведомо, как обхитрить узколобых
Богов, что терзают и мучают нас.
Нет мудрости вне заповедного круга —
Возьмешь ли в него молодого пажа,
Любовница, матерь, сестра и супруга,
Страданий моих госпожа?

Наш жизненный путь темнота увенчала,
Плод в землю, гния, возвращается вновь —
Но розовый шип ранит глубже кинжала,
И похоть жестока не так, как любовь.
Бег времени прошлое делает фарсом,
Любимую — трупом иль верной женой,
И свадьба предшествует смерти авансом,
Обеты душа тишиной.

Устав от потерь, мы к тебе прибегаем:
Пусты наши жизни и голы сады.
Тебя очерняют — мы истину знаем,
Вкушая цветов ядовитых плоды.
Да славится страсть, что сражает и лечит,
Мучительной нежностью в рабстве держа,
Клеймя поцелуями губы и плечи,
Страданий моих госпожа!

Тоска по твоим беспощадным щедротам —
Не только холодная мудрость веков,
Хоть взращены листья слезами и потом,
И алые капли бегут с лепестков.
Во имя богов, в чьем владении двери,
Открытые всем, кто пока не мертвы,
Любви кипарис дай — эмблему потери,
И смерти — мирт, символ любви.

Пускай рассмеются, меняясь дарами,
И миром окончат бессмысленный спор.
Боль станет отрадной, смягчившись слезами,
Смерть с жизнью скрепят на крови договор.
Как двое влюбленных, проникнут друг в друга
Они в твоем храме, мечи положа,
И мрак спеленает противников туго,
Страданий моих госпожа!

В ночи добродетели — сестры порока.
В часовнях твоих, где от века темно,
Под древние гимны забытого бога
Они обвенчаются, слившись в одно.
Та песня не молкнет под сводами храма
Со дня сотворения; грех подслащен
И спрятан от неба в клубах фимиама,
Как в горле — предательский стон.

Любовь твоя слушает, пепла бледнее,
Сквозь кудри подняв затуманенный взгляд.
Горит черным нимбом корона над нею,
И алчные губы от смеха дрожат.
Заставь замолчать ее лаской немою,
Мелодией тел, что святошам чужда,
И очи наполни спасительной тьмою,
Страданий моих госпожа!

Что толку с любовным дурманом тягаться:
Избранник твой скован, распят, ослеплен;
В губах его змеи отныне гнездятся,
В руках — преступленья с начала времен.
Он днем различает твой призрачный голос,
Взывает в ночи к твоему божеству;
Приди, обрати его в пламя, Долорес —
Во сне, а затем наяву.

Касаньем окрась его розы в багровый:
Не почка, не плод породили тот сок.
Не разум, а дух — господин его новый,
И в венах бежит обжигающий ток.
Ты милостью нас одаряешь беспечно,
Не требуя с паствы своей платежа —
Лишенная сна и живущая вечно
Страданий моих госпожа!

Знаком ли тебе краткий морок дремоты,
Затишье в мелькании жадных ночей,
Минута покоя меж днями без счета,
Когда ты пытала нас лаской своей?
Когда пред тобой преклоняли колена
Властители Рима, и, так же юна,
Ты к ним выходила, бела, словно пена,
Из коей была рождена?

Когда королей эти губы терзали,
Столица пылала от красных ковров,
И стрелы твои без разбору сражали
Детей перемен и извечных богов?
Когда белоснежный песок оросила
Врагов твоих кровь, и, богине служа,
Последний боец вскинул меч через силу,
Страданий моих госпожа?

Песок тот омыт не грозою над морем,
Не громом, пришпорившим дикий Борей,
Не лунным приливом, не пенным прибоем,
Не брызгами, бьющими в борт кораблей.
Он влажен и ал под твоими ступнями,
Утоптан войной для забавы царьков,
И взорвана ночь золотыми огнями
И звоном блестящих клинков.

Там бьется во славу твою гладиатор,
Глотая горчащий погибелью дым,
И перст опускает во тьме император,
Решая, кому умирать молодым.
Твой сад процветал в те безумные годы,
Весь мир, как коня, направляла вожжа
В ладонях твоих, и склонялись народы:
Страданий моих госпожа!

Ты помнишь ту ночь? Средь кровавого пира,
В кольце из огня, венценосный арфист
Настраивал пальцами чуткими лиру —
Над озером крови спокоен и чист,
И нежные струны ручьями журчали
Над криками, треском и смрадом костров;
Кого там спасительным лавром венчали,
Кому не хватало гробов —

Ты помнишь, Долорес? Хоть изредка снится
Тебе это царство сквозь дымку времен?
Тоскует ли сердце по алчущим лицам,
По стону железа и шелку знамен?
Но голод обходит тебя боязливо,
И мир не придумал еще шантажа,
Чтоб вырвать признанье из уст горделивых,
Страданий моих госпожа!

Пусть сердце людское теперь тяжелее,
Ты так же сияешь полночной порой,
И делает белое тело белее
Румянец, рожденный любовной игрой.
Укусов и ласк бесконечных соседство,
Жестокость, которой не знал человек, —
Когда истощится и это наследство,
Чего мы лишимся навек?

Столетья летят — ты честна без упрека,
В мелодии тел фальши нет ни на тон,
И музыку страсти, любви и порока
Лишь делает слаще раскаянья стон.
Как долго мы клялись Христовой невесте,
С холодным распятьем в ночи возлежа;
Приди же, избавь нас от пут благочестья,
Страданий моих госпожа!

Святилища Весты замшели без дела,
Но так же пылает багровый костер,
В котором твои закаляются стрелы,
И каждый удар их и точен, и скор, —
Пускай бог невидим, пускай безымянны
Покрытые ласками губы, глаза
И волосы, что в вакханалиях пьяных
Ты спутала, точно гроза.

Прекрасная кожа змеиной подобна:
То лилий белее, то ночи темней;
Изящной и рослой, худой и дородной —
Тебя мы признаем по следу огней,
По звездам ожогов, по клеймам укусов,
Что ты оставляешь, в ночи ворожа;
Все это — литании Деве искусов,
Страданий моих госпожа!

Мы чтим, как завещано, нежное лоно,
Но это лишь эхо далеких веков.
Арисбу ласкала ли ты, Алкифрона?
Кого увлекала с собою в альков
Украсть поцелуй незаметно для статуй,
Покуда за вами из гущи ветвей
Следил неотрывно один соглядатай —
Владыка садов и полей?

В ту пору средь месяцев щедрых и горьких
Не знала забвенья святыня одна;
Любовь была жемчугом в устричных створках,
Венера вставала, красна, из вина.
Но мы согрешили, поддавшись сомненью,
Пред ложной любовью знамена сложа;
О, вымоли нам у отца искупленье,
Страданий моих госпожа!

Весною цветы бы ему принесли вы,
Затем — золоченную августом рожь
И мягкие бусины древней оливы,
Которые вскроет зимою лишь нож.
Он шел бы по снежному мирту с Венерой
И с Вакхом давил виноградную плоть,
И ты бы сказала любовнику с верой:
«Он видит нас — зримый Господь».

Чья воля гирлянды твои разорвала,
Кто дух твой мятежный и плоть разделил?
Ужель добродетели в мире так мало,
Что редкий грех святостью ныне прослыл?
Любовника сжав в темноте, Ипсифилла
Не может на пике сдержать скулежа:
«Вернется ли жизнь к нему снова и сила,
Страданий моих госпожа?»

Рыдай! Ибо мир твой привычный разрушен;
Рыдай! Ибо нынче фригиец твой жрец,
Скуднее дары, песнопения глуше,
И пиршествам плоти приходит конец.
Из диких рощ Иды, что ветви скрестили
И шепчутся вечно средь ветра и тьмы,
Сюда привели и насильно крестили
Ее, о проклятие, мы!

Венки над челом нашим скорбным увяли,
И устричных отмелей уж не найти.
Катулл наши речи бы вынес едва ли,
И прежних поэтов нам не превзойти.
Где сыщутся нынче достойные губы
Для песни и ласки в пылу кутежа?
Увы, наши стоны и поздни, и грубы,
Страданий моих госпожа!

Где слуги и свита твои, королева?
С Диндима везут твоих связанных львов.
Дитя и старуха, праматерь и дева,
Вовеки не знала ты смертных оков.
Твой храм неприметен, ветвями увитый,
Из глины построен; привычки просты;
То холодно-девственной, то плодовитой
В миру нам являешься ты.

Чертоги небесные воспламенила
Искрящейся поступью легких шагов,
Изящные члены Любви осквернила
И стерла улыбки беспечных богов.
В лилейных одеждах ты шествуешь, словно
Луна в поднебесье, белей миража,
Врагов своих вечных сражая бескровно,
Страданий моих госпожа!

Когда же падут они, ты содрогнешься?
Жрецы и их боги, что были чисты,
Исчезнут в забвении, — ты усмехнешься
Над детской наивностью их доброты?
Смерть в похоти тенью незримой таится,
Глядит из глазниц ее сумрачный страх,
И в пальцах костлявых едва серебрится
Мерцающий звездами прах.

Пока мы тягаться со смертью не смеем,
Тебя обновляет могильная пядь:
Так посох в ладонях становится змеем,
И змей обращается в посох опять.
«Добро гибнет первым», — среди откровений
Безумный пророк нам поведал, брюзжа,
Но ты нечувствительна к яду мгновений,
Страданий моих госпожа!

Он лгал? Он смеялся? Он знал — твой наследник,
Исчадие Смерти от брата-греха,
Поэт, провозвестник, пророк, проповедник,
Который не сложит уже ни стиха?
Открылась ли правда ему на рассвете?
Явилась пред гаснущим взором в ночи,
Когда ослабляются разума сети
И двери находят ключи?

Кто знает все зло, что царило пред нами?
Тираны и тайны их скрылись впотьмах.
Хоть нам не сравниться вовек с мертвецами
Ни в песнях, ни в ласках, ни в смертных грехах;
Хоть нынче безбожник над миром владетель,
А жизни не стоят уже грабежа, —
Прости осквернившую нас добродетель,
Страданий моих госпожа!

Рожденные временем дети посмели
Приникнуть к бессмертной богине с мольбой;
Кто мы, чтоб воспеть тебя с честью сумели?
Кто я, чтобы каяться перед тобой?
Я раню — но боль для тебя наслажденье;
Ласкаю — но нежности здесь не в ходу;
И если кто сведущ в твоем возбужденьи,
Так разве что змеи в аду.

Кто сможет из ныне живущих сравниться
С твоими любовями прежних времен,
Когда искажались от похоти лица
И жертвенной кровью был храм окроплен?
Когда тебе в Лампсаке толпы внимали,
Афака пылала, от флагов рыжа, —
Какие титаны тебя обнимали,
Страданий моих госпожа?

Венера и Котис с тобою в разлуке;
Скажи, где Астарта и где Астарот?
Скользят ли меж нами их бледные руки,
Терзают ли тени твой алчущий рот?
Не их ли губам ты обязана жаром,
Не в их ли крови торжествуешь, ала?
Кто нынче одарит тебя этим даром,
Коль тех — скрыла времени мгла?

Багрянец и золото в их одеяньи,
Уста то вином, то тобою полны;
Неведомы лица, незримы деянья
В чудесных чертогах под светом луны.
Теперь же и след их потерян для взгляда —
Кто жил, выше жизни тобой дорожа,
О, Смерти с Приапом греховное чадо,
Страданий моих госпожа!

Что нас побуждает бояться паденья,
Твоих наказаний желать и не сметь,
Владычица, муза и мать наслажденья,
Единственной вещи, бесспорной, как смерть?
Кумирам, как нам, суждена перемена;
Земного величия короток день —
Так тает на волнах прозрачная пена
И в полдень стирается тень.

Тогда мы узнаем, что скрыто во мраке,
Насколько бездонна могильная пасть,
Кончаются ль вместе с кончиною браки
И в рай или ад суждено нам попасть.
Отделятся зерна от плевел нечистых,
За спинами ляжет забвенья межа,
И ты нам откроешь семь радостей истых,
Страданий моих госпожа!

1866

Примечания переводчика:

[1] Приап — в античной мифологии древнегреческий бог плодородия; полей и садов — у римлян. Изображался с чрезмерно развитым половым членом в состоянии вечной эрекции.

[2] Либитина — богиня смерти, первоначально италийское божество садов и виноградников. В ее храме в Риме продавалось все необходимое для похорон.

[3] «В кольце из огня, венценосный арфист...» — по легенде, во время пожара в Риме в 64 г. император Нерон наблюдал за огнем с безопасного расстояния, играя на лире.

[4] Арисба — первая жена троянского царя Приама.

[5] Алкифрон — древнегреческий ритор, живший во II и III веке н. э.

[6] Ипсифилла — возлюбленная Катулла, адресат многих его любовных стихотворений.

[7] Ида — высочайшая гора острова Крит, в пещере на которой, согласно легендам, вырос Зевс.

[8] Диндим — горная вершина на полуострове Пропонтиде; на ней находился основанный еще аргонавтами храм Кибелы.

[9] Лампсака — город на берегу Геллеспонта, известный культом Приапа, которого, по преданию, здесь произвела на свет Афродита.

[10] Афака — город на реке Адонисе, известный храмом Афродиты и оракулом, который был упразднен лишь Константином Великим.

[11] Котис — исторически близкая Кибеле фракийская богиня растительности и плодородия, поклонение которой отличалось фантастической дикостью.

[12] Астарта — греческий вариант имени богини любви и войны Иштар, заимствованной греками из шумеро-аккадского пантеона.

[13] Астарот — согласно западной демонологии, один из самых высокопоставленных демонов в адской иерархии.

Впервые опубликовано в журнале «Иностранная литература» № 5 за 2024 год