В объятиях слепо-черной ночи

         Когда мучаешься, страх перед мукой делает ее еще мучительней
                Эмиль Чоран

В объятиях слепо-черной ночи
Ты заунывно молишь мысль не выть о смерти, мольбами завывая пред терпко спящими сторожевыми 
В объятиях густеющего ужаса стать собственным пророком роешь рамы, сеешь заунывный морок сказа
Строка за строкой вонзаешь меч в бессмысленную бездну, а мертвый карлик призывает колосить из золота одежды
И втягивает ядом дым, где утонули пряным ароматом все слова в напрасном
И притворяешься живым, когда уходит пред тобою сгусток сумеречной тьмы, вонзая в амальгамы плен скучающей мечты.

«И притворяешься живым…» - исповедь того, кто втянут во внутреннее хождение по грани, где мысли стонут, где вера не спасает, а калечит, а сама жизнь ощущается как притворство, затянутое запахом пряного яда.
Сознание, бесконечно роющее рамы, сеющее «заунывный морок сказа", словно пытающееся доказать самому себе, что слово способно воскресить хоть что-то, кроме иллюзии.
«Строка за строкой вонзаешь меч в бессмысленную бездну…» - усилие, приносящее лишь пустоту, а каждая новая рана язвой бродит по холмам бессонного рассказа.
Это сознание, которое сделало себя пророком, но пророчество его — о бессмысленности самого пророчества.
Ты притворяешься, ты улыбаешься, обгрызая тревогу пластмассовым копьем, но признать невыносимо, что внутри — только дым от грядущей гибели мира (Рагнарек).

«Когда уходит пред тобою сгусток сумеречной тьмы…»
Именно уход тьмы — самый страшный момент.
Потому что с её уходом остаешься лишь ты сам,
своё пустое эхо,
свои симуляции веры,
своё тело, несущее привкус напрасного.

Сгущённая ночь знает тебя лучше, чем ты сам.