Кристина. Страшная месть. Часть 10. Пепел и свет

Кристина сидела в машине Петренко, прижимая к груди Веру и новорождённого Артёма, чьи невинные глаза были единственным светом в её тёмной судьбе. Огни ночной трассы мелькали за окном, но её сердце сжималось от боли утрат — Артёмчик, Марина, Гриша, Шерзод, Тимур, чья смерть на резинке от трусов с запиской *"Мама, ты меня забыла?"* всё ещё кровоточила, как шипы роз, впившиеся в её душу. Полковник Петренко, сжимая руль, молчал, его суровое лицо было мрачнее тучи. "Кристина Ивановна, — наконец сказал он, выдыхая дым, несмотря на детей на заднем сиденье, — есть зацепка. Мы едем в табор, где ты жила с Будулаем. Старуха-гадалка знает больше, чем говорит." Кристина вздрогнула, вспомнив пыльные тропы табора, песни у костра и Будулая, чья кровь застыла на асфальте под колёсами каршеринга. Табор встретил их дымом костров и насторожёнными взглядами. Старуха-гадалка, сгорбленная, с лицом, как потрескавшаяся земля, сидела у шатра, перебирая карты. "Не буду говорить с полицией!" — прошипела она, её глаза сверкали, как угли. Петренко прищурился: "Тогда арестую весь табор за наркоторговлю. Выбирай быстро." Старуха сплюнула, но сдалась. Под треск поленьев она начала рассказ, её голос был как шёпот ветра: "Кристина явилась к нам с Будулаем, как буря. Барон был против — не цыганка, позор роду. Мы подмешивали ей в еду снадобье, туманившее память, чтоб прогнать её грехи. Она родила дитя — не цыганского рода. Барон, в отместку Будулаю, написал донос в полицию, обвинил в краже коня. Будулая депортировали, а дитя Кристины продали на чёрном рынке работорговцам. Спустя годы явился человек в чёрном. Убил барона, его семью, пытал их, выспрашивая про Кристину и Будулая. Больше я ничего не знаю." Она замолчала, её пальцы стиснули карты, а Кристина почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Петренко повернулся к ней, его взгляд резал, как нож. "Кристина, что ты скрываешь? Ещё дети были?" Она задрожала, воспоминания, словно осколки, всплыли из тьмы. Пьяный дядя Коля, баня, его грубые руки, его семя, оставленное в ней. Цыганское снадобье стёрло всё, но теперь она вспомнила — ещё одна беременность, ещё одно дитя, рождённое в таборе, забранное, потерянное. "Сын… или дочь," — прошептала она, её голос дрожал. Петренко нахмурился. "Это дитя, Кристина. Оно мстит тебе. Оно — человек в чёрном." Она ахнула, шипы роз в её сердце вонзились глубже. Сын или дочь дяди Коли, преступный плод её позора, был тем, кто убивал её детей, кто сбил Будулая. Машина мчалась по ночной трассе обратно в Москву, фары выхватывали тьму, но внезапно Петренко выругался — машину занесло, она перевернулась и, визжа металлом, рухнула в кювет. Кристина потеряла сознание, её последний взгляд поймал лица Веры и Артёма, кричащих в темноте. Очнулась она в старой избе, пропахшей сыростью и дымом. Руки и ноги были привязаны к стулу, во рту — кляп. Рядом, связанный, сидел Петренко, его лицо было в крови, но глаза горели яростью. Напротив стоял человек в чёрном плаще, в его руке пылал факел, отбрасывая тени на бревенчатые стены. "Узнаёшь это место, мама? Меня ты забыла, а его не могла," — сказал высокий, странно знакомый голос. Кристина задрожала, узнав избу — свой деревенский дом, где она жила с первым Артёмом, где пьяный дядя Коля сгорел от непотушенной сигареты. "Да, ты всё поняла. Это дом, где умер мой отец, о котором ты не вспоминала десятилетиями. Как не вспомнила и обо мне, даже при встрече," — продолжал голос. Человек в чёрном сбросил капюшон, и Кристина ахнула: "Алевтина!" Да, это была её сиделка, что ухаживала за Савелием, её добрые глаза теперь пылали ненавистью. "Да, мама, Алевтина, дитя твоих пороков, брошенное тобой, без любви, без детства, без денег, с чужими людьми, что издевались надо мной. Но я их всех убила. Как убила жадного дурака Будулая и твоих детей — жаль, не всех. Они платили за то, что ели вкусно и спали сладко, пока меня продавали из борделя в бордель. Я хотела оставить тебя на десерт, но вы с этим недотёпой-полковником подобрались слишком близко. Теперь ты сгоришь с ним." Алевтина начала разливать бензин из канистры по полу, её смех был как хруст битого стекла. Кристина закрыла глаза, готовясь к смерти, но вдруг окно разлетелось вдребезги, и в избу, с рёвом мотора, влетела столетняя бабка Прасковья на мотоцикле "Урал". Мотоцикл рухнул прямо на Алевтину, и та, с хрустом костей, погибла под его колёсами. Прасковья, спрыгнув с седла, заорала: "Кристя! Опять ты, проститутка! И опять с мужиком! Вот я тебя крапивой отхожу, как мать не охаживала!" Но, приглядевшись подслеповатыми глазами, она заметила связанных и вытащила кляп изо рта Кристины. Та, рыдая, благодарила старуху, но Прасковья лишь причитала. Петренко, хрипя, крикнул: "Бабка, зови полицию!" В этот миг факел Алевтины упал на бензин, полыхнул огонь, и изба заполыхала. Петренко, схватив орущую Прасковью на руки, выбежал наружу, Кристина, с Верой и Артёмом на руках, рванулась следом, её крик смешался с треском горящих брёвен. Прошёл год. Москва сияла солнцем, и на Петровке министр МВД лично вручил Кристине медаль "За мужество". Рядом стояли её выжившие дети — Виктор, Надежда, Рустам, Пётр — и новорождённый Артём, а Вера тянула её за подол, смеясь. Тайна записок "Мама, ты меня забыла?" умерла вместе с Алевтиной, чья месть была пеплом прошлого, сгоревшим в той избе. Жизнь Кристины, казалось, стала безоблачной, шипы роз в её душе наконец увяли, уступив место свету. Она вышла из здания с лёгким сердцем, держа Веру и Артёма, села в машину и уехала в закат, где огни города обещали новый день — без теней, без страха, с надеждой на покой.