Кристина. Страшная месть. Часть 8. Крест и море

Кристина стояла в полумраке маленького храма на окраине Москвы, прижимая Веру к груди, её слёзы смешивались с запахом ладана. Смерть Савелия, убийства Артёмчика, Марины, Гриши, Шерзода и записки "Мама, ты меня забыла?" кололи её сердце, как шипы роз, что когда-то цвели в её деревенском огороде, но теперь увядали в памяти, обагрённые кровью. Она пришла к отцу Афанасию, своему духовнику, чьи тёплые глаза были последним прибежищем в её бурях. В исповедальне, пряча взгляд, она шептала о грехах: о страсти к Савелию, измене с Елисеем, боли, что раздирала её душу. "Дочь моя, — говорил Афанасий, возлагая руку на её голову, — Господь видит твои страдания. Покайся, и обретёшь покой." Но покой был далёк, как звёзды за серым московским небом. Вдруг двери храма с треском распахнулись, и в полумрак ворвался Серафим, монах-расстрига, чьи глаза пылали безумием, а чёрная борода развевалась, как тень греха. Кристина задрожала, узнав его — отца Надежды, чья любовь в монастыре обернулась позором и изгнанием. "Ты, Кристина, моя погибель!" — взревел он, его голос гремел под сводами. — "Тюрьма сломала меня, но сатанинский круг дал мне силу! Ты заплатишь!" Он шагнул к ней, срывая чёрный плащ, под которым сверкали татуировки с пентаграммами и змеями. Кристина, сжимая Веру, попятилась к алтарю, её крик слился с плачем ребёнка. Отец Афанасий, суровый и неколебимый, встал между ними, его сутана колыхалась, как щит веры. "Остановись, отступник! — прогремел он. — Покайся, или Господь покарает!" Серафим расхохотался, его смех был как скрежет костей, и, выхватив из-за спины длинный меч, украденный из тёмного ритуала, взмахнул им, целясь в священника. Кристина ахнула, но Афанасий, к её изумлению, выдернул из-под алтаря старый меч, потёртый, но сияющий праведной силой. "Это клинок моего прадеда, освящённый в Иерусалиме!" — крикнул он, и началась битва. Мечи звенели, искры летели, как падающие звёзды, а Кристина, зажав Веру, забилась в угол, не в силах отвести глаз. Серафим, с дьявольской яростью, выбил оружие из рук Афанасия, и меч священника с лязгом рухнул на каменный пол. "Ты проиграл, старик!" — зарычал расстрига, занеся клинок. Но Афанасий, не дрогнув, поднял серебряный крест, и свет свечей, отразившись в нём, ударил в глаза Серафима. Тот взвыл, его кожа запузырилась, словно плавилась под невидимым огнём. "Бесы, прочь!" — прогремел Афанасий, схватив кадило и с размаху ударив Серафима по лбу. Расстрига рухнул, его тело дёрнулось, изо рта вырвался хрип: "Проклятая!" В тот же миг в храм ворвались санитары в белых халатах, их лица были мрачны. "Сбежал из психушки," — буркнул один, надевая на Серафима смирительную рубашку. Его увезли, а Кристина, рыдая, упала в объятия Афанасия. "Ты спас нас," — шептала она, но священник лишь покачал головой: "Не я, а Господь." Измождённая московской тьмой, Кристина решила бежать к морю. Она собрала чемодан, взяла Веру и улетела в Сочи, надеясь, что волны смоют её боль. На пляже, под тёплым солнцем, она качала коляску, а её взгляд ловил море, шептавшее о несбывшихся мечтах. Там, среди загорелых тел и криков чаек, она заметила Арсения — седого пенсионера в старомодном костюме, будто сошедшего из старого романа. Его галантные ухаживания — букет ромашек, рассказы о юности в Гаграх, танец под скрипку уличного музыканта — растопили её сердце. Вечером, уложив Веру спать в номере отеля, Кристина отдалась ему в порыве страсти. Арсений, выпивший виагру, любил её всю ночь, и в его объятиях она забыла о розах, чьи шипы кололи её душу. Его ласки были нежными, но властными, и море за окном пело о мимолётном счастье. Наутро Арсений, поправляя галстук, холодно сказал: "Кристина, ты прекрасна, но мне надо к моей старухе. Дело не в тебе, дело во мне. Не ищи серьёзного, я не тот." Его слова ударили, как пощёчина, и она осталась одна на балконе отеля, глядя на море, что теперь казалось предательским, как её судьба. Оскорблённая, она вернулась на пляж, чтобы заглушить боль. Там двое молодых спасателей, Геннадий и Святослав, с бронзовыми телами и дерзкими улыбками, заметили её тоску. Они угощали её коктейлями, их шутки заставляли её смеяться, и под хмельным дурманом она поддалась. В пляжной кабинке, среди запаха соли и пота, они овладели ею, их руки были грубыми, но в этот миг она хотела лишь забыть. Их смех и её стоны смешались с шумом волн, а розы в её памяти рассыпались в прах. Вернувшись в Москву, Кристина чувствовала себя опустошённой. Вера, её единственный свет, спала в колыбели, но в груди Кристины рос новый страх. Утренняя тошнота, слабость — она знала эти знаки. Тест из аптеки у метро подтвердил: она снова беременна. От кого — Арсения, Геннадия или Святослава? Её разум метался, как птица в клетке. Она сидела в пентхаусе, глядя на огни города, когда телефон завибрировал. Электронное письмо без отправителя, лишь строка: *"Мама, ты меня забыла?"* Кристина закричала, её голос разорвал тишину. Убийца её детей — Артёмчика, Марины, Гриши, Шерзода — был где-то рядом, его тень кралась по её следам. Она вспомнила безумные глаза Серафима, гнев Виталия, кровь Будулая на асфальте, растекающуюся, как её надежды. Кто этот призрак, что преследует её? И сколько ещё ей предстоит потерять, прежде чем правда всплывёт из колючей тьмы её прошлого?