Бандеровка и старческий склероз

У церквушки стоит бабка, бабке девяносто лет,
Жизнь жила она не сладко, и детей у бабки нет.
У неё на тощей шее висит крестик на шнурке,
Дожила до юбилея с жалкой пенсией в чулке…

Бабка милостыни ждёт, бьёт поклоны подающим,
Так бабуля и умрёт, сиротою неимущей.
Родилась на Украине, когда рушился Союз –
Её с младенчества в пучину затянуло словно груз!

В жёлто-голубом угаре начала свой бабка век,
И сама уже не знает, что она за человек…
Её горб к землице гнёт, с каждым годом гнёт всё пуще,
Так с рожденья и живёт в этой украинской гуще.

Креститься ежеминутно, богохульников клянёт,
Потому что помнит смутно своей юности восход,
А ведь были времена, и была бабуля юной –
Был её дорог Сатана, и ССовские руны!

Зиговать она любила, ненавидела Москву,
И на горло наступила дружбе нашей и родству.
Она первой на Майдан прибежала, взяв кастрюлю –
В те далёкие года, совсем другой была бабуля!

Молодая кровь кипела, ветер в голове гулял,
Окунулась ошалело в людоедский карнавал.
Вседозволенность пьянила, безнаказанность несла.
Её злоба ослепила, разум тьма заволокла.

Бабка зиму отстояла, на Майдане с бандерьём:
Что ни день, то хулиганство, мародёрство и погром,
И не рухнуть в этот чад, в Беркут кирпичи швыряя,
Помогал ей препарат вместо сахарочка в чае…

И влилась она в ряды, став майдановцам своею,
Понаделала беды, о поступках не жалея.
Разливала и в Одессе, взяв на душу тяжёлый грех,
Зажигательные смеси, на виду в тот день у всех!

Жизнь куда-то покатила, и она без тормозов
Веселилась и кутила, не вернувшись в родной Львов.
Распоясалась бесовка, понесло на кураже,
Став в нацистских группировках важной птицею уже!

И с бандеровской нашивкой языкового патруля,
По Хрещатику гуляла, видя в каждом москаля,
И всё русское стремилась поскорей искоренить,
Чтоб никто не смог народы наши снова примирить.

А когда на Украине, дотянулись до церквей,
И на этот раз бабуля оказалась всех быстрей.
Лишь заслышав разговор, расцвела она, как будто
Жизнь до этого жила ради этой вот минуты.


Ведя стадо за собой, ворвалась она в покои.
Распахнув врата ногой, посягнула на святое.
Осквернив иконостас, и сжигая божьи книги,
Бабку накрывал экстаз, и она кидала зиги…

Раскурочили алтарь, крест толпою затоптали
Да за такое бы их в старь всех бы на кол посажали,
Но при хунте не таясь можно наплевать в икону –
Ничего не скажет власть – это даже по закону!

Бабка с бандой храмы жгла, не один разворовала.
Припеваючи жила, но как все свой хвост поджала.
Ведь с началом СВО заговорили пушки гулко,
И майданное кубло размело по закоулкам!

И спустя десяток лет все про хунту позабыли…
Наши братские народы дружно в Русском мире жили,
Ну а бабка поделом – век в землянке просидела,
И в подвале том сыром, так случилось – заболела.

Вышла к людям, и её, пожалели, приютили,
В новой церкви уголок, так и быть, определили.
Да, в той самой, что она, помогла пустить под снос –
Бабка этого не знает, ведь недуг её – склероз!

Побиралась наша бабка, крестик в кулачке держа,
Песни пела у лампадки, над иконами дрожа,
И Господь ей дорог стал, ей Иисус ночами снился –
Если против что сказал, сразу нужно извиниться!

Бабка спуску не давала, беса видела в любом.
Бабка новой теперь стала, бабка лупит в алтарь лбом!
И уже бабуля гордо, "Отче наш" читая вслух,
Возглавляет с наглой мордой окружающих старух.

Самой первой поутру успевает быть у храма,
Поучая детвору, запевает безустанно!
Креститься ежеминутно, богохульников клянёт –
Потому что помнит смутно своей юности восход!

Полюбил её народ, и святой считают бабку.
Бабке девяностый год, и жила она не сладко.
А про "подвиги" бабули люди так и не узнают –
Всё что было, ветром сдуло, а Господь всегда прощает…