Синяя тетрадь

ЛЕО-ГЕНРИХ ФРИДРИХОВИЧ ЛУНГЕРСГАУЗЕН

СТИХИ

(Подготовил к изданию первую книгу стихотворческого наследия известного советского учёного - геолога Г. Ф. Лунгерсгаузена, с Предисловием большого советско-русского писателя Михаила Андреевича Чванов, и Послесловием составителя - моим. Встал вопрос финансирования - новый русский вопрос, наряду с извечными о дураках и дорогах. - Валерий Ляпустин.)


ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

ПОКА НЕ СЛОЖИМ ГОЛОВЫ...

МИХАИЛ АНДРЕЕВИЧ ЧВАНОВ
(Глава из повести «Не унесу я радости земной...»

«Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен был выдающимся учёным с широкими разнообразными интересами. Палеонтологи, стратиграфы, тектонисты, геоморфологи и геологи-четвертичники в равной степени правы, когда считают его крупным специалистом в соответствующих областях геологических знаний. Во всех случаях его исследования приносили свежий, нередко весьма оригинальный, фактический материал, на котором строились глубокие, далеко идущие выводы и заключения.

Сейчас трудно сказать, в какой из областей геологической науки труды Г. Ф. Лунгерсгаузена имели наибольшее значение. Среди них много фундаментальных, основополагающих работ. Так, например, современная стратиграфия мезозоя Донбасса в значительной степени базируется на его исследованиях. Особенно важны работы Г. Ф. Лунгерсгаузена по стратиграфии древних немых толщ Приуралья, Чрезвычайно яркими были его статьи о древнейших ледниковых отложениях Урала и Сибири. Он первый наметил крупные зоны разломов, секущие Сибирскую платформу. Широкое признание получили работы Г. Ф. Лунгерсгаузена по вопросам цикличности развития земли, как небесного тела, зависящего в своей эволюции от общих закономерностей развития Вселенной»[1]*.

 (Доклады Академии наук СССР)



* - комментарии даны в конце книги.
Три встречи

Я никогда не видел его, хотя, может, не раз, как, впрочем, и вы, встречал на улицах Уфы, ведь каждую осень, после окончания очередного экспедиционного сезона, когда суровые сибирские или даже полярные снега вынуждали его возвращаться в Москву, — каждую осень, хоть ненадолго, он заезжал в наш город. К сестре, к друзьям — в город, который оставил в его судьбе благодарный и глубокий след, как он и сам оставил глубокий след в благодарной памяти наших земляков.

Я не только никогда его не видел, до последнего времени я даже не видел его фотографий, но иногда мне казалось, что я знаю его хорошо, кстати, на фотографии он оказался именно таким, каким я его представлял. Иногда я даже слышу его голос, словно не один раз катался по земле от его весёлого и едкого юмора и бледнел от его сведённых в бешенстве глаз, когда он, очень добрый от природы, но вспыльчивый, приходил в ярость от чьей-нибудь нерадивости или лени.


Как это ни горько, говорить о нем приходится в прошедшем времени: чрезвычайно скромный и чрезвычайно талантливый и разносторонний учёный, — он погиб в расцвете сил, не приведя в систему свои многочисленные открытия, научные идеи, догадки, предположения, которые, соединённые воедино, несомненно, принесли бы ему мировую славу. Даже сейчас, когда со дня его смерти прошло восемь лет, в неё трудно поверить. Я понимаю, как трудно было в неё поверить тогда. Я понимаю его друзей по экспедиции, которые, вопреки разуму, в порыве отчаяния заставили врачей снова вскрыть его тело, подозревая хирургическую ошибку.

Кстати, погиб он тоже по причине своей чрезвычайной скромности. Начальник геологической партии, в которой его скрутила беда, узнав, что его гостя и начальника Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена мучают боли в области живота, срочно вызвал по рации вертолёт, но Генрих Фридрихович, случайно услышав об этом, отменил радиограмму:

— Не стоит из-за этой мелочи гонять машину. Пройдёт.

Начальник партии побоялся ослушаться, боли не проходили, гость скрывал это, продолжал работать, на ночь прикладывал к животу фляжку с горячей водой, а утром опять уходил в маршрут. Со временем боли вроде бы утихли, а это, как потом оказалось, лопнул воспалённый аппендикс, а он продолжал работать, ощущая слабость, жар во всем теле и странное чувство, что кровь с каждой минутой густеет и с трудом пробивается по сосудам. И когда в конце концов страшная болезнь свалила его — до самого последнего дня чистое небо было плотно затянуто гнилыми дождями. Он был главным геологом Всесоюзного аэрогеологического треста, в его подчинении были десятки экспедиций, в каждой из которых были десятки самолётов и вертолётов, но из-за непогоды ни один из них не мог подняться в воздух…

Впервые о Генрихе Фридриховиче Лунгерсгаузене я услышал весной 1968 года. В редакцию Башкирской республиканской молодёжной газеты, в которой я тогда работал, пришла пожилая женщина, принесла папку со стихами:

— Стихи брата. Долго работал у нас в Башкирии. Умер в экспедиции в Эвенкии.

Стихи были лиричны, неподражательны, философичны, мужественно добры. Удивило то, что автор, человек, несомненно, одарённый, никогда не пытался их публиковать, мало того, до самой его смерти, кроме самых близких людей, никто не знал, что он пишет стихи.

Подборку стихов опубликовали, сопроводив соответствующим предисловием, в номере газеты, посвящённом Дню геолога, а буквально через несколько дней в одной из центральных газет я наткнулся на корреспонденцию под названием «Мёртвые пещеры об истории Земли». Автор её, Михаил Карев, писал:

«Недавно во время геологических исследований на Южном Урале и в Башкирском Приуралье советский учёный Генрих Лунгерсгаузен был поражён своеобразием отложений подземных полостей, связанных с явлением карста[2]. Ни по внешнему облику, ни по генетической природе эти отложения нельзя отождествлять пи с одним из существующих типов материковых образований. Ближе к стенкам бывших пещер концентрируется крупнообломочный материал, образовавшийся при обвалах и осыпях. Ближе к центру — слой из мелких обломков. Наконец, в осевой части пещеры развит тонкослойный озёрный осадок водоёмов, которые были когда-то в пещерах. В нем прослеживаются светлые слои органического происхождения, чередующиеся с отложением глин и других минералов. Слои различаются по мощности. Эти колебания соответствуют приливам и отливам «волн жизни» в древних водоёмах, причём ритмы этих волн близки к общеизвестным климатическим циклам: 3–5 лет, 11 лет, 20–22 года — и так далее: в мёртвых пещерах, в вечном мраке земных глубин обнаружились следы солнечных циклов. Солнечные циклы отражались на интенсивности развития множества водных беспозвоночных животных в открытых водоёмах, от этого несколько менялся состав растворённых в воде веществ».

Третья встреча с Генрихом Фридриховичем Лунгерсгаузеном произошла летом того же года на Камчатке. Много дней мы шли без троп по малоисследованной части полуострова — через вулканическую пустыню, через тундру, через болота, и вот наконец перевалили через покрытый снежниками Толбачинский перевал в долину реки Левой Щапины. До первого человеческого жилья было ещё очень далеко, но неожиданно на звериной тропе наткнулись на следы кирзовых сапог. Свежие следы!

Заторопились. И — чудо: на пригорке между двух бирюзовых озер в голубичнике сидел на бревне широченный мужчина с огромной седой бородой. Рядом две девушки лотками собирали голубику.

— Охраняю от медведей, — улыбнулся он сквозь бороду. — Одни боятся. Радист. Из отряда экспедиции Всесоюзного аэрогеологического треста.

— Всесоюзного аэрогеологического треста?

— Да.

— У вас главным геологом был Лунгерсгаузен?

— Да. А откуда вы его знаете?

— Он у нас в Башкирии долгое время работал.

— Он умер, — сказал мужчина, улыбка сошла с его лица.

— Я знаю. Недавно в своей молодёжной газете мы его стихи опубликовали.

— Какие стихи?

— Сестра принесла к нам в редакцию. Она в Уфе живёт.

— Его стихи?.. Мы с ним много лет вместе работали. На Ангаре, в Заполярье, а вот что он стихи писал, не знал. Да и никто, наверное, не знал… Стихи… Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Такой уж он был человек. Во всем талантливый… Я знаю, как он умирал. Все получилось очень нелепо. Никого из друзей рядом не было, и погода была нелётная. Да и сам он виноват. Все молчал, запустил. Повезли на оленях, потом на тягаче. Сопровождала его какая-то девушка, кажется, приехала в экспедицию после института в первый свой полевой сезон. Толком не знаю. Потом вездеходчик, в каком-то аэропорту мы случайно встретились, рассказывал: «Она плачет, а он её успокаивает: «Ну, что ж ты, милая, к каждому это рано или поздно приходит». Он знал, что умирает. «Я хорошо прожил жизнь. Мало, конечно, но что делать? Мне не страшно. Правда, нет у меня никого, ни жены, ни детей. Никого после меня не останется. Всю жизнь свою вложил в геологическую карту. Жаль только, что не все успел сделать. А ты не плачь, милая. У тебя все впереди. Не плачь, а то морщины появятся. Улыбнись…» А вот что он стихи писал, не знал…

Поиски

После возвращения с Камчатки я зашёл в Башкирское геологоуправление к своему давнему знакомому, впрочем, к всеобщему знакомому людей странствующих, — Феодосию Феодосьевичу Чебаевскому. Не помню, коим образом наш разговор коснулся карандашного рисунка на стене: «Гора Иремель».

— Рисунок Лунза. Мы с ним как-то вместе на Иремеле были, вот перед отъездом из Уфы он и подарил мне на память… Генриха Лунгерсгаузена, — видя, что я ничего не понимаю, пояснил он. — В своём кругу мы его Лунзом звали. Слышали о таком? Работал у нас в Башкирии, в войну.

Меня уже давно заинтересовала личность этого необыкновенного человека. А после встречи с Чебаевским я твердо решил: как только немного разгребусь с делами, найду его сестру Ирину Фридриховну, ведь она живёт в Уфе. Но все откладывал: то отрывали дела, то болезни. Шли месяцы, даже годы — и когда наконец собрался, оказалось, что Ирина Фридриховна умерла, и никто не помнил ни ее адреса, ни хотя бы фамилии по мужу.

Я снова пошёл к Чебаевскому, но он тоже не помнил, зато дал адрес уфимского геолога Афанасия Ивановича Демчука, одного из первооткрывателей знаменитых учалинских меднорудных месторождений, организатора и первого начальника созданного в 1948 году Южноуральского горного округа:

— Когда Лунгерсгаузен жил в Уфе, они были с ним очень дружны. А потом какое-то время вместе работали в Сибири.

Меня встретил человек на костылях:

— Ирина Фридриховна? Адреса не помню. Вот если бы пойти по улице Карла Маркса от вокзала вверх на гору, сразу бы нашел этот дом, да вот ногу сломал… Ну, что я могу о нем рассказать, давно ведь мы с ним расстались. Да, работали вместе. Трудная была работа, очень трудная. Редкой души был человек. Очень добрый, но как начальник очень строгий. Я как-то писал рецензию на одну из его работ. Это была моя лучшая в жизни рецензия. Не потому, что я семи пядей во лбу, а потому, что была блестящей работа, которую я рецензировал. Больше таких работ рецензировать мне не приходилось. Если можно так сказать, он был поэтом в геологии. А вот что он на самом деле стихи писал… Я был близким ему человеком, но об этом даже не догадывался… О его гибели узнал только месяца через три. Потому что тоже в поле был. Так это было неожиданно.

Передо мной сидел человек, много повидавший на своём веку. За его плечами были трудные дороги: Север, Сибирь, годы Средней Азии, война, человеческая несправедливость, болезни, потери товарищей. Он говорил медленно и скупо, он знал цену словам, он привык говорить фактами, он считал, что сказал мне очень много, а мне нужны были нюансы, детали. И, чувству я это, Афанасий Иванович сказал на прощанье:

— Вот подождите, встану на ноги, и мы найдём этот дом.

Я не стал дожидаться выздоровления Афанасия Ивановича, как-то вечером пошёл по улице Карла Маркса с единственной целью: попытаться найти дом, в котором жила сестра Лунгерсгаузена, в котором часто бывал он сам и в котором ещё могли жить люди, близко знавшие его. Я знал, что моя затея наивна, но под предлогом вечерней прогулки всё-таки пошёл. Медленно поднимайся от вокзала вверх на гору, внимательно всматривался в каждый дом — и вдруг по какому-то наитию на углу улиц Карла Маркса и бульвара Ибрагимова сказал себе:

«Вот этот дом!» И, самое странное, как потом оказалось, я не ошибся.

И вот однажды, в ветреный и сырой мартовский вечер, я постучался в квартиру номер четыре этого дома, в которой живут дочь Ирины Фридриховны Елена Павловна и её муж Илья Петрович Горбуновы. Ещё с порога увидел на стене мужской портрет. Сразу догадался — его. Рядом — видавшая виды полевая сумка. А потом передо мной разложили его письма, документы, стихи, альбомы экспедиционных фотографий. Я понял: память о нем здесь свята.

Лев-Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен родился 20 августа 1910 года в городе Данкове (ныне в Рязанской области), в семье профессора геологии Ф. В. Лунгерсгаузена. Когда Лунгерсгаузены попали в Россию, сейчас судить трудно. По крайней мере еще прадед Генриха Фридриховича родился уже в России.

Генриху Лунгерсгаузену не было ещё и пятнадцати лет, когда он под руководством отца, который в то время работал в Белорусской сельскохозяйственной академии, начал вести геологические исследования. Первая его серьёзная научная работа «К вопросу о простирании северно-белорусских конечных морен и о возрасте белорусского леса», написанная в двадцать один год, была опубликована в сборнике Академии наук Украинской ССР. Этой работой студент Киевского горно-геологического института, который, кстати, он закончил всего за полтора года, заявил о себе как о талантливом учёном-исследователе. Не случайно, что следующая его работа через год была опубликована в «Трудах комиссии по изучению четвертичного периода» Академии наук СССР.

До 1941 года Генрих Лунгерсгаузен работал в Белоруссии, на Украине, в Молдавии, проводя геологическую съёмку, геоморфологические и палеогеоморфологические исследования. В 1939 году одна из его работ, посвящённых геологии Подолии, была отмечена первой премией на конкурсе молодых учёных Украины. В то же время им была написана кандидатская диссертация по строению древних толщ Донбасса, которую, не по его вине, он смог защитить только в 1946 году и о которой тридцать Лет спустя напишут: «Высказанные им идеи о тектоническом строении Украины и Большого Донбасса после продолжительной проверки временем положены в основу современных тектонических построений».

 В этом же 1939 году Лунгерсгаузена пригласили на работу в Академию наук Украины. Об авторитете молодого учёного говорит тот факт, что том «Геология Украины» в многотомном издании «Советской геологии» более чем наполовину был написан им. В 1941 году — ещё более солидное приглашение: в советскую секцию Международной ассоциации по изучению четвертичного периода, которая находилась тогда при Всесоюзном геологическом институте в Ленинграде.

Но проработал Лунгерсгаузен в Ленинграде недолго. К нему даже не успела переехать из Киева жена, как началась война…

Годы в Уфе

Война поставила перед геологами неотложные задачи по расширению минерально-сырьевой базы в глуби страны, и уже в октябре 1941 года Лунгерсгаузен направлен на большую производственную работу на Урал, в Башкирское территориальное геологическое управление.

Я снова в гостях у Афанасия Ивановича Демчука.

— Мы ведь ещё в Ленинграде с ним вместе работали, — вспоминает он. — Войну он переживал очень тяжело. Сначала никак не верил в зверства немцев на оккупированной территории. Хотя он и был немцем, но имел очень относительное представление о тогдашней Германии. Для него Германия была страной Гете, Гейне, любимыми его композиторами были Бах, Бетховен, а тут вдруг… А потом из Киева пришло известие о смерти жены, погибла во время бомбёжки. Больше, как вы знаете, он так и не женился. И предпочитал не говорить на эту тему, хотя был любим — и не одной женщиной. Было что-то в нем, что они привязывались к нему раз и навсегда. В Уфу он приехал худущий, с провалившимися глазами, ведь в Ленинграде к тому времени уже знали, что такое бомбёжки, артиллерийские обстрелы, смерть, голод.

Война ширилась. Нечего скрывать, в то время нелегко было носить имя немца, но Лунгерсгаузен никогда не скрывал своей национальной принадлежности. Страшная война ширилась, и надо было делать все возможное, чтобы остановить её, а это значит, работать и верить в будущее как своей родины — России, которую он очень любил, так и родины предков — Германии. И он весь ушёл в работу, охватив исследованиями огромную территорию Башкирского Урала и Приуралья.

Уфимцы зимой, когда он после напряжённых экспедиций возвращался в город, на улицах оглядывались на него: высокий, в любую погоду без шапки, тёмные курчавые волосы, упрямое открытое лицо.

Вспоминает геолог Феодосий Феодосьевич Чебаевский:

— Тогда я только что с фронта вернулся. Раненый. Смотрю, по улице — розвальни. Коренником в упряжке вместо лошади молодой высокий мужчина без шапки. По бокам ещё двое, помельче — тройка, одним словом. Пришёл в геологоуправление, а он там. Познакомили — Лунгерсгаузен. Оказывается, лёд на Белой ещё не встал, и он с рабочими тащил от переправы экспедиционный скарб.

Лунгерсгаузен буквально исколесил всю Башкирию. Много внимания он уделял вопросам геоморфологии и палеогеоморфологии древних свит Южного Урала. В минералогическом музее геологоуправления можно встретить образцы пород из разных районов республики с пометкой «Из коллекции Г. Ф. Лунгерсгаузена». Он подтвердил и детализировал предположение уфимского геолога Вахрушева о том, что древняя Уфимка, условно назовем ее Палео-Уфой, была не притоком древней Белой, а наоборот: Палео-Белая впадала в Палео-Уфу. И текли они не на северо-запад, в Палео-Каму, а на юг — в Палео-Урал, пока не произошло поднятие земной коры в районе нынешних сел Мраково, Иры и города Кумертау.


Кстати, о Кумертау. Этот город (в переводе с башкирского — угольная гора) появился на карте Башкирии совсем недавно — в 1953 году. На сегодняшний день в нем проживает уже шестьдесят тысяч человек. Как-то в одной из командировок я прошёл по всем его улицам, внимательно перечитывая их названия, зашёл в школу, в управление комбината «Башкируголь» — нигде ничто не напоминало о Генрихе Фридриховиче Лунгерсгаузене. И мне стало немного грустно: неужели во всем городе ни/кто не знает, что у его истоков стоит имя и этого неутомимого исследователя? Ведь именно его работы по так называемым третичным немым толщам Башкирского Приуралья и послужили толчком для открытия ценных месторождений бурого угля в этом районе, а впоследствии — и рождения города Кумертау.

И я видел его с геологическим молотком и полевым дневником на пустынных ещё холмах, видел сидящим у дымных костров, на которые выходили пастухи: «Что это за незнакомец в столь тревожную годину появился в наших краях, что он ищет в земле?» Уже совсем недалеко, за Волгой, гремели бои, и он в то время знал, но не мог рассказать им, что через какой-то десяток лет здесь будет шуметь город.

Жил Лунгерсгаузен в Уфе прямо в геологоуправлении, если можно сказать «жил», потому что большую часть времени он проводил «в поле». Изучая маршруты его походов, я обнаружил, что он не однажды бывал в окрестностях деревни Веровки, которая ещё совсем недавно была в Федоровском районе (недалеко от Кумертау). Может быть, он не раз ночевал в этой деревне и не подозревал, что в ней родился один из самых близких друзей его любимого поэта Сергея Есенина — поэт и красный комиссар Василий Наседкин, мало того, пожилая женщина, у которой, может быть, после холодных степных буранов отогревался Лунгерсгаузен, в какой-то степени послужила прообразом знаменитого есенинского цикла «Писем».

Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен очень тонко чувствовал музыку, живопись, об этом свидетельствуют его стихи, дневниковые записи, сделанные в Третьяковке, в Эрмитаже, в Русском музее и случайно обнаруженные мной среди бумаг, сохранившихся в Уфе у Елены Павловны Горбуновой. Большой концертный зал имени Чайковского, Русский музей, Третьяковская галерея, Государственный музей изобразительных искусств имени Пушкина были его вторым домом, если за первый справедливо считать экспедиционную палатку, и, если не нужно было бы сбрасывать с плеч пропахший дымом брезент, он широко шагал бы туда прямо с самолёта — благо, нигде никто его не ждал, — чтобы подолгу стоять у любимых картин, разговаривать с ними, делиться своими мыслями, внезапно вспыхнувшими ассоциациями с записной книжкой. Он был близко знаком с художником Юоном, часто бывал у него в мастерской, дома. Константин Федорович одному из первых показывал ему свои новые работы.

Но я увлёкся. Вернёмся в Уфу военных лет. Уфимские геологи вспоминают такой факт. То ли в 1943, то ли в 1944 году в Башкирское территориальное геологическое управление приехал тогдашний министр геологии И. И. Малышев. Сказали ему о Лунгерсгаузене: «Есть у нас такой молодой, но очень талантливый геолог». Малышев усмехнулся: «Я давно знаю Лунгерсгаузена, я внимательно следил за его исследованиями ещё на Украине».

И через некоторое время учёный совет Башкирского геологоуправления вновь возбуждал ходатайство перед Москвой о присуждении Лунгерсгаузену без защиты диссертации учёной степени кандидата геолого-минералогических наук. В характеристике подчёркивалось, что «он пользуется репутацией не ниже видных докторов геологии».

Но не в степенях дело. Теперь, по прошествии времени, можно сказать без оговорок, что Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен оставил после себя много основополагающих работ по геологии Южного Урала, в частности, Башкирии. Большинство из них опубликовано в различных научных изданиях. К примеру, можно назвать хотя бы одну, несомненно явившуюся важной вехой в изучении недр республики: «О некоторых особенностях древних свит западного склона Южного Урала». По личному представительству академика В. А. Обручева эта работа была опубликована в «Докладах Академии наук СССР». Четырнадцать крупных неопубликованных его работ по геологии Башкирского Приуралья хранится в Уфе, в фондах геологического управления. Кстати, они не лежат там мертвым грузом. Геологи Башкирии, как учёные, так и производственники, постоянно обращаются к ним.

Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен прожил в Башкирии всего пять лет, но сделал за это время чрезвычайно много. Впоследствии о его уфимском периоде жизни напишут:

«Им внесен существенный вклад в изучение древних немых толщ Предуралья и Башкирского бассейна… Особенно важны его работы по стратиграфии древних немых толщ Приуралья. Чрезвычайно яркими были его статьи о древнейших ледниковых отложениях Урала».

А вот цитата из другой статьи:

«По существу впервые им была определена роль ледниковых образований в формировании древних толщ Урала. К этой проблеме Лунгерсгаузен неоднократно возвращался и в последующем опубликовал мастерски выполненный синтез ледниковых эпох в истории Земли».

Постарайтесь запомнить эту цитату, так как к ней мы ещё вернёмся…

Кончилась война. Не прошло и года, как Лунгерсгаузена отозвали в Москву. Министр геологии помнил о талантливом ученом. Но на этом связь Генриха Фридриховича с Башкирией не прервалась. В своих работах он постоянно возвращался к ней. Например, в 1960 году на Международном геологическом конгрессе он выступил с докладом о древних оледенениях на Южном Урале. Доклад этот, кстати, как один из самых интересных в переводе был издан в Кельне.

Лунгерсгаузен много сделал для Башкирии, но и она в свою очередь много дала ему. Вспомните строчки, которые я просил вас запомнить: «По существу впервые им была определена роль ледниковых образований в формировании древних свит Южного Урала. К этой проблеме Лунгерсгаузен возвращался неоднократно и в последующем опубликовал мастерски выполненный синтез ледниковых эпох в истории Земли». То есть не изучай древние немые свиты Южного Урала, он, может, никогда не пришел бы к обобщениям общепланетарного, общекосмического характера. Астрономы до сих пор ссылаются на его блестящий и необыкновенно смелый доклад «Периодические изменения климата и великие оледенения Земли», прочитанный в Ленинграде на астрогеологической конференции по проблемам теории Земли, как и на статьи, опубликованные в сборниках «Проблемы планетарной геологии» и «Земля во Вселенной».

У карты страны

Как я уже говорил, не прошло и года после окончания войны, как Лунгерсгаузена из Башкирии отозвали в Москву. Перед советскими геологами в то время встала проблема составления комплексной геологической карты в масштабах страны. Обычными методами с этой грандиозной задачей справиться было уже невозможно, поэтому в 1946 году был создан Всесоюзный аэрогеологический трест. Перечисляя организаторов этого треста, в числе первых придется назвать опять-таки Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена. Обладая большим научным предвидением, он со всей страстностью и преданностью науке внедрял в геологию новые, прогрессивные — с применением аэрофотосъемки— методы геологического картирования и поискав полезных ископаемых.

В том же 1946 году при непосредственном участии Генриха Фридриховича была создана Эвенкийская аэрогеологическая экспедиция, он стал её научно-техническим руководителем. Скуп и несправедлив язык науки. Многолетняя тяжёлая работа в условиях глухой тайги, тундры, абсолютного безлюдья — весь этот непомерный труд потом уместится в несколько строчек отчёта:

«Напряжённая работа в этом, доселе почти не изученном в геологическом смысле регионе, позволила уже к 1954 году подготовить Государственную геологическую карту на территории более 700 тысяч квадратных километров».

Что это была за работа? У нашей землячки, племянницы Лунгерсгаузена Елены Павловны Горбуновой, каким-то чудом сохранились две экспедиционные радиограммы тех лет. Только две из многих тысяч. Но они говорят о многом: «Лунгерсгаузену. Вчера вечером на Галабала напал медведь. Положение пострадавшего тяжёлое, потерял много крови. Медведь покусал Галабала обе руки, с головы снял часть кожи. Ночью немного спал. Организовано круглосуточное дежурство».

Вторая, написанная рукой Лунгерсгаузена: «Люди с риском для здоровья, даже жизни, перешли вброд протоку Лены, добрались до Титары, в надежде, что вы добились распоряжения Якутска местным властям оказать помощь. К крайнему удивлению и огорчению, ничего не сделано. Четыре дня находимся в безвыходном положении, без продуктов. Вторично категорически прошу…»

Руководил он геологической съёмкой и в Южной Сибири, и в Забайкалье, в тех самых местах, где сейчас строится БАМ. Старик отец, заброшенный судьбой из Белоруссии в небольшой сибирский городок Бийск, писал ему в одном из писем — с гордостью за сына и в то же время с некоторой грустью: «Воображаю, какими жалкими и обывательскими должны представляться мои письма. Твой кругозор — Москва, затем Лена, Заполярье, Ледовитый океан, Забайкалье…»

Однажды в самом длинном поезде планеты — «Москва — Владивосток» — я услышал от студента, возвращавшегося с трудового семестра, стихи. Он речитативом напевал их под аккомпанемент гитары:

Мы летели
Над забайкальской тайгой.
Был синий день, -
Такой,
Как иногда бывает
В начале осени. .  .

.    .   .    .    .    .    .

.  .  . А сегодня —
Сегодня небо ясно,
И горы
Открыты,
Как губы женщины.
Зачем же
Печалиться сегодня.

— А кто их написал? — спросил я парня.

— Не знаю. Я переписал их из полевого дневника знакомого геодезиста. Говорят, какой-то геолог. Якобы, он одним из первых работал в горах Кадыра и Удокана.

Это были стихи Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена…

Я снова обращаюсь к памяти нашего земляка, геолога Афанасия Ивановича Демчука:

— В 1947 году мы вместе работали на Ангаре. Я был в его экспедиции консультантом по редким металлам. Бесконечные наземные маршруты. Если что-нибудь проявлялось, садились в самолёт, облетали район сверху. Был однажды такой случай. Накануне летали весь день, на базу вернулись лишь к вечеру. Утром слышу: затарахтел мотор. Выглянул из спальника: говорят, Лунгерсгаузен уже отправился на облеты. Вдруг минут через пятнадцать самолёт возвращается — чуть тянет над деревьями, мотор молчит. Кое-как дотянули. Вылезли они из машины, сели в траву и молча улыбаются.

Оказывается, мотор в воздухе рассыпался, а кругом ни единой полянки — горы, тайга; сесть некуда. Тогда Генрих говорит оператору (самолёт-то специальный, начинен разной поисковой и записывающей аппаратурой): «Включи магнитофон!». Стал диктовать указания экспедиции, родным — на случай, если не дотянут. Потом мы с Генрихом, прежде чем выбросить, прослушали эту плёнку. Как сейчас помню: голос спокойный, как будто на очередной планерке… А на Волге он однажды прямо в воду сел.

В 1950 году работы у Генриха Фридриховича прибавилось. Помимо Эвенкийской, он становится главным геологом Обской аэрогеологической экспедиции, ведущей работы в пределах Западно-Сибирской низменности. В те годы им совместно с другими геологами была дана высокая оценка перспективности этого района в части нефтегазоносности, что в дальнейшем блестяще оправдалось.

А с 1952 года и до последних дней жизни Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен — главный геолог Всесоюзного аэрогеологического треста. Он руководит огромным коллективом геологов, работавших во всех уголках нашей страны и за рубежом. Как потом напишут в одной из производственных характеристик, «он был инициатором и руководителем комплексных геолого-съёмочных работ в труднодоступных и малоисследованных областях Сибири. С его именем связаны успешно выполненные, грандиозные по своему размаху и значению региональные съёмки Нижнего Поволжья, Алтая, Тунгусского бассейна, Енисейского кряжа, побережья моря Лаптевых. Так или иначе в сфере его внимания находились региональные съёмки Печорского края, Центральной и Восточной Сибири, Камчатки, Тувы, многих других областей СССР, а также Сирии и ряда территорий Африки».

Дождливым вечером я снова сижу у Горбуновых, разбираю бумаги, перелистываю альбомы.

Сотни фотографий: около самолета в авиационном шлеме — на каком-то таежном аэродроме, у костра, на плоту, на катере, на оленях… В тундре, в тайге, в горах, во льдах… Опухший от комаров, от недоедания… Веселый, печальный… И почти на всех фотографиях — со своими верными друзьями: то это умнейший пес Айнос — суровая полярная лайка, то медвежонок Ушатка, с которым он путешествовал по дельте Лены, то олени… Рассказывают о коне, который ходил за ним по пятам. Очень одинокий в жизни, Генрих Фридрихович любил животных, и они отвечали ему тем же.

И фотографии, которые вызывали мой повышенный интерес, очень редкие в общем количестве: Генрих Фридрихович в цивильном костюме — на учёном совете, на международном конгрессе, в холле фешенебельной гостиницы. Стройный, элегантный, но в то же время постоянное ощущение, что хотя ему и приятно на время сбросить с плеч пропахший походным дымом брезент, но всё-таки он чувствует себя немного неловко в этом тщательно отутюженном городском костюме.

И ещё одна фотография: рядом с Генрихом Фридриховичем — парнишка. Открытое лицо, широко поставленные смелые глаза. Елена Павловна никак не может вспомнить его имени. Долго искала его письма, но не нашла.

— Ехал он как-то в поезде в экспедицию, в Сибирь. По дороге его беспризорник обворовал. Поймал он его, но в милицию не потащил, а забрал с собой, своим коллектором сделал. Учиться заставил. Потом в институт его устроил. Деньги ему регулярно посылал. Сейчас работает чуть ли не начальником экспедиции то ли в Сибири, то ли в Африке.




В погоне за временем

Под научно-методическим руководством Лунгерсгаузена Всесоюзный аэрогеологический трест ГГК СССР превратился в ведущее в стране учреждение комплексного геологического картирования.

Но, несмотря на чрезвычайную занятость производственными заданиями, Генрих Фридрихович вёл постоянную и напряжённую исследовательскую работу, о чем говорит хотя бы список его научных работ, включающий в себя более ста тридцати названий, среди которых ряд капитальных монографий и сводных трудов.

Читая его переписку с отцом, я вдруг обнаружил, что все эти годы он был тяжело болен. Напряжение, с каким он работал, не могло не сказаться на его здоровье:

«Дорогой мой сынок! Все эти отписки: «мне лучше, много лучше», когда спрашиваешь о твоем здоровье, — меня не успокаивают. Мне сообщили о ряде сердечных приступов с тобой. А когда в день своего рождения я не получил от тебя ни письма, ни просто телеграммы, я стал строить самые ужасные предположения. Уж если не можешь без полётов и не врёшь, что они тебе разрешены врагами, ну, черт с ними, но тебе нужно — пока ещё не поздно — ограничить свою работу и переменить службу на более спокойную. Об этом я бесполезно говорил уже несколько раз. Помни, от переутомления после нервов и сердца может забастовать и мозг — что ты тогда будешь делать?».

Редко кто не только в сорок пять лет, но и вообще в жизни может похвалиться таким объёмом сделанного — Генриха Фридриховича же постоянно мучает чувство неудовлетворённости собой, что почти ещё ничего не сделало. А в больничной постели, когда диагноз: атеросклероз коронарных сосудов с приступами стенокардии — эти мысли стучат наиболее обострённо, волей-неволей приходится подводить итог прожитому. И 14 января 1956 года (за год до выдвижения его в числе других геологов на соискание Ленинской премии за создание «Геологической карты СССР масштаба 1: 250000») он пишет отцу:

«Ещё одно маленькое, чисто интимное, о чем я хотел побеседовать с тобой. В ноябре исполнилось двадцать пять лет моей научной деятельности… Никто, ни один человек не знает этого и не вспомнил об этом. На первой напечатанной моей работе стоит: «Ноябрь 1930». В жизни человека дата достаточно знаменательная, почти у всех отмечающаяся как-то и чем-то. Я старался не думать об этой дате. Ничего, кроме обманутых надежд, горечи, утраченных иллюзий. Но статистика в некоторых случаях все-таки любопытна. Под моим непосредственным руководством и с непосредственным участием заснято в миллионном масштабе в самых глухих и малодоступных районах страны около миллиона четырёхсот тысяч квадратных километров геологической карты, в двухсоттысячном масштабе — не менее ста двадцати тысяч квадратных километров (лично мною около тридцати тысяч) и т. д. Вообще, кажется, не было лица за все время, деятельность которого была бы связана с такими цифрами. И ничего почти для себя не сделано при этом, кроме карт, собственно и являющихся моим истинным детищем. Но все это лирические отступления…»

В этом же письме есть другие строки:

«На днях я думал послать тебе свою рукопись — лист астрономо-геологической статьи. Но я не решаюсь тебя затруднять. Этой статье я придаю особое значение. Мне трудно это передать тебе. Она писалась в часы и минуты, когда я думал, что уже не буду жить, писалась при запрете врачей; но это было нечто вроде «лебединой песни» (так казалось), причем, я вовсе не был уверен, что эту песню кончу…»

На статье, о которой в письме идёт речь, стоит остановиться особо. В ней сконцентрировались, выплеснулись наружу мысли, что годами копились в далёких маршрутах, у походных костров. Статья эта, опубликованная в 1956 году в «Докладах Академии наук СССР», называется «Периодичность в изменении климата прошлых геологических эпох и некоторые проблемы геохронологии». В ней геолог Лунгерсгаузен дошёл до обобщений общепланетарных, общекосмических. Не секрет, что многие геологи рассматривали геологические процессы на Земле вне законов Вселенной, Лунгерсгаузен же постоянно подчёркивал, что невозможно рассматривать геологические и климатические процессы, происходящие на нашей планете, вне зависимости от внешних космических факторов.

В этой короткой статье, написанной в форме тезисов, изложено много основополагающих мыслей. Например, многие астрономы, геологи, климатологи и географы из разных стран ломали головы над причиной великих оледенений в истории Земли. Часто доходили до абсурда. Замечалось в какой-нибудь стране некоторое продвижение полярных льдов на юг — начинали говорить о наступлении нового ледникового периода. На другом материке в это время, наоборот, замечалось некоторое потепление — там били тревогу чуть ли не о предстоящей угрозе таяния льдов Арктики и Антарктики. Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен ещё на Южном Урале, изучая годичные изменения климата прошлых эпох, обнаружил следы климатических периодов в 3–3,5 года, 5–6,11, 30–35 лет, аналогичные современным. Сравнение многих тысяч наблюдений в разных частях земного шара дало ему возможность сделать вывод, что эта закономерность характерна для всей планеты и что наиболее универсальные значения имеют колебания климата в 3, 11, 25–30 лет, причём трехлетний цикл (как и тридцатипятилетний) отвечает моментам климатического потепления, в то время как одиннадцатилетний обычно связан с ухудшением климатических условий.

Но на этом Лунгерсгаузен не остановился. Впрочем, эти мысли высказывались и до него. Его заслуга в другом. Выявляя климатические колебания все более высоких порядков, которые до него были совершенно не изучены, и исследуя следы древних оледенений, он приходит к потрясающему выводу: периодичность великих оледенений Земли совпадает с периодом полного обращения солнечной системы вокруг центра галактики.

И Лунгерсгаузен вводит в науку понятие «космического года». По его мнению, отрезок орбиты Солнца, проходящий в наиболее удалённых от центра галактики зонах с минимальной звёздной плотностью, характеризуется установлением на Земле обстановки великих оледенений («космических зим»). И наоборот.

Исходя из этого, Генрих Фридрихович устанавливает возраст покрова Земли в пятнадцать-шестнадцать «космических зим», то есть такое же количество раз во время «космических зим» Земля подвергалась оледенениям планетарного типа. И дальше он делает такое заключение:

«Сопоставление данных, касающихся последнего ледникового периода и великих оледенений прошлого, заставляет сделать наиболее вероятный вывод, что Земля ещё не вышла из фазы очередной «космической зимы» (ледникового периода). Этот вывод не расходится с представлениями астрономов, которые склонны предполагать, что солнечная система в настоящее время находится во внешней, более разряженной части галактики».

Все эти выводы были очень смелыми, непривычными, они ниспровергали созданную целыми поколениями учёных хронологическую систему геологических эпох прошлого Земли и давали исходные данные для составления новой схемы, единой для астрономов, геологов, палеонтологов, палеоботаников — и, разумеется, далеко не все это новое сразу поняли.

Вот выдержка из письма Генриху Фридриховичу его отца, в своё время тоже известного геолога:

«Рад, что печатаются твои мысли о «космическом годе» и что твоя краткая статья одобрена некоторыми астрономами. Я говорил тебе: астрономы поворчат немного, но твои мысли примут, а геологи, понимающие в астрономии ровно столько же, сколько я в халдейских письменах, ни черта не разберут и будут ругаться».

Отец был прав, прошло время, и с мыслями Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена вынуждены были согласиться. Его блестящие доклады по проблемам цикличности развития Земли как небесного тела, зависящего в своей эволюции от общих закономерностей Вселенной, будут встречаться бурными аплодисментами на астрогеологических конференциях по проблемам теории Земли, а впоследствии напишут: «Разрабатывая проблему цикличности, Г. Ф. Лунгерсгаузен сделал ряд обобщений и открытий, важных как для общей теории строения и развития Земли, так и для отдельных наук…». Широкие отклики получили его работы и в зарубежной литературе.

Пока не сложим головы

И снова земные заботы: несмотря на тяжёлую болезнь, экспедиции, экспедиции, экспедиции — в самые отдалённые и малодоступные уголки страны. Или, как он писал в своих стихах:

И будем, как прежде, жить,
На все рукой махнув,
Пока не сложим головы
В каком-нибудь краю.

Уже летом 1956 года, чуть оправившись от болезни, — он в далёком Заполярье, в дельте Лены, где им были изучены четвертичные отложения, геоморфология и неотектоника района. Потом — Якутия, где он высказал оригинальные мысли о возможных закономерностях залегания алмазоносных образований восточной части Сибирской платформы и разработал схему стратиграфии района, явившуюся опорной для всей Западной Якутии, впоследствии она была узаконена как унифицированная. Затем — Витимо-Патомское нагорье, где он выявил основные этапы геологического развития района. Им же были изучены и трактованы оледенения Верхоянского хребта…

В то же время он — член Комиссии по исследованию Солнца. Сохранилось письмо, адресованное ему из Института океанологии Академии наук СССР:

«Институт океанологии АН СССР, работая над проблемой будущих уровней Каспийского моря, имеющей исключительно большое народнохозяйственное значение, считает необходимым провести совещание по проблеме сверхдолгосрочных прогнозов уровня Каспийского моря.

Учитывая Ваш интерес к этому вопросу, институт просит Вас принять участие в совещании, а также выступить с докладом».

Несмотря на чрезвычайную занятость и болезни, он — член Стратиграфического комитета, заместитель председателя Геоморфологической комиссии Отделения наук о Земле Академии наук СССР, член советской секции Международной ассоциации по изучению четвертичного периода, член научно-технических и ученых советов Министерства геологии СССР, Всесоюзного геологического института, геологического факультета МГУ, член ряда научных обществ: Палеонтологического, Астрономо-геофизического и других.

Уже несколько раз ставился вопрос о присуждении ему без защиты диссертации учёной степени доктора геолого-минералогических наук. В связи с этим крупные ученые пишут отзывы о его научно-производственной деятельности. Вот, например, несколько строк из отзыва члена-корреспондента Академии наук СССР, профессора А. Г. Вологдина: «Г. Ф. Лунгерсгаузен является крупным деятелем в области многих разделов геологической теории и практики, внёсшим большой и разносторонний вклад в познание геологии СССР. Разносторонность его исследовательских работ, выполняющихся всегда на самом высоком уровне, с полным учётом данных мировой литературы, при глубине разработки тем, составляет особую ценность. Комплексируя данные разных разделов геологической науки, можно сказать, что он давно уже является одним из выдающихся деятелей в нашей стране как геолог и как руководитель».

В этом же отзыве я столкнулся с ещё одной любопытной деталью, свидетельствующей о чрезвычайно широком диапазоне научных интересов Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена:

«Г. Ф. Лунгерсгаузен выполнил целый ряд важных палеонтологических исследований, являющихся вкладом в отечественную и мировую науку. Он оказался одним из немногих специалистов в СССР в области пресноводных моллюсков. Особое значение имеют его исследования пресноводных моллюсков различных районов СССР и Сирии».

Для защиты диссертации от Генриха Фридриховича требуют лишь краткий реферат и список научных работ, но даже на это у него не хватает времени.

И мало кто догадывался, что в нем жил ещё поэт, очень тонко чувствующий природу и тончайшие движения человеческой души, иногда печальный, иногда насмешливый. Стихи, написанные в полевой геологической тетради. Стихи, адреса которых: «Дельта Лены. Катер «Буг», «Сагиз, землянка», «Степь к западу от Ак-Жара», «Северное Приаралье. Степь. Автомашина. Ночь», «Забайкалье. Перекат «Никола»… Стихи, о существовании которых никто не знал. Их собрала вместе после его смерти сестра, Ирина Фридриховна.

Передо мной одно из стихотворений — случайно сохранившийся лист бумаги, — и я словно вижу перед собой их автора:

Венеция. Солёный запах моря.
Томительный рассвет. Цветные паруса.
Казнённого фальери призрак чёрный
На мраморной стене дворца. .  .

Целые циклы стихов: «Север», «Восточные рисунки», «Весна», «Песни о Маугли»… Маугли. Этот образ был ему особенно дорог. Он сопутствовал ему всю жизнь. Мне удалось найти наброски его ещё детской поэмы о Маугли. Мысли о Маугли, стихи, посвящённые ему, можно встретить в записных книжках Генриха Фридриховича последних лет его жизни…

Во время одной из наших встреч Афанасий Иванович Демчук говорил:

— Я считал, что он никогда не был в Средней Азии, разве что проездом. Сам-то я её отлично знаю. Хам начинал работать. Но когда прочел цикл его стихов о Самарканде… Такое знание Востока, его истории, обычаев, природы. Словно он там и родился.

Сам же Генрих Фридрихович так определял своё поэтическое творчество:

«Мне поздно подражать кому-нибудь. Ведь                                           
вечер рядом.
И все мои слова — хоть бедны, но мои».

Мы уже привыкли к тому, что «Г. Ф. Лунгерсгаузен известен своими исследованиями в самых равных областях геологии. В каждую из геологических отраслей он внёс значительный вклад, во многом содействовал их развитию». Но все же особое внимание Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен уделял вопросам геоморфологии (науке об образовании и развитии современного рельефа Земли) и палеогеоморфологии (науке, изучающей рельеф земной поверхности минувших геологических эпох). В геоморфологии и палеогеоморфологии он видел не только сегодняшний, но и завтрашний день геологической науки.

Вопросам геоморфологии и палеогеоморфологии были посвящены ещё его первые работы — в 1930–1933 годах. Особенно же много он уделял внимания этим наукам о Земле, работая на Южном Урале, в Башкирии. Только в Уфе, в фондах геологоуправления, хранятся несколько его фундаментальных работ по этим вопросам, таких, как «Геоморфология Башкирского Приуралья», «Материалы по палеогеографии западного склона Южного Урала», «Краткий геоморфологический очерк западного склона Южного Урала» и многие другие. Он — один из авторов-составителей геоморфологической карты Урала.

И совсем не случайно, что I Всесоюзное геоморфологическое совещание, одним из инициаторов которого как заместитель председателя Геоморфологической} комиссии Отделения наук о Земле Академии наук СССР он был (председатель — академик И. П. Герасимов), состоялось в Уфе — зимой 1967 года. Как свидетельствуют документы, совещание «продемонстрировало важное научно-теоретическое и практическое значение палеогеоморфологических исследований, ведущихся в нашей стране, их большой рост и правомерность выделения палеогеоморфологии в качестве самостоятельной науки среди комплекса наук о Земле. Уфимское совещание по существу констатировало оформление этой науки и наметило конкретные меры по дальнейшему развитию палеогеоморфологических исследований в СССР».

И немалая заслуга Генриха Фридриховича как одного из пионеров палеогеоморфологических исследований на Южном Урале, что в Башкирии в послевоенные годы вырос целый отряд учёных-палеогеоморфологов. Это отметило и совещание:

«Учитывая наличие квалифицированной группы специалистов и большую перспективу палеогеоморфологических исследований на Южном Урале — Первое Всесоюзное совещание просит Министерство геологии СССР одной из основных задач (специализаций) Института геологии в Уфе считать палеогеоморфологию. Просить Министерство геологии СССР создать в этом институте специальный отдел палеогеоморфологии для исследований в области поисков нефти, газа и россыпей».

Но Генриха Фридриховича не было на этом совещании. Более пятисот геологов, приехавших в Уфу, вставанием почтили его память. Ещё в июле 1966 года в Москве, за месяц до своей трагической гибели, он писал доклад для этого совещания. Он волновался— это была не просто очередная встреча с Уфой, где жил единственный теперь его родственник — сестра (брат погиб ещё в 1941 — в ополчении под Москвой), а встреча с молодостью.

Смерть подкараулила его в глухой тайге в далёкой Эвенкии. Лопнул воспалённый аппендикс, и ни один вертолёт, из-за непогоды, не мог подняться в воздух. Он был главным геологом Всесоюзного аэрогеологического треста, в его подчинении были десятки геологических партий в самых разных уголках планеты, в каждой из которых были самолёты и вертолёты, а он, беспомощный, умирал в тайге.

Говорят, что незадолго до этого он полюбил — горячо, как мальчишка, и печально. Светло и мучительно: она была вдвое моложе его. Не знаю, в какой степени все это правда, но я нашёл стихи, написанные Генрихом Фридриховичем 8 августа 1966 года, то есть всего за две недели до его смерти:

Петляет след оленя
По мокрому песку,
Петляет след оленя,
И я за ним иду. . .

Постойте: а может, та плачущая девушка в грохочущем по заболоченной тайге вездеходе, держащая его воспалённую голову на своих коленях, а потом горько рыдающая под окнами поселковой больницы, — и была его светлая и печальная песня?

Операцию делали в посёлке Тура Эвенкийского национального округа. Но было уже поздно, весь организм уже давно был отравлен. Но Генрих Фридрихович прожил после операция ещё шесть суток.

Странная штука: как вы помните, он родился в 1910 году 20 августа. То ли это рок, то ли горькая усмешка судьбы, только умер он тоже 20 августа — 20 августа 1966 года.

Потом говорили, что он предчувствовал свою смерть. Может быть, не знаю. Только в стихотворении «Завет себе», написанном весной 1966 года, я неожиданно нашёл такие строчки:

«Пляши! Ведь жить ещё тебе,
Быть может, целый год —
Три сотни с лишним полных дней,
Одетых в жар и в лёд».

В его полевой сумке нашли конверт, склеенный из куска контурной карты СССР с пометкой «Вскрыть после моей смерти». В завещания была такая строка: «Хочу, чтобы на моей могиле лежал геологический молоток».

Просьбу его исполнили. На глыбе дикого камня, что лежит на его могиле, выбит верный спутник всей его жизни — геологический молоток.

* * *

Жизнь и смерть человека, их границы. Может, этим и определяется сущность человека: живёт или не живёт он после своей смерти?

Прошло двенадцать лет со дня гибели Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена. Но он жив. С его полевой сумкой в Уфе бегает в школу сын Елены Павловны Горбуновой. Придёт время, и он всерьёз задумается над портретом над своей кроватью. На днях Феодосий Феодосьевич Чебаевский показал мне новые, разысканные им рисунки Генриха Фридриховича. По его книгам и пособиям ведут геологическое и геоморфологическое картирование — с применением аэрофотосъёмки — во многих уголках планеты. А в последние годы для нужд геологии и геоморфологии, о чем он очень мечтал, ведутся съёмки из космоса: лицом к лицу лица планеты, а тем более гигантских планетарных разломов, в закономерности с которыми прячутся месторождения природных ископаемых, не увидать.

В позапрошлом году на Чукотке мне и парням из Девятой аэрогеологической экспедиции, случайно встретившимся в полярной тундре, было достаточно почувствовать себя очень близкими, вспомни кто-то из нас его имя у нежаркого тундрового костра, и он словно вместе с нами грел руки у тихого пламени.

А годом раньше он спас меня в охотской тайге. Вертолёт, забросивший меня на кочевье эвенов-оленеводов в верховья реки Охоты и обещавший забрать через неделю, на обратном пути, попав в заряд пурги, врезался в гору у перевала Рыжего. В ожидании его высмотрев в небо все глаза, я случайно услышал об этом по транзистору оленеводов, настроив его на диспетчерскую ближайшего к нам (триста пятьдесят километров) Охотского аэропорта. Прошло уже больше полмесяца, как мой спутник ушёл вниз по замерзающей Охоте, — надеяться на вертолёт после той печальной вести было бессмысленно, я не мог с ним пойти из-за больной ноги, входила в силу суровая якутская зима, у меня не было зимней одежды, а оленеводы сами пока перебивались в резиновых броднях: неделю назад, когда стукнули первые морозы, мы обнаружили, что медведь раскатал зимний лабаз с одеждой, к тому же потеряйся вышедший ещё полмесяца назад с таёжной базы Черпулай караван с продовольствием. Больше всего меня волновало, что обо мне ничего не знают дома. Уже начались вертолётные галлюцинации, я слышал гул вертолёта даже по ночам. А причиной тому была скромная и единственная надежда: в свое время один из оленеводов сказал, что за снежным и непроходимым сейчас перевалом, на реке Делькю-Охотской, якобы, стоят геологи, которые «делают карту с воздуха». По крайней мере, летом стояли.

Геологи, которые «делают карту с воздуха»? Это может быть одна из партий. Там, конечно же, помнят Генриха Фридриховича. И я отправил со своим уходящим вниз по Охоте спутником записку, чтобы он, когда рано или поздно будет в Охотске, передал её по рации на базу, если она существует, этой партии на Делькю-Охотской.

Подходила середина октября, я уже потерял всякую надежду на то, что скоро выберусь оттуда, если и были геологи на Делькю-Охотской, то они уже, скорее всего, кончили полевой сезон: существует приказ министра геологии о крайнем сроке окончания полевых работ — 15 октября, как вдруг 12 октября над нашей долиной появился вертолёт.

Взметая снежную пыль, он сел на бичевник недалеко от моей палатки. Не веря своим глазам, спотыкаясь и падая, я бежал к нему.

— Возьмите меня, а!? Ребята! — умолял я.

Они — трое — стояли и улыбались.

— Ребята, возьмите меня!

А они молчали и улыбались.

— Да что вы смеетесь… — обиделся я. — Черт с вами!

— Не обижайся, — наконец сказал командир. — Не обижайся, парень. Работа у нас такая. Неделю назад мы подбирали геологов на Куйдусуне, так они плакали.

— Откуда вы?

— Из Второй экспедиции Всесоюзного аэро-геологического треста. Получили по рации вашу записку и последним рейсом — до весны уходим из этого района, — поставив дополнительные баки с горючим, пошли искать вас.

И говоря слова благодарности начальнику Четвертой партии Второй экспедиции Всесоюзного аэрогеологического треста Сергею Ивановичу Горохову, главному геологу Александру Митрофановичу Зеленину, радисту Славе Курагину, замечательным пилотам, ставшим моими большими друзьями: Александру Андреевичу Грибенику, Славе Суетину, Саше Маслалеву, я в первую очередь низко кланяюсь Генриху Фридриховичу Лунгерсгаузену. Они делали все это ради его светлой памяти.

СТАТЬЯ ИЗ ГАЗЕТЫ «ЛЕНИНЕЦ»
№42 (4117) 6 апреля 1968г.

Для Генриха Лунгерсгаузена работа в геологических партиях началась с 16 лет. Студентом горно-геологического института опубликовал он труд, удостоенный первой премии на конкурсе молодых учёных.

Он проходил по уфимским улицам военного, 1942 года. Высокий, без головного убора даже в самый лютый мороз. Прохожие оглядывались: чудак. А у этого "чудака" было опубликовано уже 68 научных работ. И учёный совет Башкирского геологического управления возбудил ходатайство перед Москвой о присуждении без защиты диссертации учёной степени кандидата геологических наук геологу Генриху Лунгерсгаузену. "Он пользуется репутацией не ниже видных докторов геологии". - подчёркивалось в характеристике, данной в 1944 году.


Если говорить языком геологов, у нас, в Башкирии, талантливый учёный был занят работой по палеографии Южного Урала, изучал разрез отложений западных предгорий и западного склона Южного Урала. Особое внимание он обращал на угленосные миоценовые отложения. Если же говорить проще, то Г. Ф. Лунгерсгаузен одним из первых создал и обосновал представление о строении и условиях залегания угленосных отложений, что послужило толчком для открытия ценных месторождений бурого угля.

Из Башкирии учёный уезжает главным геологом Эвенкийской и Обской экспедиции, потом становится главным геологом Всесоюзного аэрологического треста. Более ста тридцати трудов подарил он разведчикам недр страны.

Но мало кто знал, что геолог Генрих Лунгерсгаузен пишет стихи. Даже самые близкие люди не знали об этом.

Приходится, к сожалению, говорить в прошедшем времени. В 1966 году пришла горькая весть из Эвенкии: в посёлке Тура погиб от перитонита учёный Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен. В геологической экспедиции, где он встретил свой последний час, не оказалось врача...

А потом пришла к нашему корреспонденту его сестра и принесла стихи, большую пачку исписанных листов. Эти стихи ещё никто не читал. Оказывается, талант геолога-исследователя у Генриха Лунгерсгаузена сочетался с обострённым поэтическим восприятием природы. Прочитав его стихи, вы убедитесь в этом.











ПАМЯТИ ГЕНРИХА ФРИДРИХОВИЧА ЛУНГЕРСГАУЗЕНА *

20 августа 1966 года после продолжительной тяжёлой болезни,
заставшей его в геологическом маршруте в далёкой Эвенкии на реке Котуе, скончался главный геолог Всесоюзного аэрогеологического треста кандидат геолого-минералогических наук Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен.

Генрих Фридрихович родился 20 августа 1910 года в г. Данков Рязанской области. После окончания Киевского горно-геологического института он долгое время работал на Украине, где проявил себя талантливым учёным-геологом.

Во время войны он работал на Южном Урале, и его работа оставила значительный след в области изучения древнейших пород земной коры.

С 1946 года Г.Ф.Лунгерсгаузен работает во Всесоюзном аэрогеологическом тресте, одним из организаторов которого он является. Обладая большим предвидением, он со всей страстностью и преданностью геологической науке внедряет новые прогрессивные аэрометоды в геологии.

С 1952 года и до последних дней своей жизни он руководит огромным коллективом геологов Всесоюзного аэрогеологического треста, работы которого проводились во всех уголках нашей огромной страны и за рубежом.(А страна тогда состояла из 15-ти Республик! - прим. В. Ляпустина)

Г.Ф.Лунгерсгаузен большое внимание уделял вопросам теории геологии и ознакомлению советских геологов с достижениями мировой геологической науки. Примером этому являются многочисленные печатные работы (более ста) о закономерности развития Земли, по планетарной геологии, а также переводы и редактирование фундаментальных зарубежных работ по геологии. Он был соавтором и редактором многих геологических карт Советского Союза.

Являясь членом многочисленных, постоянно действующих комиссий по различным вопросам геологии, как в системе Министерства геологии СССР, так и по линии Академии Наук и Московского Университета, Г.Ф. Лунгерсгаузен вложил много сил в руководство, организацию и развитие геологической науки, в выявлении минеральных ресурсов СССР.

Как талантливый человек Г.Ф. Лунгерсгаузен очень чутко и зорко воспринимал всё окружающее. Он прекрасно знал ботанику и зоологию, хорошо рисовал, был знатоком литературы и поэзии. Замечал скорее многих новые краски, оттенки, необычные формы и интересные мысли. Всё это мгновенно в его сознании и чувствах анализировалось и под воздействием огромной интуиции воссоздавалось в виде новых законченных образов и картин.

Никто до последних дней не знал, что Генрих Фридрихович пишет стихи для себя. И вот перед нами большая стопка рукописей с его стихами на совершенно различные темы. Некоторые из них, видимо, дают определённое представление о восприятии окружающего и чувствах, талантливого геолога и человека Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена.

Товарищи по работе".

----------------
*
Документ приведён без сокращений, пунктуация и орфография оригинальны. - В.Л.


СТИХОТВОРЕНИЯ 1927г
(Из дневника)

М. Дашев. ------------- 9 сентября 27

                *  *  *

Я знаю иные песни,
Но их сказать не могу. -
Эх! Осень золотая кудесит,
На полях, в лесу, на лугу.

Я песен тех петь не умею,
Что звенят, что горят порой:
Как листья они желтеют
Под незримой бледной рукой.

Играет солнце в берёзе,
Крадётся по лесным тропам.
Кудесит золотая осень
По лесам, по полям, по лугам.

Сплелись, заплелись дороги,
Горит золотой убор.
Не идут усталые ноги,
Не смеётся усталый взор.

Я песен тех петь не умею,
Я песен тех петь не могу. -
Сплелись, заплелись дороги,
Заветные тропы в лесу.

Пойдём, где смеётся небо!
Там плывут облака - далеко.
Эх! Осень, золотая осень
Машет цветным рукавом...



3/Х1 27г.                Горки.

                *  *  *

Первой льдинкой скованный
Ручек молчит,
Лес, как зачарованный,
Над рекой стоит.

Видишь: дали сине
Искрятся в огне,
И смеются инеем
Иглы на сосне.

               


















СТИХИ ИЗ СИНЕЙ ТЕТРАДИ


Г.Ф. ЛУНГЕРСГАУЗЕН



ПОЭТИЧЕСКИЕ ЦИКЛЫ И ЛИРИКА





























ОГЛАВЛЕНИЕ

ВОСТОЧНЫЕ РИСУНКИ                1               
ГОРОД                26               
СЕВЕР                35               
ВЕСНА                56               
ОЗЕРО В ТАЙГЕ                77               
ТЮРЕМНЫЕ МОТИВЫ                114               
ЯНТАРНЫЙ ПЕРСТЕНЬ                121               
ПЕСНИ О МАУГЛИ                147               
ЭВЕНКИЙСКИЕ ПЕСНИ                161               
БЕЛЫЕ РУБАИ                166               
НОЧНОЙ ГОРОД                169               
МАЛЕНЬКАЯ МАДОННА                179               
ТОРТИК                181               
СТИХИ                183               
               


               
               


               













Г.Ф.Л.



                ОСЕННИЕ СТИХИ
               
ИЗ ЦИКЛА «ВОСТОЧНЫЕ РИСУНКИ»

«Я не грустен и не весел:
                Здешний воздух наполняет
смутным восторгом и приводит
в состояние, которое столь же
далеко от  веселья, как от
печали. Быть может это -
счастье...»




















МОСКВА
1964г.
*  *  *
               
Бледное небо полудня.
Низкие заросли тала.
Плоские крыши аула.
Бурые воды Урала.
Жёлтые раны такыра
В струпьях засохшего ила,
В кольцах серебряных сора
Выцветы гипса и соли.

Тени лиловых рассветов
В перьях жемчужных и синих
Горький, как позднее лето,
Запах отцвётшей полыни.

11 октября 1964г.


РАССВЕТ

Бурая степь без края.
На востоке в фиолетовом небе
Одиноко горит
                утренняя звезда.
Далеко в степи
                неподвижно застыл верблюд.

Он поднял голову навстречу заре
И слушает уходящую ночь...
Я помню, Нурлан,, всё, что ты сказал мне
И всё, о чём просил.
Я мысленно повторяю своё обещанье.
Скоро рассвет.

Я встречу его сегодня,
Глядя на восток, как ты,
Я сделаю это потому,
Что прошлое не дорого мне вовсе,
А может быть потому,
                что слишком дорого...
Прощай, Нурлан.

11 октября 1964г.

     Ц. «Восточные рисунки» (карандашная пометка рукой Лунгерсгаузена)

                ДЖИДА

Я пьян не хмелем винным,
Не знаю сам я - чем,
Быть может взглядом длинным,
Что повстречался мне.

На днях я брёл кустами
Серебряной джиды
И палец наколол я
О тонкий острый шип.

Гляжу: глаза смеются,
Блестят на встречу мне,
Дрожит от смеха блюдце
В протянутой руке.

Ни чем не скрыты плечи,
На скулах - тень ресниц,
И на руке - колечко
С осколком бирюзы.

Зовущий и лукавый,
И непонятный взгляд.
Но с камнем без оправы,
Я знал - играть нельзя...

Растерянный стоял я
И думал: что сказать?
И листья тала мял я,
И сам был нем, как тал.

Когда ж я выбрал слово,
Чтобы сказать его -
Лукавых, чернобровых
Я глаз уж не нашёл...

От ранки палец ноет,
Где наколол иглой, -
Не знаю, что такое
Случилось вдруг со мной.
 
Хожу я словно пьяный,
Хоть вовсе я не пил,
И в сердце - будто рана
Осталась от джиды.

11 октября 1964 г.
На автомашине
Гурьев - Миалы.

               
               
 * * *

Одинокая казахская юрта.
Ускакал хозяин за отарой.
Знаю, там внутри горит ошат,
Котелок кипит с душистым чаем.

Далеко за берегом степи
В небе фиолетовом и синем
На рогах у месяца висит
Облако платочком сиротливым.

Как во сне блуждаю степью я.
Радостно мне, странно и тревожно.
И никак я не могу понять,
Что возможно здесь, что невозможно.

Не решаюсь приподнять кошму
И войти в тяжёлый душный сумрак.
Потихоньку рядом прохожу,
Мимо сонного лохматого верблюда.

Шелестит сухой высокий чий.
Слышен топот. Кто-то скачет близко.
Не придётся мне сегодня пить
С тёплых губ пьянящий сок сагиза.

13 октября 1964г.

                *  *  *

Вечер в степи.
Чия длинная тень.
Бурая пыль
Вьётся за нами вслед.

Там далеко
Зеркалом светит сор.
Тихий, как сон,
Лёг у дороги холм.

Солнце на древней плите
Красный зажгло огонь.
Ехать, друг, тебе
Ещё далеко...

13 октября 1964 г.

( Ц. « Восточные рисунки» - карандашная пометка рукой Г.Ф.Л.)

НОЧЬ

Яркий ковш медведицы
Клонится к степи.
Ночь с землёю шепчется,
Словно просит пить.

Только черпать нечего -
Нет воды нигде
И грустит серебряный
Звёздный Водолей.

Млечный путь дорогою
В чёрной бездне лёг,
Но в степи не можем мы
Отыскать дорог.

На буграх щетинится,
Как усы, топчак.
Светит льдистым инеем
Дальний солончак.

Степь молчит. И верится:
Сколько не гляди -
Без границ, без берега
Мир бескрайний спит.

14 Х-64 г.Сагиз.
(карандашная пометка Г.Ф.Л. - Ц. «Восточные картинки»

                УИЛ

Горькая холодная вода.
За песками - заросли Джингила.
В глинистых и жёлтых берегах,
Голубой, серебряный Уил.

На яву иль может быть во сне
Слышу голос я чужой, но милый.
Смуглый шёлк ленивых стройных плеч -
Будто дно и берега Уила.

Ничего при встрече не скажу,
Не взгляну, когда пройду я мимо,
Только сердце я рукой прижму,
Когда выйду к берегу Уила.

Словно ревность - горькая вода,
Обо всём, что было, позабыл я.
Не стремлюсь я нынче никуда
Кроме рыжих берегов Уила.

13.Х-64г.
Р. Уил.
Депо.



ПРОЩАНИЕ

Я пьян.
А может быть вовсе не пьян...
Из мрака
Выхватываются светом фар
То высокие копья чия,
То серые кусты полыни
И дорога мелькает
Как рельсы.
В ветровое стекло
Видно чёрное небо
И крупные звёзды -
Чужие и близкие.
Смутно доносится запах полыни...

Позади: землянка,
Длинный дощатый стол
Под висячей керосиновой лампой,
Весёлые лица,
Водка, налитая в кружки
И последние пожелания в дорогу.
Я что-то говорил
И слушал кого-то,
И звучал смех, и обрывки песен...


Я вышел из землянки с мутной головой.
Над долиной Сагиза
Очень далеко
Догорала заря
И невыразимый свет
Струился над степью.
А с другой стороны,
За белыми палатками
В небе глубоком и синем
Блестела вечерняя звезда.

Потом я ушёл и снова пил,
Ночь легла на степь.
Небо легло на землю.
И нельзя было понять:
Где небо,
Где степь.
Шофёр завёл мотор,
Светясь загадочной и лукавой улыбкой
На юном монгольском лице.

Летит степь, летит ночь.
Только звёзды неподвижны
И я - один.
Так ли?
Нет, тысячу раз нет!
В чёрной степи
Серебряная мгла огней.
Это - буровая вышка.
Шумит мотор,
Крутится штанга
И буровой снаряд
Метр за метром
Вливается в бесплодную сухую землю.

Я знаю:
Там - друг.
Когда я пил,
Когда я смеялся,
Когда я поднимал свою кружку
И она гремела,
Встречаясь с другими кружками,
Передо мной были
Его радостные сияющие глаза
И я думал о нём,
Хотя его не было рядом.

Я сейчас, я знаю,
Он склонился над работающим мотором
Или отошёл от вышки
В ночь
И смотрит
На нижнюю правую звезду
В ковше Большой Медведицы.
Он говорит:
Я с тобой...

Чёрная ночь.
Белая,
Бегущая через солончак, дорога.
Полынь, полынь.
Крупные звёзды вверху,
В недоступной высоте.

Но я верю в радость,
Я хочу верить в неё,
Я буду верить,
Что я не один...

15 октября 1964 г.

                НОЧЬ В СТЕПИ

Одна лишь ночь у нас,
Всего лишь ночь одна.
Нет завтра, нет вчера.
Всё выпито до дна.

Лежу, глаза закрыв.
Тепло покорных плеч.
Не знаю я, кто ты
И почему ты здесь.

В неверном свете звёзд
Твои глаза темней,
Темней румянец щёк,
Ресниц усталых тень.

Не знал тебя вчера,
Не буду завтра знать.
Быть может, никогда
Не вспомню я тебя.

И может - также ты
В потоке серых дней
Забудешь горький стыд
И хмель случайных встреч...

Пусть где-то, говорят,
Есть счастье, свет и жизнь.
У нас лишь ночь одна,
Да грешных губ полынь,

Да степь, да мы одни,
Сухой колючий стог,
Холодных звёзд огни
И больше ничего...

18 октября 1964 г.
Ночь.

                *  *  *

Коричневая степь. Горбатые верблюды.
Немеркнущий опал тяжёлых горьких вод.
Кусты солянок, в раме изумрудной
Замкнувшие сиреневый ковёр,

И наверху, открытая всем ветрам,
Как древняя и мудрая печаль,
В вечернем уходящем свете -
Могила Болгасын-Мола.

19 октября 1964 г.



ДЖАМАЛ

Вчера я встретил Джамал,
Вчера я Джамал сказал:
«Джамал, я тебя люблю»,
Мен сенэ сюем,Джамал,

В твоём родном краю
Я прежде совсем не бывал.
Вчера я узнал этот край,
Как тебя увидел, Джамал.

Тебя я спросил вчера:
«Ты завтра придёшь, Джамал?»
Услышал я робкое «да»,
Мен сенэ сюем, Джамал.

До рассвета тебя я ждал,
До утра я звал Джамал,
Даже звёзды я все сосчитал,
Но так не дождался тебя...

Словно листья полыни вокруг,
Словно иглы джиды в груди.
Джамал, Джамал, я здесь.
Джамал, Джамал, где ты?

Наколол себе пальцы я,
Весь джингил я кругом обломал,
Джамал, ненавижу тебя,
Мен сенэ теккурем, Джамал!

16 октября 1964г.
Степь. Ночь.
Мугоджари.

(та же приписка карандашом. - Все прим, мои - В.Л.)

                *  *  *

Мы едем степью бурою, -
Солончаки, полынь, -
Пьём водку мы и курим мы,
Смеёмся  молчим.
Змеёй дорога крадётся
Меж соров и песков
Не грустно нам, не радостно
Не тяжко, не легко.

Мы сумерками поздними
Блуждаем по степи,
Холодной ночью звёздною
Мы жжём сухой джингил.

О будущем не тужим мы,
О прошлом не густим,
Надеждами бездумными
Себя не тешим мы.

И гоним мысль упорную,
Что жизнь дана лишь раз,
Что дни, как в бездну чёрную,
Летят стремглав от нас.

Что с каждым часом ближе мы
К большой, глухой стене,
А там - обрыв,
Конец...

18.5. 64г
Озеро Чеккар
Степь

               

КАРАГАЧ               
 (Восточная шутка)


Закат замок повесил
На западе давно.
Поднялся ранний месяц
И спать за степь ушёл.

В долине за аулом
Сидел однажды я,
Пришли гурьбою шумной
Случайные друзья.

Шутили мы и пили,
Смеялись вместе мы
И в зарослях джингила
На куртках улеглись.

Гляжу - а звёзд не видно:
Над нами карагач.
Шумит, вздыхает длинно,
Вздыхает знать не зря.

Густой зелёной тени
Опасно доверять:
Шутить умеет древний
Кряжистый карагач.

Вином напоит пьяным,
Напустит хмель в глаза,
Всё спутает, смешает,
Оставит в дураках...

В приметы и не верил,
Коварства я не ждал,
Нето-б бежал скорее
Подальше от греха.

Кто знает, что тут вышло -
То ль шутка, то ль беда:
Девчёнки и парнишки
Всё спутали с пьяна.

Все стройны, черноглазы,
На всех притом штаны,
И невозможно сразу
Понять, что скрыто в них.

Смеётся и целует
Лукавый нежный рот,
А чей он и откуда, -

               


Кто спьяна разберёт!

Хочу секрет открыть я
И ключ к замку найти,
Хочу скорей напиться,
Что жажду утолить,

Узнать, лежу ль я с братом
Иль с юною сестрой
И как мне не понятно
Сказать: моя или мой?

Но руки хоть и нежны,
Да гибки и сильны
И берегут надёжно
Широкие штаны.

И чтоб ни говорил я,
На все лова мои
Смеётся и целует
Целует и молчит.

Ещё сильней и слаже
Огнём горят уста,
Лишь руки, словно стражи
Бессменные, не спят.

Боролись, обнимались,
Катались по земле,
Друг друга целовали,
Намучились в конец...

Проснулся я под утро:
Знакомый карагач,
Забыта чья-то куртка,
Истоптана земля.

Как сон - вчерашний вечер,
Горячий рот и хмель,
И на руке колечко
Одето кем-то мне.

Железное колечко -
У всех всегда одно,
Лишь тоненькой насечкой
Отмечено оно.

Я разгадать не в силах
Хмельной ночной туман:
Кольцо Гюльнар носила,
Кольцо носил Нурлан,

               

И кажется такое
Я видел у Джамал...
Так кто же спал со мною,
Кого я целовал?

По длинному аулу
Иду я сам не свой
И карагач сутулый
Смеётся надо мной.

20 сентября 1964 г.
Северное Приаралье.
Степь, Челкар-Чеганок.
Автомашина. Ночь.


                ЗАЛИВ ТЩЕБАС

Кончилась пустыня,
За кольцом песка
Перед нами синий
Сказочный Тщебас.

Голубой, зелёной
Выгнулся дугой:
Лижет берег сонный
Пенистый прибой.

В дальний сумрак мглистый
Убегает синь;
Бледным аметистом
Льётся впереди;

Вспыхивает пеной
В тёмной глубине;
Чередует тени
И слепящий свет.

На границе сонных
Золотых песков
Кровяных солянок
Тёмное пятно.

И в тылу у моря,
У подножья гор,
Блещет льдистой солью
Белоснежный сор.

21 октябрь 1964 г.

               

Древняя как мир Земля.
Голубая сеть арыков
Мутная Аму-Дарья
В берегах бесплодных и изрытых

Жёлтые пески. И вдруг - тенистый сад,
Низкий дом под плоской крышей.
По дорогам ездят на ослах
Черноглазые лукавые мальчишки.

Всюду - вековая пыль,
На камнях печать столетий,
На могилах узкий серп луны,
В смуглых лицах - мудрость и беспечность.

Утром под окном кричит осёл,
Как кричал он при Гаруне Аль-Рашиде.
И к любви, и к шутке я готов,
Всё почувствовать хотел бы и увидеть.

Где, когда я видел этот край?
Не забыл его, не предал.
Будто здесь я был вчера,
Под гужумом пил айран с соседом.
Это сон. Нет, я впервые здесь
И брожу я, как в хмельном тумане.
В песнях и в гортанном языке
Всё мне ново и маняще странно.

И встречая юные уста
Забываю прежние зароки,
В поцелуе я хочу понять
Пёстрые сказания Востока.

Вечер 26 октября 1964г.

                КУНЯ-УРГЕНЧ

                1

Над бурными песками пустыни
Вдали
Показались куполы усыпальниц
И тонкая, как мгла, (игла? - В.Л.)
Башня минарета
Древнего Ургенча...

               

                2.

Мы въехали в город.
Низкие глиняные дома
Под плоскими крышами
Скрывались в зарослях тута и акаций.
Шумел базар,
Пёстрый и пыльный,
Верблюды медленно ступали,
Подняв надменные головы.
Кричали ослы.
Молчаливые женщины
В ярких одеждах
Шли, прикрыв рот
Краем платка.

Старики
В громадных лохматых тельпеках
Сидели
Скрестив ноги.
Мальчик - туркмен
Вёл машину,
Лавируя
Между горами арбузов и дынь
И не мог пробраться вперёд.

Мы смеясь посмотрели на друг друга
И кивнули головами,
Как старые знакомые.
У него были чёрные прямые брови
И сияющие глаза,
А зубы никак не хотели скрываться
В смеющихся губах...

                3.

Забыв
Законы Корана
Мы выпили вина
В шайхане
Под ветвями кряжистого гужума.
Из города живых
Мы отправились в город прошлого...
                4.

Величественный
Даже в своём разрушении
Поднимался мавзолей династии Суфи.
Вверху
В плафоне купола,
Такого высокого,
Что на него было больно смотреть,
Сверкали синие и голубые керамики,
Сложенные в узор,
Прекрасный,
Как Восточная сказка.
Внутри было сумеречно и прохладно.
В проёмах громадных
Устремлённых вверх арок
Виднелось бледное небо.
И голуби чертили его,
То быстро как молния,
То будто застыв
В ленивом взмахе крыльев.

                5.

Заворожённый
Стоял я,
И вдруг раздался шорох.
С высокой кирпичной кладки,
Наполовину закрывавшей
Один из входов,
Спрыгнула фигурка,
Похожая на тень.
Мальчик лет четырнадцати,
Коричневый как пустыня,
Смотрел на меня.
Он робко улыбнулся,
Подошол
И сказал:
-Меня зовут Устембай.

                6.

Под синим куполом Суфи
Мы сразу стали друзьями.
Устембай
Копался в древней пыли на полу
И приносил яркие
Сияющие кусочки керамических плиток
С их неразгаданным секретом красок.

                7.

У подножья мавзолея Текеша
Он сбросил рваные ботинки
И ловко забрался
По стене,
Нащупывая,  как обезьяна,
Пальцами ног,
Едва приметные выбоины и выступы
В каменной кладке.
Он радовался,
Находя на верху
Обломки пластинок -         
Голубых, как бирюза Персии,
И синих,
Как лазурит Бадахшана...

                8.

Мы подошли
К воротам Караван-Сарая.
Среди куч мусора
Стояли они в пустыне,
Чудом держась
На каменном основании,
Изъеденном ветрами,
Веками и солнцем.
Через эти ворота
Восемь столетий назад
Проходили тысячи,
Десятки тысяч людей,
Шли караваны
Из Мавераннхра и Бухары,
Из Персии и с берегов Бакинского моря.

Здесь люди смеялись,
Плакали и любили.
В кучах мусора,
Кирпича и пыли
Валялись куски шлака,
Обломки глиняных кувшинов,
Сплавленное в причудливые гроздья
Зелёное стекло.
Здесь Тамерлан
Залил огнём и кровью
Древнюю культуру Хорезма,
Открыл ворота пустыне
В некогда цветущие поля,
Иссушил воду
В арыках и каналах

                9.

Взявшись за руки
Мы вошли в ворота.
Я спросил:
- Устембай,
Тебе не горько
И не радостно
При виде этой пустыни прошлого?
Ведь это твоя родина, Устембай!
Но вряд ли он понял эти слова,
Слишком пышные для скрытной и дикой души,
Хотя, может быть,
Он думал тоже,
Что думал я.

                10.

Я посмотрел на Устембая.
Он быстро поднял голову.
Как будто тень
Пробежала
В его глазах
Он наклонился
И поцеловал мою руку...

                11.

Вечер
Залил пустыню бледным светом.
Месяц, совсем прозрачный,
Стал виден
Над головокружительно высокой
Башней минарета.
Пыль медленно ложилась на землю
И голса
Становились глуше...

                12.

Мы ехали по узкой улице.
За глиняным Дувалом
Молчали сады,
Джида,
Серебряная от пыли.
Горела оранжевыми ягодами.
- Вот здесь я живу, -
Тихо сказал Устембай.
Мы остановили машину.
Я сжал худые плечи мальчика.

- До свидания, маленький друг!
Коли всё будет хорошо,
Мы увидимся с тобой
Через год
И снова пойдём
К воротам Караван-Сарая
Поклониться усыпальнице Тюрабек-Ханым.
- Я буду приходить туда один
Пока тебя нет, -
Ответил он, как далёкое вечернее эхо.

Я хотел сказать ещё что-то.
Кажется,
Я хотел сказать:
- Я никогда больше
Не увижу тебя,
Мой случайный маленький друг,
Дар гробницы Суфи.
Ноя ничего не сказал.
А он,
Опустив голову,
Ушёл,
Не оглядываясь,
В заросли сада.

25 октября 1964 г.

                КОЛОДЕЦ СИНГИРДЫ

1.НАПУТСТВИЕ.

Кругом на много дней пути
В пустыне нет воды.
По солнцу и по звёздам ты
Ступай к колодцу Сингирды.

Его в песках отыщешь ты -
Всегда верблюды там
И вечером горит над ним
Зелёная звезда.

И хоть ты жаждешь и устал -
Едва коснись воды:
Горька холодная вода
У колодца Сингирды.

30.Х-64г.
 
2.УТРО.

Жгучий холод. Фиолетовый рассвет.
Как кусочек льда
На востоке в синей глубине
Одинокая звезда.

Неподвижный океан песков
До живой земли -
Сотни километров без дорог,
Дни и дни пути.

Гребни дюн рисуют в небе след.
А в низу -
Вьёт стволы, как кольца мёртвых змей
Чёрный саксаул.

Иней лёг на низкую полынь
И промёрз до дна стакан воды -
Горький, как трава пустынь
Дар колодца Сингирды.

28/Х - 64г. (приписка чернилами рукой Лунза).

3.ДЕНЬ.

Ломаем плиты мы и камень мы дробим,
Пытаясь вникнуть в смысл веков минувших.
Равнины и хребты отсюда на видны,
Глубины прошлого послушны.

Тяжёлые бордовые пласты
Изогнуты в гигантский полукруг.
Кровавой раной у подножья их
Провёл разлом суровую черту.

А дальше, там, в слепящей белой мгле,
Белеет Чинк, сверкает шор, ка лёд,
Пески легли волнами мёртвых рек
И лижут край горы горячим языком.

Искусный зодчий - ветер вырезал в скалах
Ряды колонн и стройных ниш,
Воздвиг над ними сложный архитрав
И увенчал их их обелиском пышным;

И кружевом, причудливым как сказка,
Одел он мергель, мел и известняк.
За цепью белых стен мерцает тенью красной
Похожий на мираж скалистый Танны-бай.

Кайлой и молотком ломаем мы пласты.
В рюкзак кладём зелёный малахит,
Отливы раковин мы бережно храним
И круглые, как слёзы, янтари.

Над нами неприступная стена:
Внизу - пустыня в золотой пыли.
Пора спешить, чтоб к ночи нам попасть
В далёкий лагерь у колодца Сингирды.

2.Х1 - 64г.

4.ВЕЧЕР.

Сухой джингил и саксаул мы соберём на склоне.
В расщелине меж скал мы разведём костёр
И сядем у огня, чтоб - жадный и проворный -
Не убежал он в степь с крутого склона гор.

Играет ветер им. Готов его схватить,
Как знамя, и нести его, ликуя,
Рождая на пути неукротимый вихрь,
Одетый в плащ пожара и безумья.

Но мы замкнём огонь в мешке из скал.
Кусками мяса  мы нанижем вертел:
Убитый ночью молодой сайгак
Приправлен нами уксусом и перцем:

Мы справим трапезу. И вечер будет греть
Сияньем розовым высокий белый Чинк.
Далеко впереди на меловой горе
Зажжёт закат прощальные огни.

Внизу на старом кладбище Ак-Шек
Сверкнёт, как меч, священный полумесяц.
Мы встанем, чтоб идти. Поклонимся горе,
Дарившей нам приют в часы вечерней песни,

Потом, свершая ритуал пустыни,
Возьмём стакан, достанем флягу мы
И выпьем воду,  горькую, как сок гниющей дыни,
Из древнего колодца Сингирды.
31.Х - 64г.
 
5.НОЧЬ.

Темно. Устали все и спят.
Но я не ошибусь:
В палатке с краю ждут меня.
А впрочем - вряд ли ждут...

Не всё ль равно. Я не могу,
Не в силах не пойти.
Я в темноту войду, как друг,
Как недруг я уйду.

Глаза закрою, чтоб не знать,
Не видеть, не судить,
Чтоб вновь обманывать себя
И вновь отраву пить.

Как горек вкус холодных губ -
Как будто соль на них.
И я не знаю сам - люблю
Иль ненавижу их.

Смеюсь иль плачу в темноте,
Как вор краду любовь...
Ах, если б знать, когда и где
Я отыщу покой...

Сейчас уйду. Но что скажу
Прощаясь, уходя,
И как я пояс завяжу,
Который развязал?

Полу палатки опущу,
Один уйду я в ночь.
Пустыня. Темнота и глушь.
Знакомый Звёздный Ковш -

Ладья, Великая ладья -
Здесь так его зовут.
Зелёный Юлтус, как алмаз,
Искрится на верху.

Неужто ночь прошла? - Как бред,
Как папиросный дым.
Лишь на губах остался след
От соли Сингирды.
6.ИНТЕРМЕДИЯ.

Нет мысли. Нет желаний.
Забыты смысл и суть...

               За сумрачным барханом
               Чуть виден Млечный путь.

Серебряная сетка
Замкнута в чёрный круг.
Прибиты звёзды крепко
К бездонному шатру.

                Не мало всяких сказок
Рассказано про них.

Один в своей палатке
Поёт Зариф.

31/Х -64г.

7.ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЯ.

Пыль. Всё бело от пыли:
И брови, и ресницы.
Пыль
Хрустит на зубах -
Тонкая,
Всюду проникающая пыль пустыни.

Весь день , от зари
Я дробил тяжёлые пласты,
Разбивал камни,
Пытаясь разгадать тайну.
Наверно
Я слишком много спрашивал,
А они были слишком скупы на ответ,
Замкнувшись в своей извечной броне.
И я устал...

День ушёл за далёкие хребты.
Оранжевый отсвет погас на белоснежных
Скалистых стенах Чинков.
Старое кладбище Ак-Шек
Опоясалось тенью.
На сумеречно-лиловом небе
Едва виден
Узкий магометанский полумесяц.

Пора, Зариф, ночь наступила.
Стужа,
Холодная, как страх,
Всё ближе подступает к сердцу.
Это - ночь пустыни. Я боюсь её,
Полный странных суеверий.
Гони машину, Зариф!
Я знаю,
Ты, как и я,
Любишь отчаянную езду.

Кровь кочевников оживает в тебе,
Тех кочевников,
Что загоняли до смерти скакунов,
Соревнуясь с ветром.
Я прошу тебя петь.
И ты будешь петь:
О девушке,
Которую ты любишь,
И которая не любит тебя
И о друге,
Который любит тебя,
Но которого ты не любишь,
Потому что его любит девушка,
Которую любишь ты...

Ты будешь петь,
Забыв обо всём.
Машина будет мчаться
Через тени Большого такыра,
Нырять в ложбины,
Которые ночью будут казаться пропастями.
Мимо будут мелькать,
Сплетаясь,
Расходясь,
Убегая во мрак,
Бесчисленные следы чуть приметных дорог,

Неизвестно кем,
Неизвестно когда,
Неизвестно зачем
Проложенных здесь.
Мгновенно будут возникать,
Как больные признаки в серых халатах,
Изогнутые кусты саксаула,               
И маленькие тушканчик
Будут выскакивать на дорогу
И метаться в слепящем свете фар.

Я откинусь на спинку сиденья и буду слушать ночь,
И буду слушать тебя,
Зариф,
И тоска пустыни,
Охватит меня.

Там, далеко, ты ведь знаешь, -
Бесплодная равнина обрывается стеной,
Изъеденные ветром меловые скалы
Спускаются вниз,
Как исполинские истуканы,
Опираясь белыми лапами в солончак,
Лежащий где-то
В глубине.

Надо круто повернуть машину
Чтобы уйти от бездны.
Но ночь будет слишком темна,
А ты будешь петь, как поют птицы,
Забыв обо всём,
Слушая только себя.

И ты не заметишь,
Как машина переступит черту
Между равниной
И тем,
Что не имеет имени ни на твоём, ни на моём языке.

Не бойся, Зариф.
Всё случится так быстро,
Что ты не успеешь прервать своей песни,
И она, не окончившись,
Растворится в ночи
И сольётся с пустыней.

Пора, Зариф!
Нас больше никто не ждёт у колодца Сингирды.

29.Х - 64 г.


               

                Г.Ф.Л.

                ОСЕННИЕ СТИХИ
                Из цикла «ГОРОД»

«Когда я писал эти строки,
Я надеялся, что они послужат
Предостережением: мне страшно
Подумать, что они могут
Явиться соблазном...»

(Nemo, «Роман, который
Никогда не будет дописан».)

«И ненавижу, и люблю»
(Котулл, ХХХУ)

               

                *  *  *

Одета льдом. Нева. Огни в изломах льдин.
Метель, метель.
Огни сквозь снег. На улицах - огни,
Огни и снег.

Чертит мороз на ветровом стекле
Капризный след.
Я, верно, пьян. В воздушной белой мгле
Дороги нет.
Ну что ж, пускай! Я пью, чтобы всё забыть.
Хотя б на миг.
Чтоб блеск минут бегущих оценить,
Поверить в них.

Огни и снег. И чей-то смех в снегу
И чьих-то губ
Дразнящий контур в белой снежной мгле
На ледяном ветру...

Сегодня утром я хотел сказать,
Склонясь к тебе,
Что много долгих дней я ждал тебя,
Как ждут рассвет,

Что наши жизни странная судьба
Замкнула в цепь одну,
Что не разбить и не разрушить нам
Железный круг,

Что мы над грешной чашею не раз
Свою мешали кровь
И наша плоть, и кровь связала нас
Навек с тобой...

Но ночь легла меж нами, словно меч.
Молчали мы.
Ушёл я в серой предрассветной мгле,
Ушл один.

Ну что ж, пускай! Обиду, горечь, злость
Я брошу в ночь.
Смешаю с снегом, ветром и вином
Любовь и боль...

Сейчас вокруг - песни, и вино,
Огни, друзья,
Искрится ночь за праздничным столом
И нет тебя.

Едва касаюсь краем губ вина
И медлю пить.
Я шлю сквозь ночь, и тьму, и ураган
Последнее «прости».

...над смуглой шеей завиток волос.
Горячий карий взгляд.
И чью-то руку жму себе на зло
И думаю: твоя.

3 декабря 1964г.
Ленинград (от руки - Л.В.)

                РОТ

Я глаз твоих боюсь.
В их синих
                мерцающих озёрах -
Всё ясно и светло.
В их чистоте нет тени.
Подобно глазам ребёнка
Смотрят в мир они -
Доверчиво и просто.
Склонясь к тебе
Спешу,
                как бы случайно
Закрыть я их,
Спешу уйти свидетелей,
Чтобы ничто
Не помешало
Безумству плоти.

И только лишь
Усталым трауром
                опустятся твои ресницы
И взгляд погаснет, -
Оживает
                твой рот.

Как рана
он горит
                на бледной смуглой коже.
Он -
                как живое существо
Живёт своей особой
скрытой жизнью.


                *  *  *

Венеция. Солёный запах моря.
Томительный рассвет. Цветные паруса.
Казнённого Фальери призрак чёрный
На мраморной стене дворца.

Под вечер - золотая пыль. Огни святого Марка.
Крылатый лев, держащий щит.
Шум голубиных крыльев. Сумрачнее арки
И гулкие шаги на древних мостовых.

Забава и печаль. И грусть весёлых масок.
И карнавальный блеск. И плачущий паяц.
И пышный Тициан. И вкус восточной сказки
В оправе тусклой буднишнего дня.

В капризном лабиринте улиц -
Печать веков.
                И жизнь, и сон -
Всё вместе сплетено в слепящий синий узел...
С залива ветер. Смутный шелест волн.

Усмешка на губах. Старуха над гаданьем.
И обещанье ждать.
                И всё - обман и бред.
Скользят как тени пёстрые желанья,
Стократно отражённые в воде.

О, бог Венеции, даруй мне ночь!
Бросаю перстень в тёмный малахит канала,
Как в терпкое, как в пьяное вино
В сверкающей(м) стекле венецианском.

Благословенна будь, ночь случая и лжи!
Я обручаюсь с ней утерянным кольцом
Быть может на заре свой круг окончит жизнь -
Я обещаюсь не тужить о том!

Вот и рука. И рядом - жадный рот,
Излом бровей Пьеро и губы Коломбины.
Ну что ж, пусть Коломбина, пусть Пьро,
На всё я соглашусь в греховной викторине.

Скорей идём! Ведь ночь не ждёт.
И я не в силах ждать, и жизнь летит как песня.
Так сбрось же маску и лицо открой,
Лукавый Арлекин, безумной ночи вестник!..

... Толчок. Холодный дождь. Почти пустой автобус.
За стёклами унылые дома.
Чужой - насмешливый, усталый голос:
«Вставай, приятель, выходить пора!»
 
19 декабря 1964г. 

                *  *  *

Ну что ж, на нет ведь нет суда,
Известно всем, что нет.
И я не тот, и ты не та,
и оба мы не те...

Надежды были словно сон,
Как сон прошли они,
Вольно ж теперь судить о том,
Что мы ошиблись в них.

Нет нужды сердце тратить зря,
Оденем чувства льдом
И будем жить. Замкнув сердца
В железное кольцо.

Сквозь иней будем мы глядеть
Бегущей жизни вслед.
И может я вернусь к тебе,
Когда погаснет свет...

23 декабря 1964 г.

                НА ЛЫЖАХ

(Л.К.)

Шорох лыж. Сквозь белый сумрак
Белый след лыжни.
Перестань же брови хмурить,
Перестань тужить.

Посмотри: чуть тронешь ветку -
Сверху снежный дождь.
Так засмейся - ж и не сетуй,
На пустую ложь.

Ты не веришь, ты не видишь,
Ты не хочешь знать,
Как до дьявола красивы
У тебя глаза.

На ресницах тает иней,
И у края губ
Отыскал вчера счастливец
Родинку одну.

Правда в этом снежном мире
С вымыслом сходна.
И не всё ль равно кто ты мне:
Друг или жена... 

Ты споткнёшься скоро, знаю:
Я склонюсь к тебе
И пускай метель за нами
Заметает след.

25 декабря 1964 г.
Памяти Руновского
Переулка.


                *  *  *

Всё недозволенно: и поздний час,
И встречи миг,
И тень призыва в тёмном страхе глаз,
Быть может - жизнь.

На всё запрет. Над всем всечасный рок:
Неверный шаг назад,
Одна ошибка в сложном беге троп
И - пропасть, и петля....

Отверстый зев. Дверь вниз. Ступени в ад.
Условный стук:
Пугливый, сбивчивый, как трепет пульса, такт
Под дрожью сжатых рук.

За дверью шорох. Скрип ключей.
Звон липкой темноты.
Враждебное касанье стен.
Чуть слышный шёпот: ты?

Сухие губы, беглый поцелуй.
И знак: молчать, молчать!
Закрыта крепко дверь. Пустынный путь
В насторожённый мрак.

Одни. Ни слова. Уличный фонарь
В кривом стекле окна.
Измятая постель. Зовущий жалкий взгляд,
Желание и страх...

Скользит одежда на холодный пол.
Тепло груди и плеч.
По детски нежный, но уже всё познавший рот,
Истёртый грязью встреч.

Поспешная случайная любовь
В глухих углах дворов.
Растраченная юность. Ложь без слов
И в каждом слове - ложь.

Закрыть глаза. Не думать ни о чём,
Не верить ни во что.
Хоть в этом теле, грешном и святом,
Найти покой.

12 декабря 1964г.

                *  *  *

(Продолжение «Рта», стр 28. - Приписка рукой Г.Ф.Л. - В.Л.)

Он весь -
                желание
                и грех,
                и ненасытность.
В его изгибах мне знакомо всё:
И смелый, вызывающий, дразнящий контур,
И розовый язык,
И зубы
               влажные
Под алой тёплой тканью.

И я беру его,
как существо:
То медленно,
едва его касаясь,
Лаская нежную 
поверхность 
ярких губ,
То погружаюсь
в глубину его,
сливаясь с ним,
То принимая
его в ответ
И снова с ним сливаясь.
Как два горячих обнажённых тела
Мы длим борьбу.
Когда,
казалось,
Нет больше сил,
И кровь
готова затопить
И мозг, и грудь, и сердце, -
Мы рвём зубами
кожу
И чувствуем солёный
Терпкий привкус.
И даже боль
Не может образумить эту нашу страсть.
Но только
Ты глаза откроешь
И в них
увижу я
Недоуменье и вопрос,
И синева их
меня затопит, -
Как вор
Я оставляю
твой полуоткрытый рот,
Похожий на пылающую рану,
И ухожу,
растерянный и устыжённый...
2 октября 1964г.

                ВОР

Погоня. Выслежен. Попал.
Ужели не уйти?
Толпа. Тяжёлый серый вал.
Враждебных лиц.

Мысль в исступленьи бьёт и режет мозг,
Стучит в висках.
Пути отрезаны. Асфальт, как воск,
Съедает шаг.

Вот переулок. Впереди - стена.
Скорей наверх.
Всё ближе грохот ног. Смертельный страх.
Надежды больше нет.

Слабеют пальцы. Ногти рвут кирпич.
Глаза закрыты. Дрожь.
Мгновение - и тело рухнет вниз.
Поздно. Всё равно.
13 декабря 1964г.      

                REGUIEM

Над пропастью вьётся дорога.
Иду я, закрыв глаза.
Всё чаще срываются ноги,
Но нет мне пути назад.
Стараюсь вперёд не смотреть я,
Стараюсь не верить судьбе,
 Но час мой наступит смертный -
Придёт за мной человек.

Его навсегда я запомнил:
Тупой, тяжёлый взгляд.
Облитые кровью погоны,
На поясе с боку наган.

Придёт он глухую полночь,
Придёт, когда все уже спят,
В дверь постучит, как хозяин,
Сразу спросит меня.

Войдут с ним другие в форме
И встанут в ряд за ним,
Все вещи мои перероют,
Листать будут книги, дневник.

На письмах любимых и пылких
Оставят следы своих рук,
Замажут всё грязью постылой,
Под утро меня уведут.

Пытать и выпытывать будут,
Изранят, как острым ножом,
Терзать будут душу
 и грудой
Накапливать горькую лож.

Писать будут кровью и грязью,
И в голову им не придёт,
Что мёртв я давно
 и что казнью
Был первый ночной их приход.

Недолго томиться я буду.
Скручу из рубахи я жгут,
Дорогой короткой и трудной
На сером рассвете уйду.

16 октября 1964г.
Шубар-Кудук.       


                Г.Ф.Л.
ОСЕННИЕ СТИХИ ИЗ ЦИКЛА «СЕВЕР» 1964г.

                ПИСЬМО
               
                « ...Ты в Якутии мне незнакомой,
                Я в забытой тобой Эвенкии...»
                (письмо, 2 августа 64г.)

1

Мне друг прислал сегодня
Забытые стихи.
Нескоро письма ходят,
Далёкий путь у них.

Письмо у сердца спрячу,
И сяду у костра.
У нас ведь здесь не дача,
Студёны вечера.

Сижу и грею руки.
Молчит тайга кругом:
Ни шелеста, ни звука -
Не слышно ничего.

Вернулся мой товарищ
И с ним пришёл мой пёс.
Двух уток и гагару
Товарищ мой принёс.

Из уток сварим суп мы,
Гагару псу дадим.
Съедим на ужин уток
И оба помолчим.

Заварим чай покрепче,
Чтоб думы отогнать,
Без смеха и без песни
Пойдём в палатку спать.

И каждый свой сердечный
Привычный груз возьмёт,
Другому не откроет
Другого не поймёт.

И близкие - чужие,
Мы будем слушать тьму
И каждый в грёзах видеть
Несхожую страну.

И, может без печали
Удастся мне уснуть,
А утром - снова в дальний
Отправимся мы путь...   

И, близкие - чужие,
Мы будем плыть рекой,
С своей тоскою каждый,
С своей чужой душой...

                2.

Летят уж к югу гуси,
И холод на заре,
И на твоей Тунгуске
Наверно скоро снег.

Легли меж нами вёрсты,
Их не пройти никак,
и встретится так просто
Придётся нам едва ль.

Хочу сказать я много:
Что хмуры стали дни,
Что по чужим дорогам
Устал бродить один,

Что в жизни всё иначе,
Чем думалось порой,
Что платим за удачи
Мы дорогой ценой...

Но слов мне не хватает,
Как обруч - давит грусть.
Что делать мне - не знаю,
Тоске не скажешь: пусть!

                3.

Вчера с свой собакой
Бродил до ночи я.
Казалось, кто-то плакал,
А кто - не мог понять.

Быть может, за рекою
Отставший гусь кричал,
А может быть, не скрою,
С собакой плакал я...

Глядел, ка за увалом
Зелёный месяц встал.
Как в детстве - загадал я,
Как в детстве - прогадал.

Ушли мы с псом далече,
Ушли с своей тоской.
Молчал я в этот вечер
И пёс молчал со мной.   

                4.
И снова, как бывало,
Сижу я у костра.
За дальним перевалом
Короткий день угас.

Во мраке искры тают,
Как в котелке ледок...
Тебе ведь тоже, знаю.
Бывает не легко.

И разные дороги
Теперь у нас с тобой.
А было время - в ногу
Дорогой шли одной,

И жизнь простой и ясной
Казалась поутру
И вовсе не напрасным
большое слово - друг.

Мы в верности не клялись,
Но были ей верны.
Так как же мы расстались
И как мы разошлись?

И что теперь осталось
У нас от прежних грёз?
Гляжу в костёр устало
И рядом дремлет пёс.

И тучи искр, как прежде,
Проносятся во тьме,
И гаснет без надежды
Их мимолётный след.

4 сентября 1964 г.             

                МОГИЛА ДЕ - ЛОНГА

...Пустынная стена до океана.
Туман. Тяжёлых туч седая пелена.
Разливы вод, как бездна первозданных.
Льды в низких берегах. Тоска. И тишина.

На юге - силуэт обрывов каменистых
Нерадостной Земли: Сибирский материк.
На север - без конца, без края, в дымке мглистой -
Болота и вода. И океан в дали.

Над плоским морем тундр - горбатая вершина:
Базальтовых пластов незыблемая твердь.
И чёрный крест вверху. И белая пустыня.
И холод. И тоска. И смерть.

Почти сто лет назад безвестною рукою
Здесь надпись выжжена на чуждом языке.
Печальный ряд имён. Как будто кровью
Одел их бурый мох. Изъел их лёд и снег.

Уж трудно разобрать слова под хрупким тленом
И летопись прочесть былых потерь.
Одно лишь слово: смерть. Смерть в дельте Лены
И дата гибели. И снова - смерть.

Склонивши головы стоим мы на вершине.
Нет слов сказать тоску. И мы молчим.
На лица и на грудь ложится иней.
На севере - туман. И океан вдали.

5 сентября 1964г. 
               
РАССВЕТ

Кончаются белые ночи
Скупее и пасмурней дни.
Над Осью - как белые клочья
Предутренний стелется дым.

Откинуты полы палатки,
Прибой шелестит на песке.
На юге - дразнящей загадкой
Синеет далёкий хребет.

А в сердце темно и туманно
Никак не могу я уснуть.
Бегу я ненужных желаний
И мыслей не нужных бегу.

Усталые тёплые губы
Покорно прижались к плечу.
Движеньем случайным и грубым
Тревожить их сон не хочу.

Но только лишь веки закрою -
Другое на ум мне идёт:
Упорно встаёт предо мною
Надменный смеющийся рот.

Знаком мне разрез его смелый
Над белым осколком зубов,
Враждебное гибкое тело
И дерзость призыва его.

Забыть до сих пор я не в силах
Позора случайных часов.
И кажется мне - то не было
И быть никогда не могло...

Я мысли гоню, как проклятье,
Гоню как наветы врага.
В доверчивых сонных объятьях
Гашу я смятенье и страх.

Снимаю я милые руки
И нежные губы ищу,
И горечь, и стыд своей муки
Стараюсь я влить в поцелуй.

Но воля бессильна, я знаю.
Противиться злу не могу.
В безумьи до крови терзаю
Я кожу податливых губ.

В сжигающих огненных клубах
Нельзя разобрать  ничего.
Всё ярче слепящие зубы,
Всё ближе - хохочущий рот.

И снова, и снова всё то же...
Забвенье, восторг и позор.
Прости мне. Прости, если сможешь,
Что счастье краду я, как вор,

Прости, что, терзая бездушно,
Я, может, люблю не тебя,
Что мир твой, и дом твой, и душу
Невольно коверкаю я...

Уж близок рассвет. Холоднее
И резче дыханье реки.
Не сплю я. и мысли трезвее
И бред исчезает, как дым.

                ПРОЩАНИЕ

Пора расставаться. Налито вино.
Мгновение молчим\. подняв свои стаканы.
В далёкий путь готовы мы давно,
Одет рюкзак, ремень к походу стянут.

За что ж мы будем пить? За то, что хорошо?
За то, что каждый чтит и каждый в сердце носит?
За то, чтоб удался нелёгкий нам поход?
Или за близкую уж осень?

Пусть так! А я -я выпью за друзей,
Не тех, кто верен нам, а тех, кто нам не верен,
 Тех, чья измена нам в стократ больней,
Чем происки врагов иль ратные потери.

Нет глубже этих ран. Их исцелить нельзя,
Нельзя о них забыть, сжав зубы их оставить;
Они таят в себе неуловимый яд,
Безвестную смертельную отраву.

Ведь изменивших нам не меньше любим мы,
Чем тех, кто любит нас, но горше и больнее.
Когда любовь жива - ей можно изменить;
Когда любовь лишь тень - ей не найти замены.

Я пью за силу чувств - не отданных, не взятых,
Лежащих на душе, как глыба янтаря.
Они, как и янтарь, для взора непонятный,
Закованный в смолу безвестный мир хранит.

Я выпью за них. Пусть остаются с нами.
Любовь и горечь я беру в поход, как знамя...

11 сентября 1964г.         
 
МОЛОТОК    
«Gluck auf»
«Счастливо выбраться» -
приветствие немецких горняков.

Ао старому поверью
Немецких горняков
Ты должен крепко верить
В свой добрый молоток,

И как бы не сложилась
Большая жизнь твоя,
Его, как сердце милой,
Не должен ты терять!

Его разбить ты можешь,
Дробя твердыню скал,
И подарить ты можешь,
И переплавить в сталь.

Терять ты можешь деньги,
Богатство и цветы,
Но молоток свой верный
Терять не должен ты.

А если в дни печали,
Иль в дни душевных зим
Ты спросишь, не пора ли,
Тебе расстаться с ним, -

Один, как перед битвой,
Вино в стакан налей,
Свой молоток возьми ты
И сам его разбей.

8.1Х- 64г.
Лена
Буг               

БАЛЛАДА О МОЛОТКЕ

Жил человек на свете, -
Любил простор и ветер,
С друзьями был приветлив
И песни петь любил.

Был юн он и беспечен.
Носил с собой колечко
И молоток с насечкой
У пояса носил.

Пешком и на оленях
Шли долгие недели
По морю
И по гарям
К подножью синих гор.

Случалось, что грустили,
Случалось, песни пели,
Бывало - водку пили*,
И у костра сидели,
Затеяв жаркий спор.
И вот открылись гор:
В отвесных падях чёрных
Таится лёд упорно
В угрюмой глубине.

Кайлой и молотками
Дробили люди скалы,
В горах руду искали -
Свинец, железо, медь

И с молотком заветным
Весёлый парень этот
Был наравне со всеми -
Смеялся, пел, и жил.

Как все, любил он камень,
Охотился на ланей
И горного барана
К костру он приносил.

Весёлым и отважным
Его запомнил каждый...
И вверх взглянув однажды
Он жилу увидал.               

Над неприступной бездной,
Как бред для мысли трезвой,
Сверкая блеском звёздным
Змеёй вилась она.

За выступы цепляясь,
Всё выше он взбирался
И громче петь старался,
Гоня коварный страх.

Кто знает, как случилось -
Нога ль вдруг оступилась,
Иль камень покатился,
Иль сверху шёл обвал,

Но сердце больно сжалось
И песня оборвалась,
И над ущельем грохот
Короткий прозвучал...

На петлях из верёвок
Спустились люди ловко
И в пропасти - винтовку
И рядом труп нашли.

Склонились, шапки сняли,
В молчаньи постояли,
Дрожащими руками
С лица отёрли пыль,

И то, что прежде было,
Что верило и жило,
Что пело и любило -
С собою унесли.

А высоко на скалах,
Где виден след обвала,
Где только ветер шалый
Терзает скудный мох

Навек зажатый в плитах,
С скалой навеки слитый,
Навеки позабытый
Остался молоток.

8 сентября -64
Р. Лена
Катер «Буг».

* - Строка приписана рукой Г.Ф.Л.   
 
                ПЕРВЫЙ СНЕГ НА ЛЕНЕ

А вот и снег. Не видно берегов.
Исчезло всё в скользящей белой мгле
Глушим мотор. В стаканы льём вино,
Чтоб стало нам и легче, и теплей.

Будь счастлив, снег! Мы вспомним о тебе
Там, далеко, куда теперь плывём,
Где дольше дни, ровней и ярче свет,
Где, может быть, нас ждёт приют и дом.

От снежной мглы ещё черней вода,
Ещё желанней жгучее вино.
Не всё ль равно, что думалось вчера
И что нас завтра ждёт, не всё ль равно.

Так пусть же то, что было отойдёт,
И то, что будет не тревожит нас.
Будь счастлив, снег! Я знаю, всё пройдёт
Иль будет так, как было сотни раз.

На встречу вьюге подниму стакан -
Как быстро тает в жгучей влаге снег.
Кто знает, где придётся нам
Найти сегодня пристань и ночлег...

9 сентября 1964 г.
1 час дня
Лена. «Буг».               


                *  *  *
 
Морозное ясное утро.
На сердце светло и легко.
Искрятся под белою пудрой
И скалы, и листья, и мох.
От пара как будто темнее
И глубже вода на реке.
На том берегу розовеет
И тянется к верху рассвет.

Смородины красные гроздья
Виднеются в ближнем яру.
Пока ещё спят все - я листьев
Осенних пойду соберу.

 В палатке расставлю я ветки -
Пусть осень придёт и сюда.
Простимся с цветами до лета,
Коль будем мы живы тогда.

Какие здесь краски! Такие ж,
Как в нашей родной стороне,
Вот разве здесь только пустынней,
Да мира и счастья здесь нет...

Ну что ж, может в холоде этом,
В щемящем просторе реки,
Сибирским нерадостным летом
Скорей сосчитаем мы дни.

В судьбе нашей смутной, бродячей
Про юность забыть нелегко.
Но лучше не видеть прозрачных,
Как детские сны, вечеров,

Забыть, как на утренней рани
Бежали к знакомой рек
И каждому слову смеялись
Не зная к чему и зачем...

Здесь проще, мудрее и строже.
Иная цена здесь вещам.
И жизнь здесь никак не дороже
Упавшего с ветки листа.

Пусть холодно с мудростью этой,
Но есть ведь пора для всего...
Всё шире рассвет. И с рассветом
Ещё холоднее кругом.

На сердце спокойно и ясно;
И лёгкая горечь, что в нём,
Ведь тоже пришла не напрасно
С осенним туманом и льдом.

11 сентября 1964г.               


                ОБЛАКА
                Моему крестнику -
                маленькому Кириллу.

В бездне неба, словно тени,
Ходят облака:
То приходят, то уходят,
Не поймёшь - куда.

Бросят в реку отраженье
И, вздохнув, уйдут:
Ветку клёна чуть заденут
У тебя в саду.

В вечеру пойду лугами,
Брошусь в траву я,
Буду вместе с облаками
До темна играть.

Словно в детстве, не мигая,
Буду вверх смотреть.
В белой стае кто узнает
О моей игре?

Я раскрою, как палатку,
Парус на ветру
И в далёкую загадку
С ним я уплыву.

В бездне неба гаснут краски.
Скоро ночь придёт.
Никнет парус, всё лишь сказки
Больше ничего...
 18 сентября 1964г.

                БАГУЛЬНИК

На скала, на склонах,
Где камень, мох и лёд,
Густой, всегда зелёный
Багульник цветёт.

И розовый, и белый
На нём искрится свет,
Как будто брызги пены
Утром на реке.

Когда взбираться будешь,
Смотри, не рви его, -
Вздохни поглубже грудью,
Коснись рукой цветов.               

Странный тревожный
Услышь аромат, -
Его ты уж не сможешь
Забыть никогда.

Сладкий и печальный
В себе таит он всё:
И необъятность дали
И блеск ночных костров...
Как знать, куда закинет
Тебя твоя судьба:
Быть может - в пустыню,
К чужим берегам...

Среди привычных будней
Ты будешь тратить дни.
И вдруг тебя разбудит
Вверху по утру синь.

И тотчас с тихой болью
Ты вспомнишь, как во сне,
Утреннюю волю,
Бездумность прежних дней,

И свет ночей полярных,
Без солнца и без тьмы,
И дальние пожары,
И горький тёплый дым,

Своих друзей забытых,
Сидящих у костра,
По кружкам спирт разлитый,
И смех, и грусть в глазах,

И песни до рассвета, -
В тайге нельзя без них, -
И ты ни где на свете
Ведь не слыхал таких...

Ты вспомнишь... и внезапно,
Как в горы, на ветру,
Почувствуешь запах
Багульника в цвету.

19 сентября 1964 г.               

                НОЧЬ НА РЕКЕ

На воде танцуют звёзды,
Льются с вёсел вниз.
Мы плывём рекой. Уж поздно.
Вечер позади.

Где вода, где берег - трудно
В темноте понять.
Справа пляшет безрассудный
Огонёк костра.

Клонит к сну. И только вёсла
Чуть скрипят в ночи.
Всё скажу тебе я после,
А сейчас молчи...

17 сентября 1964г.

              ПРОЩАНИЕ С ЛЕНОЙ

Сядем у прощального костра.
Завтра оставляем этот край.
Улетим в далёкое «туда».
К Забайкальским сумрачным горам...

Будут там другие вечера,
Может, также сядем у костра,
Буду слушать уходящий день
И смотреть на тени на воде,
И следить далёкие огни...

Но другие будут там «они»,
И тебя уже не будет там со мной, -
Будет, верно, кто-нибудь другой, -
И другая будет там река,
И другие будут облака;
Будет то же всё и всё - не то...

И ни этот вечер, ни костёр
Не вернуться больше никогда.

20 сентября 1964г.               


                *  *  *

На волнах, качаясь плавно,
Уплывают в даль
Лес, деревни, пашни, плавни,
Прошлая печаль...

В сонных мыслях я слагаю
Сонные стихи.
Никому на свете, знаю
Дела нет до них.

Может быть и им нет дела
До чужой беды
 И уйдут они, ка белый
Предрассветный дым.

Только сердцу они нужны,
Если в нём звучат.
Так пускай ему лишь служат,
Для других - молчат...

На волнах бегут и тают
тени берегов
И бесцельно я сплетаю
Цепь не нужных слов.
20-21 сентября 1964г.

                ОСЕНЬ

С утра туман. Как призраки висят,
Прильнув к воде, седые покрывала,
И лишь к полудню, словно нехотя,
Приходит солнце - тихо и устало.

Томит и нежит позднее тепло,
Как золотой ковёр листвы опалой,
Как ласка женщины, не ждущей ничего,
Иль горький привкус запоздалой славы...

И отдавая солнцу грудь, лицо и плечи,
Я думаю: всё так! Ведь скоро вечер.

22 сентября 1964г.               


                *  *  *

На крышу неслышно
ложатся снежинки,
Скользят нехотя по стеклу.
Весь день, словно тени,
 кружат над тропинкой
В заброшенном нашем саду.

То носятся роем,
то вовсе закроют
Мерцающей стаей стекло,
Беззвучно смеются
и дальше несутся
Гоняясь за жёлтым листом.
 
То хлопья свивают,
то словно играя
У ветки задержат свой бег.
И снова беззвучно,
как белая туча,
Рисуют узор на окне.

Мне странно, и больно,
и мыслью невольной
Я к прошлому снегу тянусь,
Стараюсь, как в сказке,
                понять я напрасно -
Зачем всё, и как, и к чему.

Как в сказке и в песне,
услышанной в детстве,
Всё спутано, смутно, темно.
И так же как в детстве -
и сумерки эти,
И снег этот кажутся сном...

10 октября 1964г.

                ОЗЕРО КЕНОН

Люблю я озеро Кенон
Когда летишь к Чите -
Как диск серебряный оно
Виднеется в окне.

Я тотчас вспоминаю: степь,
Хребтов лесистых даль,
В неясных думах о тебе -
Неясная печаль,               

И хмель осенних вечеров,
И полдня горький хмель,
Лохматых звёзд прозрачный звон
В густой, как тушь, воде,

Далёкие поездки в лес,
И золото листвы,
И снова - думы о тебе,
И снова - всюду ты...

Всё это вспоминаю вдруг,
Когда мы в низ скользим:
Кенон, замкнутый в чёткий круг,
И над Читою дым.

И вот наверно потому,
Как мимолётный сон,
Люблю я белую Читу
И озеро Кенон.

27 сентября 1964г.


                *  *  *

Ты плачешь и молчишь.
Прошу тебя, не надо,
Я не могу, не в силах видеть
Твои беззвучные и горькие,
Как у ребёнка, слёзы.
И знаю всё.
Весь ужас, все несчастья в том,
Что я всё знаю.
Я чувствую и вижу так ясно,
Будто был я сам с тобой
В хмельной вчерашний вечер.

Все были пьяны,
И тогда
Поднялся тот человек
И глядя и не глядя на тебя,
Смеясь и издеваясь, бросил
В твоё лицо, как звонкую пощёчину,
Одно лишь слово.
Я не могу, не смею
Его сказать.
Ведь есть слова,
Способные убить и уничтожить.            

Я вижу всё, как будто был там
С тобою рядом
В проклятый этот вечер:
И бледность твою,
И то,
Как перехватило у тебя дыханье,

Твою беспомощность, когда, ища защиты,
Твой взгляд прочёл кругом одно лишь
Тупое любопытство,
И то,
Как покачнувшись, упал твой стул,
И как в давящей тишине гремела дверь,
Открытая тобой в глухую ночь.

Я знаю всё:
Ка зубы твои
Терзали жёсткую сухую траву,
Чтоб заглушить рыданья,
И тело
Дрожало, извиваясь
От нестерпимой боли и позора,
И никто
Не слышал, как казнят в тебе и убивают
Доверчивость, беспечность,
Радость,
Юность, -
Никто не слышал,
Одна лишь северная ночь...

Я знаю всё
Если б смел я,
Я на колени б опустился пред тобой
И целовал бы руки у тебя,
Закрыв глаза,
Чтобы не видеть
Отчаянье в твоём лице
И слёз в ресницах.

Но я молчу.
Я должен молчать
И только
В душе кричу тебе:
Не надо,
Пощади,
И если можешь -
Пойми.

25 -26 октября -               


                ПОЛЁТ

В провалах туч едва видна
Далёкая земля,
 А дальше - облака,
Туман и снежный ад.
Бросает кверху самолёт,
И вниз, и сносит в бок,
На белых полостях его
Порой искрится лёд.

Как будто в омут мы летим
 В крутящуюся мглу.
Мерцает слабо впереди
Винта прозрачный круг.

Мы знаем: там, внизу, во льдах,
Как в сказочной броне,
Стеною встал Хараулах
И там - спасенья нет.

Зубцы хребтов там, как ножи,
Как пасть теснины скал,
Лежат в глухих ущельях льды
И вместе с льдами - тьма...

Держись, пилот, не верь беде,
Сжимай штурвал сильней,
Пока послушен он тебе -
Судьба в твоей руке.

Минуем вьюгу и туман.
От гор пробьёмся ввысь.
Увидим океан, а там -
аэропорт Тикси.
 
Все соберёмся у стола,
Нальём себе вина,
Тяжёлый день мы помянем,
Как миновавший сон.

И будем снова, как всегда,
Испытывать судьбу:
Летать в тумане, в облаках,
И в бурю, и в грозу.

И будем, как и прежде, жить,
На всё рукой махнув,
Пока не сложим головы
В каком-нибудь краю.               

Бог весть, где ждёт нас этот край:
Вот так, как здесь - в горах,
В сугробах знойного песка,
Иль в заполярных льдах...

Добром помянут нас друзья:
Минуту помолчат,
И полетят за нами в след
Как мы, судьбу дразня.

И будут так же песни петь,
Смеяться и грустить,
И будут так же вверх глядеть,
И так же водку пить.

И так же, как для нас - для них
Наступит их черёд,
И кто-то, как и нас, и их
Молчаньем помянет...

24 сентября 64г.
ЛИ-2.
               


               
Г. Ф. Л.
                ИЗ ЦИКЛА « ВЕСНА»

               

                31 декабря 1964г. -
1 января 1964г.

На рубеже годов наполнены бокалы
Двенадцатый удар. Где ты, неверный друг?
К какой земле, к каким глухим причалам
Влечёт тебя пустыня зимних вьюг?

Ии встретимся ли мы? И что друг другу скажем?
Дрожит в руке гранёное стекло.
Двенадцатый удар. Бездумный и отважный,
Одетый в маску входит Новый год.               


                *  *  *

Посмею ль осудить твои ошибки я -
Не мне судить за то, в чём сам повинен.
Другое странно мне: твои глаза
Читаю как печать раскрытой книги.

Заранее могу я угадать
И твой призыв, и страх, и сумерки желаний,
Но не скажу тебе. Но не придам тебя,
Как не предам твоей постыдной тайны.
2 января 65г.               


                *  *  *

Ужели снова март
Безумствует, смеётся и шумит?
Чернеет рыхлый снег. Всю ночь поют коты
В углах двора.

Как год, как десять лет назад
В осколках луж струится синева,
Лиловы сумерки и в свете фонаря
Пугает и влечёт случайный взгляд.
И вновь, как встарь,
От грешных снов томиться грудь
И медлю, и боюсь перевернуть
Листок календаря...

                *  *  *

Полустанки. Вечер длинный.
Сонный стук колёс.
Тамбур в сизых клубах дыма
Крепких папирос.

Чей-то взгляд. Чужие руки.
Робких пальцев дрожь.
Через час придёт разлука
И простится ложь.

28 февраля 65г.
Москва - Ленинград

                *  *  *

Я в осень говорю: пришла пора с любимыми расстаться
Весной я верю: вновь придут они.
11 марта 1965г.

                *  *  *

Мне поздно подражать кому-нибудь. Ведь вечер рядом
И все мои слова - хоть бедны, но мои.
11-12 марта 1965г.
Ночь

               

                *  *  *

Устал я ходить по канату,
Ломать и калечить себя,
Звать недруга другом и братом,
Любимое имя скрывать.

Сверкают чугунные рельсы
В крутом повороте путей.
Пустынною ночью мне не с кем
Делиться тоскою своей.

В весеннюю темень по шпалам
Уйти бы под шелест дождя,
Коснуться бы шеей металла
И поезда дальнего ждать.

6 марта 1965г.
Ночь

                *  *  *

Снег бывает в марте, -
Снег он и не снег:
Падает и тает
На глазах у всех.

Он похож на ласку
Уходящих зим
И как с другом Стасом
Я прощаюсь с ним.

11 марта 1965г.

                *  *  *

Звенит и бьётся по утрам
Замёрзшая капель.
Над парком мартовская мгла
И пахнет тёплый снег.

Томительно ленивы дни
И робкое тепло.
И жду чего-то, и один
Без нужды хмурю лоб.

Налью вина и медлю пить,
Спугнуть не смея грусть,
Твержу забытые стихи
И верю, и боюсь.               
 
Готов стереть следы оков,
Сметённый ум забыть.
И вновь весну познать готов
В измене и во лжи.

8 марта 1965г.
Ул. Осипенко,17
1959г.

                БАЛЛАДА О ВЕТКЕ ВЯЗА

Рос старый вяз когда-то
Под окнами у нас.
Казался старшим братом
Нам этот старый вяз.

Любимых рук пожатье,
Улыбка добрых губ, -
И  сами мы, как братья
Встречались поутру.

Однажды ночью в вьюгу
Ушёл мой друг один.
Пришли чужие люди,
Срубили вяз они.

Я взял на память ветку,
Налил кувшин водой,
В окне с чугунной сеткой
Поставил я его.

И по весну раскрылись
Листочки на окне.
Беспомощным и милым
Был робкий их привет.

И боль свою, и нежность
Отдал той ветке я, -
Ведь вяз погиб под снегом,
А друг забыл меня.

Ночь с 11 на 12 марта 1965г.               

                *  *  *

На столике в саду - слоистый плотный снег:
Счёт холода,
счёт вьюг
и счёт скупого солнца.

Сверкает хрупкий наст.
Но птицы громким звоном
Уж третий день вещают о весне.
14 марта 1965г.
Салтыковка.

                МАРТОВСКИЕ ЛЫЖИ
                (экспромт)

Хочу своими лыжами
В твою лыжню войти,
Но ускользаешь мигом ты,
И дразнишь, и манишь.

Ты вертишься и крутишься,
А я смотрю и злюсь:
Какого чёрта мучаешь -
Никак я не пойму.

В твоём капризе мартовском -
Проклятие моё,
Но не играй коварством ты,
Посмотрим, чья возьмёт!

14 марта 1965г.
Салтыковка

               
*  *  *

Томность неба. Звон капели.
Почки тополей.
Птичий гомон. Неужели
Всё идёт к весне?

На бульварах снова встречи
Шёпот, смех и шум.
Да и сам я каждый вечер
Вновь кого-то жду.

15 марта 1965г.               


                *  *  *
Шумят весь день весенние ручьи
Седой старик согнулся на скамье.
У матери в коляске дремлет сын.
Шумят ручьи. Звенит далёкий смех.

Голубизна вверху и в лужах синь.
Как сквозь туман на мальчика глядит старик:
«Как странно, кажется вчера я тоже был таким
И вот - жизнь позади...шумят,
                Шумят весь день ручьи.

15 марта 1965г.

                *  *  *

Прости. И ты, и те, другие,
что несли проклятие моей любви.
Прости мне гневность, и жестокую игру.
И то, что я не мог, что не хотел войти
В твой бедный мир -
простых вещей
и детских чувств.

Прости, что я не оценил предел
Другой души, не созданной для битв,
И что больнее, что иначе полюбить посмел,
Чем мне положено любить.

15 марта 1965г.

                *  *  *

Как цыганка я гадаю,
Над твоей рукой склонясь.

Говорю, и сам не знаю,
Отчего тревожусь я.

Всё мгновенно, всё случайно:
И вагон, и наша связь...

18 марта 1965г.
Москва - Ленинград               

               



 *  *  *

Идут, не замечая ничего.
Сжимает плечи милой.
Под плотной тканью узкое бедро
Доступным кажется впервые.

На небе - чёрный переплёт ветвей.
Над льдом реки - туман и полыньи.
И взгляд - как омут. И вода в реке -
Как взгляд, без дна и без границ.

Одни. А если не одни - пускай.
Открыты губы. Поднято лицо.
В глазах - и счастье, и тоска,
Призыв и страх, смятенность и покой.

И словно флаги - в блёклой синеве
Цветные эскадрильи голубей.


                *  *  *

Я ломал сегодня вербы
На серебряном пруду,
Не последним и не первым
Я крутые ветки гнул.

Может пьян и был немного,
Может вовсе не был пьян,
Только помню у порога
Стыла тёплая земля.

Смолкли к вечеру капели,
Хруст стал звонче под ногой
И в саду над старой елью
Стало звёздно и светло.

Ворот вышитой рубашки
На ветру я расстегнул,
И пушистые барашки
Путал с звёздами вверху.

Загадал я: что мне делать?
Не пошёл я в ночь к тебе,
Поручил я белым вербам
За меня снести привет.

Вечер 28 марта 1965г.
Салтыковка.               

 *  *  *

Голова, и плечи, и ладони
Мокры целый день.
Нету силы слушать крик вороний
На кривой сосне.

Так на что ж напрасно тратить время,
Думать: подождём!
Кто придёт к тебе в такую темень
Под седым дождём?

Возвращайся в комнату под крышей,
Печку затопи,
Слушай, как в углу скребутся мыши
И грусти один...

Салтыковка.                ( - 66 - )


                К. Н.

Пёстрая косынка
Брошена на плечи,
Блещет камнем синим
Тонкое колечко.

Ярко красишь губы,
Ходишь в узкой юбке,
Веришь, что полюбит
Кто-нибудь хоть в шутку.

Бледность щёк скрываешь
Под чужим румянцем
И лежишь, ломая
Тёмной ночью пальцы.

Не проси, не хмурься
Робко и устало:
Вместо прежней бури
В сердце только жалость.

27 марта 65г.
Салтыковка.               


                *  *  *

Облит глазурью синий снег .
И хрупок он, и трогательно нежен.
В лесу - проталины, сухой валежник,
Опавшая листва, прижатая к земле.

Прозрачен и хрустален звон
Ручья, бегущего между цветущих верб,
И старый дуб, стоящий на бугре,
Опять глядит бездумно и легко...

28 марта 1965 г.
Салтыковка.

               
*  *  *
Л. К.

Не от того мне больно,
Что я люблю тебя,
Что утренние зори
Один встречаю я,

Но от того, что ночью
Весенние ветры
С берёз бросают почки
В глухие полыньи,

Не от того, что днём я
Смеюсь шутя как все
И от весенней дрёмы
Как будто пьян весь день, -

Мне больно и досадно,
Что мучаясь любя
Об этом даже взглядом
Сказать не смею я...

28 марта 1965г.
Салтыковка.               


                * * *

Бьют часы. Весенней тёплой ночью
Дождь съедает снег.
Только влажный скомканный платочек -
Память о тебе.

Скоро ль утро? Подношу опять к губам
Жалкий и истерзанный комок.
Горьки, солоны следы на нём,
Не пойму я - отчего...
30-31 марта 1965г.
Ночь

                *  *  *

Девушка на остановке
ждёт трамвай.
Некрасиво
бледное лицо.
Белые подснежники
в руках, -
Маленький букетик с пятачок.
Но в скользящем свете фонаря
Нежен
и пуглив счастливый взгляд.
Просят,
и смеются,
и блестят
Милые усталые глаза.
30 марта 1965г.
                *  *  *

Чуть слышно пахнет талая земля
И прелых листьев войлок зимний.
Стук топора, и смех, и дальний звонкий лай
Тревожно ярки в предвечерней сини.

Тугие почки белых тополей,
Серёжки на ольхе, барашки гибких ив,
Под вечер и на утренней зоре
Студёный ветер, дующий с реки...

Чернеют в огородах грядки,
Лишь в бороздах местами жмётся снег.
Зелёный месяц по апрельски яркий
Поднялся на восточной стороне.

Апрель 1965г.
Салтыковка.               

                КРИСТАЛЛЫ ЛЬДА

Из сумеречной глубины воды
Родятся в ночь прозрачные кристаллы.
Как ткань живая в чёрном покрывале
Дрожит и множится сцепленье хрупких игл.

Вглядись в их мир - подвижный и непрочный,
Короткий срок их жизни оцени:
На утренней заре растопит солнце их,
Их бытие - часы весенней ночи.

Склонись над радужной шагренью льда,
Коснись рукой поверхности узорной;
В щемящем холоде, как в раскалённом горне,
Бездумно растопи сомнения и страх.

Не помни прошлого. И не гляди в перёд.
И мир прими как миг - и мудрый, и беспечный.
Покорствуй и смирись. И пусть недолговечность
Не омрачит ни дня. Ни утра твоего.
Апрель 1965г.

                *  *  *

Высокая вода. До края полон пруд.
Затоплены мостки.
Смотри. не оступись на скользком берегу
Над омутом глухим.

А хочешь, мы мы на всё махнём рукой,
Перешагнем черту
И в ледяной воде соединим с тобой
Последний трепет губ...
18 мая 1965г.               


                *  *  *

Налиты все стаканы,
Один стакан пустой.
Среди улыбок пьяных -
Улыбки нет одной.

Звенит стекло при встрече,
Молчит один стакан.
Лишь тонкое колечко
Гремя коснулось дна.

Я знаю, что впустую
Противиться судьбе,
Что жить нельзя, тоскуя
Ночами по тебе.

Не оттого ли сам я
В хмелю не нужных слов
Соединил в стакане
Колечко и вино...

Смеюсь я, стиснув зубы
В стакане прячу взгляд
И знаю: сердце друга
Мне не вернуть назад...
28 апреля 1965г.               


               
*  *  *

На болотах лютики
По краям воды,
За лугами - сумерки
И большой разлив.

Лёгкие, бесшумные
Бродят облака.
О тебе я думаю,
Глядя на луга.

...Губы чуть припухшие
От любви моей,
В голосе приглушеном -
И призыв, и тень.

Взгляд твой - как далёкие
Серые огни
И как пух от тополя -
Волосы твои.

Грустно мне и весело,
Верно потому,
Что теперь лишь в песне я
Звать тебя могу,

Что другую мучая
И любя других,
Всюду буду чувствовать
Ласку губ твоих...

За лугами дальними
Лес стоит в воде.
Вовсе не печален я,
Только грустно мне

16 мая 1965г.
Ленинград - Москва

                *  *  *

                В. Д.

Блестит вода ка чёрный шёлк
В гранитных берегах.
Неужто я напрасно шёл, -
Никто не ждёт меня.

Отброшу папироску прочь,
Рукой её сомну...
На зло себе, тебе на зло.
Наперекор всему.               

И буду шлифовать асфальт
Ногами и тоской,
Пойду к скамейке, где вчера
Простились мы с тобой.

И может губы и отдам
Кому-то на заре
И будет чёрная вода
Как траур по тебе.

Ленинград, Фонтанка
11 часов ночи
14 мая 1965г.

                В. Д.

Темней вода в каналах,
А вечера светлей;
Изменчивый и шалый
Кончается апрель.

Брожу знакомым садом
При свете фонарей
И кто-то бродит рядом,
Чужой и близкий мне.

Встречаю чьи-то руки,
Касаюсь чьих-то губ,
Пред дальнею разлукой
Сутулюсь на ветру,
И верю, и не верю,
Люблю и не люблю,
И милой, как апрелю,
Довериться боюсь.

Ленинград
Набережная Фонтанки.
10 ч. вечера.
17 апреля 1965г.               


                НА ШОССЕ.

1.

Стрелка спидометра
Дрожит
Приближаясь
К недозволенной цифре скорости.
Как чёрная
Напряжённая лента
Скользит
Асфальт шоссе.

Я прижался в самом углу
На заднем сиденье автомашины.
В маленьком зеркале
Над ветровым стеклом
Мне видны
Только глаза:
Серые,
Усталые
Удлинённые как на египетских рисунках
Глаза девушки - шофёра.

Да, пожалуй пока это усталость,
Но не печаль,
Которая приходит с годами.
А может быть
Я угадываю её,
Эту печаль - неизбежную, но далёкую.

И ещё я вижу руки, -
Худые,
Совсем юные, -
Ведь ничто
Так беспощадно не выдаёт
Прожитых лет,
Как руки.

Они смуглы,
Они в пятнах бензина
И в дорожной пыли, -
Странно узкие,
Непривычно нервные
Сильные руки с крепкими ногтями.

Ноя больше смотрю на глаза,
Склонённые к рулевому колесу
И к ленте дороги.

И вдруг
Я ловлю в зеркале
Встречный взгляд.               
Я смеюсь глазами,
Одними глазами,
И в серых длинных усталых глазах
Медленно проходит улыбка,
От края и до края,
И гаснет где-то в чёрном асфальте дороги.

Неужто я пьян?
Стая птиц
Взмывает в небо
И веером
Распускается и застывает
В бледной
Холодной эмали неба.
Бог мой, Бог мой,
Ведь это весна!

2.

Откуда эта медлительная,
Почти надменная усталость?
Откуда это лицо,
Слишком юное,
Чтобы быть значительным,
Слишком необычное,
Чтобы быть просто юным...
И узкие прямые брови,
И упрямые губы.
Целовали ли они хоть раз кого-нибудь?

- Слушай ты,
Моя выдумка,
Мой случай,
Моя прихоть,
Слушай,
Что я скажу тебе
В эти короткие минуты,
Дарованные судьбой!

А впрочем нет, -
Лучше не слушай,
Или сделай вид,
Что не слышишь.
Ведь если я скажу тебе то.
Что думаю,
А ты услышишь то,
Что я скажу, -
Между нами ляжет пропасть
И мы не перейдём её,
Никогда не перейдём,
Мы оба:
Ни ты,
Ни я...               

Так что же это?
Наверно, это весна...
Вот и всё
Мотор глохнет.
- До свидания, - говорю я тихо и безразлично.
- До свидания, - отвечают усталые милые губы.

Лёд ещё лежит на пруду.
Белые вербы
Серебрятся на солнце,
Как маленькие пушистые зайчики.
Мотор едва слышен вдалеке.
- Прощай, - говорю я сам себе
И не могу понять,
Откуда эта боль
И эта радость...
Весна.

10 апреля 1965г.
Москва - Салтыковка.

                *  *  *

Гудки электричек замолкли.
Под вечер синеет вода.
Цветы одуванчиков жёлтых
Ка звёзды горят у пруда.

Смеясь и толкая друг друга,
Сливаясь в подвижный клубок,
На шёлке зелёного луга
Мальчишки играют в футбол.

То свистом, то радостным криком
Встречают изменчивый счёт,
И пляшет кудрявый голкипер
В проёме дырявых ворот.

Сомкнулись лиловые тени
Резные края на пруду.
Смотри, не забудь: как стемнеет
К тебе под окно я приду!
25 мая 1965г.
Салтыковка.               

                *  *  *
                Л.З.

Птица свистит
как мальчишка
 в траве на пруду.
Месяц запутал
 в ветках
рога.
Тёмный лежит
за деревней
 луг.
Смутно белеет
гать...
Вышел один я на берег,
разжёг костёр, -
Ночь холодна.
Как-то не слышно
из тьмы
подошёл,
Сел у костра,
Мечется пламя в дыму -
Друг или недруг? -
 как знать...
Думаю: что мне сказать ему,
Так, чтоб он понял меня?
В сердце тревожно,
иль что-то случиться должно?
Иль что почудилось вдруг? -
Встал я,
вытянул руки
 над самым огнём,
Словно кого-то зову,
Вижу:
за дымной завесой огня
Так же поднялся другой,
тот,
из ночи,
Вытянул руки, как я,
Смотрит, молчит.
Нет. Он не бред,
не тень:
Встретились пальцы,
сомкнулись в окне.
Знаю, во век
не стереть
Жаркий их след.
Птица замолкла. Померкла гать.
Выглянул месяц, скрылся в ветвях.
Что это, сон?
Один я сижу у костра,
Только на пальцах - печать.
1 июня 1965 г.
Серебряный пруд.               

                Г. Ф. Л.
                ОЗЕРО В ТАЙГЕ

                Что скажет кому-нибудь имя, которое
                Я повторял в эту долгую осень?
                И скажет ли оно что-нибудь мне
                Самому теперь? Я был печален
                Тогда, и лёгкий привкус печали
                Остался в моих песнях.
                Сентябрь, 1965г.
               

1.ВСТУПЛЕНИЕ

Мы летели
Над Забайкальской тайгой.
Был осенний день, -
Такой,
Как иногда бывает
В начале осени.

На севере,
Куда летели мы,
На грани
Земли и неба
Вставали аметистовые дали, -
Зубчатый гребень
Удоканских
И Кадарских гор.

Свободный
Звонкий воздух
Наполнял весь мир
До края горизонта
И нёс
Сверкающие плоскости
Машины.

Как этот день,
Как воздух
Бездумны были мы
И веселы.

Навстречу самолёту, -
Совсем одно,
Беспомощное и трогательное
Как заблудившийся мальчишка, -
Попалось облако.

Было оно
Так мало,
Что, казалось,
Его можно было
Взять руками
И заложить
Между страницами тетради,
Чтоб сохранить
На память
Об этом дне.

Я рассмеялся
И снял берет,
Приветствуя
Беспутного скитальца.               

Белое крыло
Задело краем облако.
На мгновенье
Оно остановилось,
Качнулось,
Изменило форму,
Потом внезапно
Распалось,
Лиловыми и пепельными перьями,
Упало в низ
И стало таять,
Как след воспоминаний,
Которые нельзя собрать...

Я рассмеялся снова.
В театральном жесте
Я скрыл
Смущенье,
Неловкость
И боль.
Я крикнул:
Прощай!
Прощай и не печалься
Как не печалюсь я!

Ещё совсем немного
И может я растаю,
Как ты,
И там,
В бездонной сини
Мы станцуем с тобой
Вечернюю зорю.


- Немного позже,
Но не теперь,
Ты слышишь,
Не теперь!

А сегодня -
Сегодня небо ясно,
И горы
Открыты,
Как губы женщины.
Зачем же
Печалиться сегодня!               


2.ВОРОТА К ОЗЕРУ

В тёмной пасти кара,
В кольце Кодарских гор
На каменных развалах
Мы разведём костёр.

Нарубим гибкий стланик
И сложим у костра,
В огонь поставим чайник,
Заварим крепкий чай.
Из-за лохматой цепи
Иззубренных вершин
Придёт зелёный месяц
И ночь придёт за ним.

Слепой и безрассудный
В тумане пенных брызг
Внизу о скалы будет
Волнами бить Эльгир.

Замкнёт ночная стужа
Волшебный круг костра.
Мы будем полночь слушать,
И полночь - слушать нас.

И может быть мы спросим,
Смотря в ночной костёр,
Что ждёт нас в эту осень
В кольце Кодарских гор?

3.ОЗЕРО

Хребты,
Изъеденные ветром,
Морозом
И снегом,
Крутые склоны долин,
Выглаженные,
Отполиованные,
Исштрихованные тяжёлым движением ледников,
Недоступные цирки,
Оставленные фирновым льдом;
Узкие,
Как белые нити,
Водопады,
Спадающие с отвесных уступов
Такой высоты,
Что сердце сжимается от холода      
При взгляде на них,
Стремительные потоки
В глубоких
Как проклятье
Ущельях;
Пороги,
Перепады;
Заросли кедрового стланника,
Через которые
Приходится рубиться
Топором,
Отвоёвывая в час по несколько десятков метров горного склона.
Кодарские горы...

У северного их края, там,
Гдегоры,
Как бы устав,
Теряют высоту
Поржистый Эльгир
Всупает в широкую долину
И вливает воды
В озеро.

Оно лежит
В провале земной тверди,
Строгое и таинственное.
Старые охотники помнят,
Как много лет назад
В грозовую полночь
Грани(Р)тные берега озера
Сотрясались
От подземных ударов,
Как озеро
Вздохнуло
И судорожно сжалось,
Как вслед за тем
Разверзлись
Зияющие трещены
И часть горного склона
Погрузилось
В бездонный омут.


Озеро
Сумеречно-неподвижно
В тихие дни.
Иногда бывает синим,
Как лазурит
Из древних копей Бадахшана
Когда уже
Из долины Эльгира
Приходят ветры,
Рождённые на вершинах,               
Озеро
Темнеет от ярости,
Волны
Бороздят его
Беспорядочными грядами
И клочья пены
Дрожат
На выступах скал.

Во все стороны
От озера
Легла тайг.
Летом она похожа на зелёный океан,
У которого нет берегов.
Осенью
Лиственница
Вплетает в зелень тайги
Томительное золото.
И человеку,
Бредущему по тайге
В благословенные дни
Ранней осени,
Когда небо Забайкалья
Глубоко и синё, -
Кажется,
Что над ним горит
Непередаваемым светом
Золотое кружево
Монгольских сказок.

К озеру вышли
Три человека.

4.ТАЙГА          
5. ПРАЗДНИК В ТАЙГЕ

Самодельный стол
Накрыт
Белой бумагой;
Свечи
Горят в причудливых подставках,
Вырезанных  из чаги;
Мясо изюбра
Дымится на железном листе.

Три человека
Сидят на оленьих шкурах
Старший
Окидывает взглядом стол
- Сегодня наш праздник,
Наша победа
В тайге.
Сегодня - вечер радости
И вот -
Я бросаю в бутылку
Эти маленькие кристаллы берилла
И золотые зёрна.
Будьте счастливы, друзья!

Они берутся за руки,
Глаза их смеются:
У старшего -
Чуть  насмешливо,
Чуть устало, чуть грустно;
У юноши -
Открыто
И ясно;
У девушки -
Так,
Что нельзя ничего понять...

Кружки
Гремят над столом.
Они пьют.

Возле палатки слышатся шаги:
Входит старый рыбак.
Он приносит жирного тайменя   
И серебристую нельму
Его усаживают за стол.
- Ну что,
Нашли вы золото? -
Спрашивает рыбак.
- Нашли, нашли,
Вот поглядите, -
Юноша вскакивает из-за стола.
- Оно спрятано у меня,
Говорит девушка.               
 
Вдвоём
Они наклоняются над ящиком.
Их пальцы встречаются,
Они путаются,
Они медлят,
Они краснеют оба,
Мучительно и потерянно;
Крупинки золота
Дрожат
В руках юноши.

Старший глядит на них
Из-под полуопущенных век.
Он опёр голову
На руку;
Пальцы другой руки
Нервно катают
Шарик хлеба.

Рыбак усмехается в трубку.
Они пьют.
Водка,
Как демон,
То стягивает их души
В тесный узел,
То разбрасывает их так далеко
Друг от друга,
Что им начинает казаться,
Будто они заблудились в пустыне.

Возможно,
Так кажется не всем...

- Сыграйте нам что-нибудь, -
Просит старший,
Обращаясь к юноше.
И тихо добавляет:
- Сыграй!
Юноша молчит.
Девушка незаметно касается его руки:
- Хорошо?
Юноша покорно приносит гитару.

Ночь,
Водка,
Блеск свечей,
Блеск глаз девушки, -
Всё путается в его голове.
Он играет,
Сам не зная того,
Что играет.
Его волосы отросли
За долгие дни скитаний в тайге,
Кудрявые пряди
Закрывают лоб
До самых бровей,
Когда он склоняется над гитарой.

Девушка
И тот,
Другой,
Смотрят на него.

Рыбак усмехается в трубку.
Он мудр,
Этот рыбак, -
Мудр и стар.
Он знает цену водке,
Знает,
Что нельзя доверять ей,
Что нужно
Вовремя
Тушить огни,
Которые зажигает водка
В глубинах человека, -
Огни,
Которым не следует гореть.

Тот,
Второй,
Тоже мудр,
Мудр больной мудростью,
Которая приходит слишком рано,
Чтобы тот,
Который обладает этой мудростью,
Мог следовать ей.

А юноша
Не знаком с мудростью
Он просто живёт,
И горит,
И не думает о том,
Долго ли
Ему осталось гореть...

Старший
Достаёт
Пачку сигарет.
- Вы будете курить? -
Спрашивает он юношу.
Потом кладёт ему руку на плечо
И повторяет совсем тихо:
- Ты будешь курить?

Они выходят из палатки.
Звёздная
Безлунная ночь
Обняла тайгу.
Старший поднимает голову
И долго смотрит
На белый росчерк Кассиопеи.               
Он хочет говорить
И чувствует,
Что слова,
Которые он скажет,
Будут не теми словами,
Которые он хот ел бы сказать.

Его голос
Звучит странно и чуждо,
Как бывает у тех,
Кто выпил слишком много вина,
Иль у тех,
Кто не может смирит в себе бурю.

Он слышит себя,
Как бы со стороны,
Но не узнаёт себя,
Как не узнал бы другого человека.
И будто со стороны
Он слышит собственный голос:
- Знаешь ли,
Всё может случиться,
Но я хочу, 
Слышишь,
Я хочу,
Чтобы ты верил мне.
Не следуй первому порыву.
Не полагайся на него,
Всё может оказаться совсем не так,
Как думается в начале.
Я не могу сказать тебе больше,
Чем говорю,
Дай мне руку
И постарайся верить мне.
Вот так.
А теперь - прощай.

Юноша опускает голову.
Он ничего не понимает,
Только чувствует,
Как холод
Проникает
В его сметённый мозг.

Старший возвращается в палатку.

Он подходит в плотную к девушке,
Он называет её по имени
Тихо и настойчиво,
И так странно,
Что она               
С удивлением смотрит на него.             
Наверно он пьян,
Голос тихо подчиняется ему.
Он говорит медленно и раздельно,
Как будто про себя:

- Твои глаза
Как глаза монгольского бога,
В них можно смотреть,
Смотреть часами
И так и не узнать,
Что скрыто за ними.
Да,
Их надо разбить,
Их надо растоптать,
Их надо бросить в пыль
Под копыта степных жеребцов,
Их надо стегать плётками,
Перевитыми медью,
Чтобы они сказали,
Что скрыто в них.

Девушка молчит
Он круто поворачивается
И уходит в свою палатку.

Рыбак
Наклоняется к огню маленькой железной печки.
Он делает вид,
Что не видел ничего
И ничего не понял.
Его трубка
Слабо вспыхивает
В полумраке.

Юноша
Подкрадывается к палатке;
Закрыв глаза.
Не дыша,
Он прижимается к её холодной стенке.

Высоко вверху
Сверкает
Ковш
Большой Медведицы.

6.ГОСТЬЯ

Идёшь ты один тайгою,
Шумят под тобой вершины,
Зелёные ветры веют,
А ты
идёшь и
Поёшь.               

И гостья войдёт, робея,
Ты шкуры оленьи постелишь,
Обнимешь тугие колени
И голову
склонишь 
свою.

Ты скажешь: пусть будет, что будет,
Сегодня о всём позабудем, -
О том, что когда-то было,
О том,
что ждёт
впереди,

Сегодня пусть будет сегодня:
Сухие горячие губы,
Глаз чуть раскосых вырез,
И смуглые плечи твои...
                -----------
Идёшь ты тайгой зелёной,
Весёлую песню свищешь,
В высокое небо смотришь,
Но ты
идёшь
не один:
Любовь шагает рядом,
И ветер поёт и смеётся,
И блещут чёрные ночи,
И льются светлые дни...

7.ЦВЕТЫ

Я встал так рано,
Что сумерки
Ещё лежали под деревьями.
Всё было полно влаги:
И ветви,
И трава.
Я шёл
Мокрый и счастливый
Я увидел озеро
Между стволами лиственниц
И поздоровался с ним.

Я стал собирать цветы
На берегу:
Маки,
И маленькие лиловые астры,
И ещё огоньки,
Которые
Называют здесь жарками.                ( - 90 - )

В каждый цветок
Я вложил своё сердце:
И по кусочку,
И всё сердце целиком.

Я собирал цветы
И пел,
И насвистывал песенку,
Которая пришла сама собой
И которой
Я не знал прежде.

Потом я подошёл тихонько
К палатке
И положил цветы у входа,
И дотронулся рукой
До влажной
Туго натянутой ткани
И она упруго подалась,
Издавая лёгкий звон.
Я сказал цветам:
Молчите,
Молчите для всех
И только в одно маленькое ушко,
Прикрытое прядью волос,
Шепните о том,
Что я думал сегодня на рассвете.
Ворочаясь
В своём старом
Противном
Спальном мешке,
Шепните,
Что в этом мешке
Ужасно много свободного места
И его хватит
Как раз на двоих...

8.НОЧЬ НАД ОЗЕРОМ

Три палатки
Стоят
На берегу.

Ночь
Стянула тени
В вершин
И опрокинула их в озеро.
Только середина его
Блестит,
Как ворота в сказку.               
 
Между ветвями
Лиственниц
Видны звёзды;
Кажется,
Что они звенят,
Как маленькие льдинки

В палатке
Лежит человек.
Он заложил руки
За голову
И смотрит вверх.

Свеча горит на полу;
Забытый
Валяется маленький томик стихов;
Железная печка
Давно погасла
И холодная
Забайкальская ночь
Проникает в щели.

Человек
Не может уснуть.
Иглы лиственниц
Падают
На туго натянутую ткань палатки
И шурша
Скатываются вниз.

Человек не слышно встаёт.
Он сам
Не отдаёт себе отчёта в том,
Почему старается ступать
Так тихо,
Чтобы ничто
Не видело его.
Он выходит
Из своей палатки
И смотрит
На две другие палатки,
Стоящие поодаль.

В одной - темно
В другой
Слабо мерцает свеча
И на стенке палатки
Рисуются силуэты.

Узкая рука
Поднимается
И как будто что-то просит,
И жест её
Мучительно знаком
И красив,
Как красиво всё,
Что юно.

Свет свечи
Так тускл и неверен,
Что трудно понять,
Что происходит там,
В третьей палатке.

Вот круто поднялись колени,
Очевидно
Кто-то лежит
На высоком настиле
Из упругих веток кедрового стланика,
Покрытых оленьими шкурами.

Но кто это?
Та ли,
Что просила,
И звала,
И отталкивала одновременно,
Или другой,
Тот,
Кто не должен быть
В третьей палатке...

Человек смотрит
Затаив дыханье.
Он боится,
Что стук его сердца
Услышат там,
Где горит свеча.

Проходит минута,
А может быть час, -
Кто знает это?-
Узкая рука
Быстрым движеньем
Тушит свечу.

И человеку,
Стоящему у двери
Одинокой палатки
Чудится,
Что в то же мгновенье,
Чудовищно короткое,
И такое яркое,
Как будто это след молнии, -
Руки,
Колени и губы
Сливаются
В одну трепетную
Бесформенную тень.               

Человек
Бросается ничком
На смутно-пахнущий
Хрусткий багульник,
Он стискивает голову руками
И лежит так
До тех пор,
Пока холод земли
Не смиряет
Его мятущееся тело.

Теперь в нём остаётся
Только гнев
И ревность...

Утром
Солнце пробивает туман,
Закрывающий озеро,
И зажигает
Нестерпимым светом
Вершины.

Из палаток
Выходят люди.
Они садятся у костра,
Они смеются,
Они делают вид,
Что ничего не было,
Хотя у каждого
На губах
Сладкая и мучительная горечь,
Похожая на вкус
Незрелой жимолости.

Три палатки
Стоят на берегу.

9. ПЕСНЯ ТАЙГИ

Развесил простыни туман
На елях поутру.
Спешит гусиный караван
В Китайскую страну.

Как иглами прошита льдом
Вода у берегов.
Разорван ватник уж давно
И стёрт давно сапог.

В палатке затопили печь,
Пьют на ночь крепкий чай,
Постлали мягкую постель
Из веток кедрача.               

Шумит тайга над головой
И мы одни в тайге.
Уж скоро ягель голубой -
Покроет первый снег.

Ясней и строже стали дни
И жёлтая хвоя
Одела волосы твои
Цветами сентября.

С беспечных, с гордых губ твоих
Я взгляда не свожу,
Как тень твоя, как твой каприз
Я за тобой хожу.

Рука не держит молоток,
От жажды сохнет рот.
Не моет золотой песок
Заброшенный лоток.

От сонной одури весь день
Проходит как шальной,
Настанет ночь - крадусь к тебе
И жду рассвет с тобой.

Томлюсь, считаю каждый час,
А с лиственниц игла
Струится по твоим плечам,
Как жёлтая фата...

Привыкли мы легко смотреть
На свой нелёгкий путь,
В тайге привыкли песни петь
И не тужить ничуть.

Любить привыкли до поры,
До первых зимних вьюг,
И забывать привыкли мы
Доверчивых подруг.

Так от чего всё чаще я
Твержу себе с тоской,
Что не прожить мне без тебя,
И не прожить с тобой...

10.ВЕЧЕР

Любимая,
Я не могу больше ждать.
Всё падает
У меня из рук,
Я смеюсь над собой -
И не могу справиться
Со своей тревогой.               

Посмотри:
Широкое,
Как моя ненасытная жажда,
Чёрное небо
Раскрылось над тайгой.
Млечный путь
От края и до края
Пересёк его.

Он похож на твой пояс,
На твой пояс,
Который я разорвал
Три дня назад.

Посмотри, посмотри,
Серебряный ковш Медведицы
Стоит прямо,
Это значит,
Что пора,

Давно пора мне
Обнять тебя,
Охватить
Губами,
Всем ртом
Твои маленькие груди,
И потонуть в тебе,
И потерять себя,
И не жить,
И жить
Одним единым
Судорожным вздохом.
До тех пор
Пока ковш Медведицы
Не наклонится ручкой
 К горизонту
И не заблестит
Утренняя звезда.

Любимая,
Я готов плакать
И кусать себе руки,
Потому что я не могу,
Не могу больше ждать,
Потому,
Что я больше не принадлежу себе...         

11.МОЛЬБА

О. Время, погоди, будь милосердным, время,
Останови часы, не торопи рассвет!
Я не могу понять, я не могу поверить,
Что день сейчас придёт, что ночи больше нет.

Я соглашусь на всё: любимых губ не трону,
И слова не скажу до утренней зари,
Лишь дай мне рядом быть, и как перед иконой
Пред идолом своим молитву сотворить.

И счастье и печаль, и боль приму, как чашу,
В пустыне узких глаз свой приговор прочту.
О, время, пощади, о будь судьёю нашим,
Судьбою будь моей, я покорюсь всему.

12.РАССВЕТ

Спи.
Не отнимай своих рук,
Оставь их мне
И спи.

На фиолетовом небе
Обозначились зубцы гор;
Ковш
Большой Медведицы
Наклонился к горизонту.
Близится рассвет.

Я люблю тебя.
Я не смею сказать тебе,
Как мне светло,
Как мне горестно сейчас.
Может быть потому,
Что я не должен любить тебя,
Может потому,
Что наша любовь,
Если она существует,
Скоро кончится,
И чем скорее
Тем лучше для нас.

Спи.
Я буду называть тебя
Тысячею имён.
О, моя брусника
Среди зелёных мхов,
Моя ошибка,
Мой серый и ласковый бурундучок,
Попавшийся мне
В тайге.
Спи.               

Я буду поддерживать твою голов
Плечом
И в наступающем рассвете
Смотреть
На твои смуглые щёки
И на чуть косой
Монгольский разрез
Твоих глаз.

Мне будет страшно от мысли,
Что я мог бы убить тебя,
И мне стало бы легче,
Чем жить без тебя живой,
Потому,
Что твоё счастье
Никогда не будет моим.

Или нет,
Не верь
Моим сумеречным мыслям.
Ведь я ожесточён
Этой ночью,
Когда мы терзали друг друга
И в нас говорило
Только
Наше бедное измученное тело;
Ожесточён
Наступающим днём,
Когда в нас будет говорить
Только разум
И ещё страх, -
Страх тех,
Кто должен лгать.

Спи!
Мне хочется считать
По капле
Последние минуты
Уходящей ночи

Утром
Мы встретимся там.
Где встретятся все.
Мы скажем друг другу «доброе утро»,
И, может быть,
Улыбнёмся,
И может,
Скользнув равнодушными глазами
Мимо меня
К озеру,
Ты спросишь:
Как вам спалось сегодня?

О мой серый бурундучок,
Моя шутка,
Вырезанная из коры берёзы,               
Мой маленький талисман,
Который
Я скрываю от всех,
Пощади!

Не спи,
Проснись,
Наступают последние минуты.
Фиолетовое небо становится светлее
И на вершине,
Такой далёкой,
Что от взгляда на неё
Сжимается сердце, -
Верхний скалистый зубец
Стал розовым.

О, моя зелёная хвоя,
Мой жёлтый листок,
Мой осенний недуг,
Понимаешь ли ты,
Что это значит?

Ведь это значит,
Что ночь прошла,
Что день настал
И что мы
Больше не принадлежим друг другу.

Пощади же
Меня!

13.СКАЗКА РЫБАКА

На озере есть место
Стеной встаёт скала,
Никто в той чёрной бездне
Не доставал до дна.

Там в непогоду волны
Высоко в берег бьют,
Боятся чайки омут
И гнёзд над ним не вьют.

Один рыбак беспечный
Не верил ничему:
Над омутом под вечер
Поставил ветхий чум.

Закинул сети в воду,
На берег тащит их,
Глядит - не видел сроду
Он странных рыб таких    

Три сердца бьются в сетях, -
Три сердца, три судьбы,
Три разные приметы,
Три призрака живых.

Одно из них искрится
Отливом голубым,
Второе - (б)леском льдистым,
Как предрассветный дым.

И третье - было красным,
Красней чем красный снег,
Горящий в час закатный
На горной высоте.

Рыбак дивится чуду:
Три сердца перед ним, -
Три разные причуды,
Три разные судьбы.

Спешит раскрыть он сети
И выпустить улов:
Не к счастью рыбы эти
Попались в сеть его!

Скользнули вниз два сердца
И скрылись под водой.
Разбилось третье сердце
О берег под скалой.

Лишь там, где острый камень
Клыком торчит в воде
Цветок поднялся алый, -
Горячий крови след.

14.СОМНЕНИЕ

Какая-то сеть,
Как липкая паутина,
Опутывает меня.

Почему мы не одни?
Почему,
Почему мы не одни
И как нам уйти
От этого человека?

Я встречаю его
На каждом повороте
Своих чувств,
Своих мыслей.               

Он даже во сне
Стережёт меня
И я просыпаюсь
Опустошённый
И несчастный.

Не желая
Я иду к нему,
Не могу обойтись без него,
Что-то влечёт меня к нему,
И отталкивает от него,
Я то ненавижу его,
То почти люблю
Тяжёлой любовью раба,
Похожей на ненависть.

Иногда
Я вижу в его глазах
Такую нежность,
Что мне становится
Легко и страшно;
Иногда он холоден
И мёртв
И я готов бежать от него
Куда угодно,
Закрыв глаза.

Его взгляд
Преследует меня
И тебя,
И я не могу понять,
Что нужно ему от нас...

А как он смотрит на тебя?!
Его взгляд
Окутывает тебя
Целиком,
Без остатка,
И ты становишься покорной
И безвольной,
Твои глаза
Тухнут в его взгляде
И полуоткрытый рот, -
Твой гордый
Любимый рот, -
Жалко кривится.

Проклятый,
Если бы он научил меня
Так смотреть,
Как смотрит он...               


15.ГИТАРА

Дырявая палатка,
Гитара на полу,
Две ели, как солдаты,
У входа стерегут.

Не с пьяного угара
Не с крепкого вина
Заброшена гитара,
Оборвана струна.

Лежит на сердце камень
И тянет сердце вниз,
Закрыл лицо руками
Кудрявый гитарист.

Истерзаны зубами
Окурки папирос,
Растоптано ногами
Короткое письмо.

16.ЖАЛОБА

Любимая,
Что случилось,
Что легло между нами?
Что заставило тебя
Написать
Эти жестокие,
Эти чужие строки?
Ты не могла,
Я знаю,
Ты не могла
Написать их по своей воле...

Я подхожу к тебе,
Я смолкаю,
И руки опускаются у меня,
И перехватывает горло.
Твой взгляд
Не выражает ничего,
Всё темно в нём,
Как в этом проклятом озере.

Ты как будто не замечаешь меня,
Не видишь меня,
Ты смотришь куда-то
Мимо меня
Так далеко,               
Что я не могу угнаться
За твоим взглядом.
Холод,
Холод в тебе.
Мне кажется тогда,
Что я должен схватить тебя,
И скрутить твои руки,
И впиться зубами
В твои надменные губы,
И заставить тебя покориться,
И взять силой то,
Что ты сама так щедро дарила мне.
Всего три дня назад...

Но я не могу,
Я никогда,
Никогда не решусь на это,
Я слишком
Люблю тебя.

17.СВЕЧА

На свече я руки грею, -
Их некому больше греть.
Шумит за палаткой ветер,
Наверно выпадет снег.

Дрожит и колеблется пламя.
На ночь мне не хватит свечи.
Шепчу я стихи на память,
Да только не помню чьи.

Быть может я сам сложил их,
А может - сто лет назад
Такою же ночью постылой -
Бродяга такой же как я.

Озябшие пальцы грею.
Уж скоро свеча догорит
Шумят за палаткой ели,
Шумит в темноте Эльгир.

Что делать - сам не знаю,
Куда и к кому идти.
Не думал я, что бывает
Труднее жить, чем не жить.               

18.КОСТЁР

На прибрежных валунах
Горит костёр.
Узловатые корневища
Лиственниц и елей
Свалены в кучу.
Смолистое пламя
Столбом
Поднимается  вверх,
В ночь,
Фиолетовая зола
И голубоватый пепел
Мерцают
Над горящими поленьями.

Три человека
Сидят у костра.
Они молчат.
Сами не зная чего,
Зачарованные
 Игрой огня.

Но вот один,
Тот,
Что старше,
Напряжением воли
Сбрасывает с себя
Томительный плен
И начинает говорить.

Он говорит
Будто для себя,
Но каждое его слово
Точно рассчитано.

Его мысли,
Обличённые в чёткие
Яркие формы,
Летят
Как стрелы
В глухую крепость
Чужой души
И глядя
Через колеблющуюся стену пламени
На опущенные ресницы
Он ловит мгновенный взгляд,
Тот час  скрывающийся
В пустыне
Слегка раскосых глаз.               

Победа, победа!
Осенняя ночь,
И ледяные звёзды,
И высокие,
Как колонны храма,
Стволы лиственниц,
И тёмный привал озера, -
Всё зажигает его.

В самоуверенной
Вдохновенной импровизации
Он мешает
Слова,
Сказанные поэтами,
Которых он чтил когда-то,
С своим собственным вымыслом;
Он плетёт
Обольстительную сеть
Недомолвок,
И по мере того,
Как загорается он сам,
Рядом с ним
( И он ощущает это
Каждым нервом,
Каждым мускулом напряжённого тела )
Загорается, в начале слабо,
Затем всё жарче
И нестерпимее
Другое,
Теперь рабски покорное ему,
Податливое тело.

Победа, победа!

Он говорит,
И внезапно ловит себя
На далёкой и смутной мысли:
А для кого он говорит?
И кого он побеждает? -
Ту ли, кого победит, -
Он знает это, -
Ему не стоит труда,
Того ли,
Победив которого,
Он погубит себя...

И тогда, сжав зубы,
В отчаяньи
И в неистовой радости,
Он решает:
- ну что ж, пускай,
Победа и гибель!               

Второй молчит.
Он судорожно хватает воздух.
Он настолько юн,
Что обман
И вероломство
Ему ещё внове.
Он, -
Почти мужчина, -
Чувствует себя беспомощным,
Как ребёнок.

Он с ужасом сознаёт,
Что вступил
В единоборство с силой,
Которую не может понять.

Как затравленный зверь
Забивается он в тень
И лицо его
Похоже на маску боли:
Тысяча пыток
И сомнений
Прошли через нег за один минувший день.

Он хочет протянуть руки к огню
И сжечь,
Сжечь дотла
Следы губ,
Которые,
Как клеймо,
Он носит на шее,
На груди,
На руках.
Костёр горит над озером.

Из-за пламени
Поднимается девушка
Она светится
Торжеством и печалью
Она похожа на невесту
И на вдову,
Справляющую тризну
По усопшему мужу.

Она говорит:
Поздно, пора спать!

Она говорит так
И вместе с тем медлит,
Медлит так откровенно,
Что каждая секунда
Её промедления,               
Её молчаливого призыва
Огнём отражается
В напряжённом теле одного
И в гаснущем сознании другого.

Умышленно
Или случайно,
Проходя
Она задевает краем платья того,
Кто ещё не был её,
Но кто победил её сегодня
И кому она покорится.
И в своём очарованном ослепленьи
Она не замечает того, другого,
Правильнее, первого, -
Которому она ещё вчера принадлежала
И который безраздельно принадлежал ей;
Она как будто перешагивает
Через его тело,
Простёртое на земле.

Она уходит
И не видит,
Как юноша,
Плача и смеясь,
Жжёт на огне пальцы

Проходит час.
Никого не остаётся на берегу.
Костёр один,
Великолепный и пышный,
Посылает вверх
Сноп огня.

19.ОТРЕШЕНИЕ

Устал я ненавидеть,
Устал любить и ждать.
Пускай казнят другие
Иль милуют тебя.

Услышу - стисну зубы,
Увижу - отвернусь,
Ни недругу, ни другу
Свою не выдам грусть.

На зов твой не отвечу.
Призыва не пойму,
Уйду с ружьём под вечер
В осеннюю тайгу.               


20.РАСКАЯНЬЕ

Три палатки
Стоят на берегу.

В одной из них
Девушка
Неподвижно лежит
На ветках кедрового стланика,
Покрытых
Оленьими шкурами.

Она лежит
И напряжённо ждёт,
И возле её губ
Впервые
Обозначается
Чёрточка скорби.

Во второй палатке никого нет
Кажется,
Будто её покинули
На всегда.

В третьей палатке темно
У входа в неё
Стоит человек
И думает.

Ему так пусто
И так горько,
Что весь его мир
Окрашен
В чёрные и жёлтые полосы,
Как рубаха каторжника.

Он спрашивает себя:
- Что же дальше?
И не находит ответа.

Он стоит долго и неподвижно,
До тех пор,
Пока в просветах
Между лиственницами
Не показываются звёзды.

Тогда из глубины его души
Поднимается волна
Нежности и жалости. -
Бессильная
И всё же властная волна,
Подступающая
К горлу.               

Он подходит
К маленькой тёмной палатке,
Он касается её руками
И говорит
Едва слышно:
«Прости,
Я не мог предвидеть,
Что так всё получится
Поверь мне,
Не мог.
Я не знал себя,
Не знал тебя,
Не знал,
Что чувства так хрупки,
А желание -
Всесильно,
И ещё не знал,
Что гнев и ревность
Бывают иногда сильнее,
Чем долг
И голос сердца...

«Если было бы нужно,
Я,
Может быть,
Отдал бы жизнь за тебя,
Но здесь
Всё было иначе,
Мы встретились
Не в бою,
Совсем не в бою,
Мы встретились на кривых тропинках тайги...

Движением
Таким лёгким,
Что его почти невозможно
Уловить,
Человек гладит
Жалкую
Истрёпанную ветрами и дождями
Ткань палатки.
Она кажется ему
Оставленным ребёнком,
И его грудь
Сжимается от боли...

В раздумьи
Он смотрит на другую палатку,
Ту,
В которой лежит девушка.

Свет свечи
Рисует на стенке
Её тонкий силуэт.

Человек ищет в себе
Хотя бы след
Желанья
Или жалости.
Он не находит
Ни того,
Ни другого.

Он пытается снять с пальца кольцо.
Оно тесно и узко,
Оно мешает ему,
Но кольцо не поддаётся.

В тёмном осеннем небе
Ярко и одиноко
Высоко
Над ковшом Медведицы
Горит
Северная звезда.

Человек отворачивается
И один
Уходит
В свою палатку

Наступает ночь.

21.ЗАВЕТ

В глухую полночь в октябре
В ненастье и пургу
Зажги высоко на скале
Огонь на берегу.

Для тех, кто потерял пути
В лихую ночь тайги,
Для жизни их, для счастья их
Костёр свой разожги.

Быть может кто лишился сил
И лёг ничком на снег,
И свой светильник погасил
И покорился тьме;               

Сквозь ночь заметит он огонь
И сбросит
Гиблый сон,
И сил прибудет у него,
И шаг прибавит он.

Как песня друга будет свет
И твой чуть слышный зов,
Как слово друга - твой совет,
Подсказанный без слов.

Так путника, как друг, как брат,
Над бездной проведёшь,
И не забудет он костра,
Который ты зажжёшь.

22. ПРОЩАНЬЕ

Как труден сегодня
Путь на скалу
Мёрзлый мох
Скользит;
Камни срываются
И летят вниз.

Никто
Не вспомнил меня
В эту ночь,
Не подумал обо мне,
Не зажёг костра
Для меня,
Никто.
Ни друг,
Ни недруг...

Наступает
Священный час, -
Час,
Когда мы расставались
На рассвете.

Сегодня нет тумана.
Ночная метель улеглась.
Всё озеро открыто
До самого дальнего края


Там,
В лагере,
Спят.
Может быть
Ты видишь сон
О наших бессонных ночах.
Когда это было?
Вчера?
Или год назад? -
Я всё забыл,
Всё спутал.               

А может быть ты не спишь?
Может быть...
Нет, нет,
Понимаешь ли,
Я не хочу,
Я не могу
Я не должендурно думать о тебе,
Особенно сегодня,
Особенно сейчас.
Мне так важно
Верить в тебя,
Хотя бы несколько минут ещё,
Несколько минут,
Пока я доберусь
До верха.

Я не знаю,
Страшно ли мне,
Или очень одиноко,
И так холодно,
Что сердце едва бьётся
Под ледяной сеткой

Мой серый бурундучок,
Моя паутинка,
Прощай.

23.ДОРОГА В НИКУДА

Любовь пришла - любовь ушла,
Была и нет её,
Осталась горечь на губах
И на руке кольцо

Не снять теперь кольца с руки,
Не выжечь горечь с губ,
Не отыскать дорог былых,
Затерянных в снегу.

Как зубы ведьм - вершины скал,
Тропа одета льдом,
Высок и труден перевал,
Обратный путь далёк.

Проткнуты камнем облака,
Во льду кипит вода,
За перекатом перекат
У белой кромки льда.

Кедровый стланик как стена
Повсюду на пути;
Пять дней без отдыха, без сна,
И вечность впереди.               

Пять дней прошло, как долгий год,
Прошло пять долгих дней,
Любовь прошла - любовь ушла,
Нам не поспеть за ней.

Нам не поспеть, нам не догнать,
Нам не найти её,
Нам не узнать, в какой стране
Она теперь бредёт.

Потерян след, и как идти -
Никто не скажет нам,
И где костёр нам развести
И сбросить с плеч рюкзак.

Любовь ушла, ушла совсем,
Потеряна, как дым;
Шумит тайга, на скалах снег,
На скользких тропах льды.

Свищи, иль плачь, или смейся ты,
Иль молча в снег ложись, -
Из белой не уйдёшь страны,
Чтоб где-то петь и жить...

Как зубы ведьм вершины скал, -
Седой гранитный ад,
Закрыт тяжёлый перевал
Дорогой в никуда...

24.КОНЕЦ

Мы ненавидим друг друга.
Всё,
Что мы любили,
Осталось там,
На озере.
И кто скажет нам,
Кто из нас
Более виновен...               


                ОЗЕРО В ТАЙГЕ

1. Вступление.
2. Ворота к озеру.
3. Озеро.
4. Тайга.
5.Праздник в тайге.
6.Гостья.
7.Цветы.
8.Ночь над озером.
9.Песня тайги.
10.Вечер.
11.Мольба.
12.Рассвет.
13.Сказка рыбака.
14.Сомнение.
15.Гитара.
16.Жалоба.
17.Свеча.
18.Костёр.
19.Отрешение.
20.Раскаянье.
21.Завет.
22.Прощанье.
23.Дорога в никуда.
24.Конец.                ( - 114 - )


                Г.Ф.Л.

                ИЗ ЦИКЛА « ТЮРЕМНЫЕ МОТИВЫ»

                Осень 1965г.

               

                НОЧНЫЕ ОГНИ

                /»Знаем всё сами, молчи!»/

                В. Брюсов.

- Что значит эта цепь огней,
Сверкающих в ночи?

- Молчи, то стены лагерей,
Не спрашивай, молчи!

- Так для кого ж они горят,
Мешая полночь с днём?

- Молчи, зажгли их там не зря,
Для тех, кто осуждён.

- Но ночью спят и видят сны,
Для света ж хватит дня!

- Молчи, без взгляда часовых
Оставить тех нельзя.

- Но как же спать, когда огонь
Слепит глаза и лоб?

- Молчи, так надо, чтоб никто
Раздумий скрыть не мог.

- Чего ж боятся сторожа,
Раз жгут всю ночь огни?

- Молчи, боятся, что бежать
Кто вздумает из них.

- Но как бежать сквозь цепь огня?!
- Молчи, есть путь такой:
С петлёй на шее в воротах
Пропустит часовой...

Ночь 22 октября 1965г.
На автомашине по дороге
Тендык - Доссор мимо
Лагеря заключённых.               


                *  *  *

Давай стаканы и налей
Вина до края в них.
За встречу выпей, и за тех,
Кто потерял пути.

За счастье выпей, если есть,
Как говорят, оно;
А если нет, то просто пей,
Как пьют порой вино.

Пей, и не спрашивай меня,
А коль скажу - не верь.
Семь лет плясать учился я
На адовой тропе.

Семь лет учился я сжигать
В себе следы добра
Семь лет таить учился я
Любимые слова.

Язык ведь дан нам, чтоб верней
Скрыть правду от других,
Так пей за лгавших нам друзей
И за измену их...

Семь лет тюрьмы, семь лет тюрьмы,
Семь рабских лет стыда,
Семь лет - короткие, как миг,
И долгие, как ад.

Очерчен мир бетоном стен
И шагом часовых;
Рябая куртка до колен,
Да пёстрые штаны.
 
Судьба, распятая, как храм,
Гвоздями на стене;
Чугун, прикованный к ногам,
И номер на спине.

Лишь дрожью скул, лишь спазмом губ
Прорвётся крик порой;
Года идут за кругом круг -
Проклятой чередой.

И дни, и ночи на глазах
Железных сторожей;
Всю ночь, всю ночь прожектора
Под небом лагерей.               

Из серой массы серых лиц
Не выбрать никого,
А если выберешь смотри,
Не смей назвать его!

Улыбку дружбы и тепла
Иначе здесь зовут.
Здесь сердце каждого - тюрьма,
Замкнутая в тюрьму...

Так пей, чтоб всё забыть, как я,
Не верить, не любить.
Кто знает, встретимся ль опять
Мы на кривом пути.

Кто раз попал в тюремный ад,
Тот вновь туда придёт.
Чтоб навсегда закончит там
Свой трижды чёрный счёт...

Постой, не слушай, погоди,
Сожми мне руку, друг.
В кругу пустом так страшно жить
На ледяном ветру...

7 августа 1965г.

                *  *  *

Забрано решёткою
Узкое окно.
Часовой с винтовкою
Сторожит его.

Стены камнем сложены,
Прочно, не на год,
Трижды огорожены
Сталью и свинцом.

Отбивает колокол
Чёрные часы;
Ни мольбой, ни золотом
Не нагонишь их.

На ладонях стиснутых
От ногтей печать.
Скоро с ведьмой лысою
Поведут венчать.

11 августа 1965г.               

                *  *  *

Закон тюрьмы велик и мудр -
Смирись, не верь, молчи,
Любимую отдай тому,
Кто волен и счастлив.

Терзайся сам в своей тоске,
И смейся на виду;
Как от врага бежать умей
От невесёлых дум.

Когда ж увидишь, что игру
Не станет сил вести, -
Одень на шею крепкий шнур
И смело прыгай вниз.
10 августа 1965г.

                *  *  *

Везли нас Охотским морем,
В трюмах везли, как мешки,
Болтало и било нас в шторме,
От жара томило в штиль.

Плакали мы и пели,
В карты резались мы,
В десятые сутки берег
Поднялся, как серый дым.

Сошли мы по скользким трапам, -
Большая чужая земля.
На сопках туман, как вата,
Седые растут ягеля.

Слыхали мы, звать эту землю,
На картах страной Колымой,
Живёт здесь проклятое племя,
Отпетый, как мы, народ.

Прочнее, чем сталью и камнем
Закрыта страна Колыма,
Её не измеришь шагами,
Иди хоть год, хоть два.

К востоку Охотское море
До самой Аляски легло,
На запад - глухие нагорья,
На север - гиблый лёд.               

Дали нам в руки лопаты,
Приставили к нам конвой,
Сказали: Отчизна богата,
Должна быть богаче ещё!

Заботу и горе оставьте,
Живите в стране Колыме,
Великую родину славьте
 И ройтесь в колымской земле...

Мы золото роем охотно,
Весёлые песни поём,
Поутру встаём под винтовкой
И спать под винтовкой идём.

За золото жаркое наше
Нам родина платит вдвойне:
Тюремная куртка с лампасом,
Да серый картуз набекрень.

Потрудимся мы, что надо!
Скажет сердце: аминь!
Отпустят нам щедро в награду
Два метра мёрзлой земли.

Выдолбят яму уступом,
Без гроба в тряпьё завернут.
И будут лежать наши трупы
Во проклятом Колымском льду.

Тоска вместе с нами ляжет -
Большая. Как сердце, тоска:
По тихим лугам и пашням,
По берёзовым нашим лесам,

По юности нашей недлинной,
По ласковой русской весне,
По нежной руке родимой -
Которой имени нет...               


                Посвящаю В.Д.

Я не был там
И был десятки раз -
В тревожных снах
И в сумрачной яви,
Шагами мерил пасть
Тюремного двора
И шлифовал
Булыжники и гравий.
Я помню
Чётко
Каждый поворот,
Облитый гневом,
Похотью
И страхом,
Пугливый шёпот,
Искривлённый рот,
Худую грудь
Под грязною рубахой.

Я пил густой,
Губительный чефир,
Чтоб гнать,
Как плетью,
Кровь в усталых жилах,
И лгал,
И плакал я,
И на чужой груди
Слова любви
Кому-то
Говорил я.

В кругу отверженных
Курил я
Анашу,
Таясь в углах
От беспощадных стражей.
Я им -
Отверженным, -
Отверженный
Пишу:
Любимым,
Подлым,
Верным и продажным.

Тендык
2 ноября 1965г.               
      
                Г. Ф. Л.

                ЯНТАРНЫЙ ПЕРСТЕНЬ.

                8 марта - 1 июля 1966 года
                Москва
                Ленинград
                Салтыковка

               


                НЕЛЮБИМОЙ


Топазом золотистым
Горит свеча в стекле.
Дешёвое монисто,
Браслеты на руке.

Ты не сердись: не скрою,
Ведь только от тоски,
С тобой, с тобой, с чужою
Пришёл я водку пить.

По снежным переулкам,
Как пьяный я бродил.
И словно спьяна, вьюга
Мела за мной следы.

Я ждал кого-то очень,
И звал кого-то я,
Но только знаю точно,
Что звал я не тебя.

Увидел чьи-то двери.
Тоска сказала: стой!
Вошёл, вошёл к тебе я
И вот, сижу с тобой.

В хмельной искрятся пене
Осколки янтаря,
Обняв твои колени,
О ком-то плачу я.

7 января 1966г.
Москва.               

                *  *  *

Пили ночью позднею,
Пели до утра.
Каблуки, как гвоздики,
Стрелки на чулках.

Плечи глаже бархата,
В кружевном белье,
Сохнут губы жаркие,
Мутно в голове.

За стаканом выпитым
Ближе милый взгляд,
Широко открытые
Карие глаза.

                *   *  *

Подошёл, спросил: ты любишь?
Нет, хотел спросить.
Но раздумал - будет лучше,
Не спросив уйти.

Если любит, то узнает
По печали рук.
Если любит, то не станет
Продолжать игру.

Если любит, то не сможет
Утаить ответ.
А не любит - станет ложью
Даже слово «нет»...
23 ноября 66г.
Москва               

                В. В.

У вас на севере не так,
Как принято у нас:
Подолгу не гостит тоска
В холодных тундрах глаз.

На низком влажном берегу
Заливов голубых
Свою вы гоните тоску
Кормя тоску других...

Лукав по северному взгляд
Под чёлкой светлой ржи
Я знаю: по тебе не зря
Мне суждено тужить.

На память кто-то дал тебе
Янтарный перстень свой.
И горько, и тревожно мне
При взгляде на него.

Простой янтарь в кольце простом
И память губ чужих
Вчера я понял: ни за что
Ты не забудешь их.

                *  *  *

Упала вниз и сжалась ртуть
В серебряный комок.
И словно от вина во рту
И горько и легко

Медлителен и жгуч рассвет,
Дымит, дымит вода
У Эрмитажа на Неве
На чёрных полыньях
И гулок звук и звонок шаг,
В покое снежной мглы,
И снасти быстрокрылых яхт
От инея белы.

Как близко всё: певучий хруст,
Мороз и финский лёд,
И непонятно почему
Пришла сегодня боль.         

Иду не думая, забыв
Канал, высокий дом.
Такой как прежде, только ты
Меня не встретишь в нём.

Смеясь не подойдёшь ко мне,
Окно одето в лёд.
Друзья, которых больше нет
И сорок первый год.

Ленинград.
2 февраля 66г.
Канал Грибоедова.

                *  *  *

1 - й вариант.
За окном, как в синей проруби,
Ясно и светло.
По утру воркуют голуби
Под моим окном.

Сомневаться и загадывать
В феврале дано:
Я на встречу ветрам мартовским
Распахну окно.

И забыв про вьюги зимние,
Про вчерашний снег,
Снова карточку любиму.
Отыщу в столе.
 20 февраля 66г.
Москва               

*   *   *
2 - й вариант.
По утру воркуют голуби
Под моим окном.
На верху, как в синей проруби
Ясно и светло.

Знаю, скоро сквозь проталины
Выглянет земля,
И уйдёт путями дальним
Вьюжистый февраль.               

Полыньи на льду покажутся,
Запоют ветры
И от них ночами влажными
Будут руки стыть...

Может солнечную карту мне
Вынуть суждено!
Я на встречу ветрам мартовским
Распахну окно.

И забыв про зиму длинную,
Про февральский снег
Снова карточку любимую
Отыщу в столе...               

                *   *   *

Как забыть мне весёлые губы
И искрящийся серый взгляд? -
От улыбки твоей белозубой
Я ночами схожу с ума..

Как другие - смеюсь я с другими
И другим говорю о других,
Но короткое милое имя
Я упрямо скрываю от них,

Дни, как ветры шумят, за окошком,
Тает мартовский снег на пруду,
Я ведь знаю: ничто не поможет
Я тебя позабыть не смогу...
20 марта 66г.
5 ч. утра         

                *  *  *

Весь день сегодня чёрный,
Черней чем сто ночей.
Недаром чёрный ворон
Приснился ночью мне.

Он сел на подоконник
Под самое окно,
Как чёрною ладонью
Мне сердце стиснул он.

Я думал: нету силы,
Чтоб смыть проклятый взгляд,
Я знал: улыбки милой
Мне не вернуть назад.               

                *  *   *

Хороший мой,
Мой умный,
Моя тоска
И лень, -
Часы на башне Думы
Покажут скоро
Семь.

Упрётся кверху стрелка
Серебряным концом,
Со мной,
Со мной до смерти
Янтарное кольцо
В весенний час досуга
Его ковал
Ты сам:
Ты сам его
Для друга
Разрезал пополам.

Когда-то ночи марта
Не в этой
Стороне
Мы,
Как цыганка карты,
Смешали кровь
В вине.
И в мартовскую темень
Не тратя
Слов пустых
Сожгли
Без сожалений
Мы за собой
Мосты...

Мой верный,
Бесшабашный,
Подумай обо мне,
Когда на Думской башне
Часы покажут
Семь.

27 марта 66г.
Ленинград               

                *   *   *

Я тебя ревную к каждой,
К каждому,
Ко всем:
Я тебя ревную даже
К самому себе.
Я боюсь тебя доверить
Соолнцу
И лесам.
От того боюсь,
Наверно,
Что не верен сам...

3 апреля 66г.
Москва               

                ГОЛОС ДАЛЁКИХ ПИСЕМ.

«Люблю, целую...»
Далеко,
Не сто,
Не двести вёрст
В гуди как будто снежный ком -
Комок
Замёрзших слов,
- Кто знает,
Встретимся ль опять
И что нас ждёт
С тобой?...
Не сотни вёрст,
А сто
И пять
Помноженных
На сто.
Тайга
И горы,
И Байкал,
И забайкальский ад
Китайский ворон
И земля,
Проклятая
Сто крат...
« Я верю,
Я люблю
И ты -
И ты мне верь
И жди...»

Мне страшно, друг,
В слепом кругу,
Где нету
«Впереди».
Бывает так:
Не знаешь сам,
Что скажет
День второй.
И долго ль хватит сил,
Что нам
Отпущены судьбой...
«Пусть так,
Пусть так,
Но я хочу,
Я верю,
Я приду, -
Моя рука,
Судьба моя
С тобой навеки
Друг»...

9 апреля 1966г.
Москва               

3/IV - 13/IV

Десять дней нет рядом
Милых губ и рук,
Десять дней мне надо
Прогонять тоску,

Десять длинных полдней,
Десять вечеров
Под окошком бродит
Ласковы Пьеро.

То молчит, то плачет,
То стучит в окно
И о прошлом счастьи
Вспоминает он.

Только можешь верить
(Хоть сейчас апрель)
Что закрыты двери
Для него теперь...

13/IV - 66г.
10 вечера
Москва.               

                *  *  *

Отчего глаза печальны,
Отчего у милых губ
Словно трещинка на камне,
Иль царапина на вазе,
Или тень в горячий полдень
На некошеном лугу?

- Я и знаю,
И не знаю,
И признаться не решусь,
Что, как прежде,
Я сегодня
Больше верить
Не могу...

20 мая 66г.
8 часов утра.               

                *  *  *

Блики солнца на террасе.
Чёрный кофе в чашке синей.
От минувшей ночи счастья
Лишь больней и нестерпимей.

У окна склонённый профиль
И лукавый и прелестный
В чашке синей крепкий кофе
И янтарь в железном перстне.

Салтыковка
22 мая 66г.
Утро.               

                *  *  *

Дымится папироса,
Окно открыто в сад,
Ни тени, ни вопроса,
Как много лет назад.

Дрожит на стенках сетка
От солнца и листвы.
Табак болгарский крепок,
Упруг и стоек дым.

Рука легла на кресло,
За копьями ресниц,
Горят в зелёной бездне,
Зелёные огни.

Не всё ль равно что было,
И что за дело - с кем!
Глаза сквозь кольца дыма,
Как омуты в реке.               

                НА ДАЧЕ.

Огорченья, печали, надежды
Сочинённые кем-то стихи...
Всё как прежде, и так же как прежде
На рассвете кричат петухи.

Вечерами толчётся по дубом
И звенит, и поёт мошкара.
Дни беспечны, легки и бездумны,
Как забытая с детства игра.

То грущу, то смеюсь, то тоскую,
То шатаюсь по влажным лугам,
И зову я кого-то впустую,
И впустую бросаю слова...

Мне тревожно и странно. Усталый,
Возвращаюсь я к ночи домой,
На окне - золотые купавы
И платок оброненный тобой.

Стол накрыт для вечернего чая,
И от лампы означился круг
Но я медлю. Стакан остывает,
Я слежу за калиткой в саду.

Может скрипнет песок под ногою,
Может кто-нибудь мимо пройдёт,
Может голос, знакомый до боли,
Как бывало, меня назовёт...

Дни беспечны, легки и бездумны.
И легка и бездумна тоска.
Я стою на закате под дубом,
Где поёт и танцует мошка.

25 мая 1966г.
Салтыковка               


ЗАВЕТ СЕБЕ

Пляши! Ведь жит ещё тебе
Быть может целый год!
Три сотни с лишним полных дней,
Одетых в жар,
И в лёд

И милых губ,
И милых рук,
Касанье и привет,
И дважды друг,
И трижды друг,
И сумерки, и свет.

И дважды счёт,
И трижды счёт
В безумной пляске карт
Быть может завтра твой черёд
И твой последний старт...

Всему и всем один конец,
У всех одна судьба.
И дважды нет,
И трижды нет
Скажи своим мечтам.

Учись, учись не замечать
Примет скользящих дней.
Кури табак,
Пей утром чай.
Вино под вечер пей

Учись не думать ни о чём
Лишь краткий миг ценя,
И перстень с жёлтым янтарём
Пускай хранит тебя.

Не замечай усталость глаз,
Печаль любимых губ,
И тень в глазах
Не выдавай,
Когда уходит друг.

И дважды так,
И трижды так,
И может сотни раз!
Вино и яд
Налей в стакан
Когда придёт твой час.               

И пусть кругом
Шумят друзья
И рядом будет друг.
А ты бездумно,
Как Сократ,
Замкни последний круг.

Смеясь коснись
Любимых губ,
И имя назови
И дважды с ним,
И трижды с ним,
Простившись, уходи...

Пляши
И пой,
И пей вино
И в счастьи,
И в беде.
Не всё ль равно
Пусть год,
Пусть день
Осталось жить тебе.

27/ V - 66г.
Москва
Третьяковская галерея.               


                *  *  *

Бывают дни,
Бывают дни,
Бывают дни такие,
Что всё от них,
Что всё от них
И радостно, и сине.
И облака,
И старый сад
За пустошью полынной,
И даже милый,
Карий взгляд
Залиты этой синью.
И в мыслях,
Ярких и тугих,
Как струны у гитары,
Светло,
Светло в такие дни,
От синего пожара.
И в эти дни,
И в эти дни.
От ласковых, задорных
От синих,
Карих глаз твоих
И тесно, и просторно.
И тянет бросится в траву
В лугах, у края леса;
И слушать,
Слушать как плывут
По речке звуки песни.
И дням таким,
И дням таким
На смену
И навстречу,
Укутанный
В прозрачный дым
Приходит
Синий вечер.
Ты эти дни,
Ты эти дни
Не пропусти,
Не спутай.
Придут они,
Уйдут они,
Как твой каприз
Минутный.
Пригоршней полной
Черпай их,
И пей,
И не щади их,
Нето,
Останешься, смотри,
Без этих песен
Синих...

Салтыковка,
(Приписка рукой Г.Ф.Л.)

               

                *  *  *

Липы, клёны, рябины,
Старый, заброшенный сад.
Плоские листья кувшинок
На чёрной воде пруда.

Торжественный хор лягушек
В заливе
Среди камышей.
Дуб
Один на опушке
Как сторож
На меже.

Вечер.
За поздним чаем.
Случайные чьи-то слова,
И снова, как встарь,
Ожиданье,
В котором -
Ни капли ума...

28 мая 66г.
Салтыковка
11 часов ночи.               

ШУТКА.

Осыпаются купавы
И проходит май...
По одним глазам лукавым
Я схожу с ума.

На рассвете рву букеты
И несу домой.
И не знаю сам, при этом,
Как мне быть с собой.

У капризницы кукушки
Требую ответ,
Скоро ль сердце, как игрушку
Кто-то бросит мне?
Скоро ль белые рассветы,
Под моим окном
Будут тешиться браслетом
С жёлтым янтарём?
 
И вздыхаю я не слышно,
Словно жду кого.
Только кто-то мне не пишет -
Верно, не придёт.

29 мая 66г.
8 ч. утра
Салтыковка. Луга               

                *  *  *

Гадает и пляшет цыганка,
То счастье сулит,
То беду.
Два года я ждал на Фонтанке,
Теперь у Казанского
Жду.

Ни болью,
Ни горем не стану.
Я прошлые дни
Поминать:
Фонтанку
С знакомым причалом,
Случайную чару
Вина.

Иду
По высокому мосту,
О чём-то другой
Говоря.
Смеюсь и курю папиросу
В зелёном кольце
Фонаря.

Тревожные ночи
Фонтанки
Прошли,
Как проходит гроза.
Я жду у ограды Казанской,
Другие,
Другие глаза.

И смех
Чернобровых и смуглых.
Как раньше,
Меня не влечёт,
Другая, другая подруга
Меня у Казанского
Ждёт.

Лукавы светлы ресницы
И жёлтый янтарь на руке,
Не даром
Казанский мне снится
В далёком моём
Далеке.

8 июня 6 ч.вечера
Ленинград
Фонтанка.               


                *  *  *

На лугу ромашки. За оградой сад.
От тоски вчерашней нету и следа.
Знаком неприметным, тайно от других,
Как кольцом заветным, обменялись мы.

Будто  бы случайно мимо я пройду.
У калитки крайней к ели прислонюсь.
Может быть. Спрошу я, где тут две реки?
Может быть, коснусь я пальцами руки.

Может быть, ты скажешь, сто река - одна.
Что совсем не важно, где течёт она.
Что куда важнее нам обоим знать,
Где мы, как стемнеет, встретимся опять...

Июнь
Салтыковка               

                *  *  *

Кто-то грудь мне, как пустыню,
Иссушил до дна.
И на стенке паутину
Прочную сотка.

Песню пел, когда точил он
Паука ножом,
Из сырой лесной осины,
Принесённой в дом.

Натянул он крепко сети
С пауком внутри,
Заковал в янтарный перстень
Прихоти мои...

По утру кричит кукушка,
Пляшет с тенью свет,
И дрожит кольцом воздушным
Сетка на стене.

10.VI-66г.
Салтыковка.               


                ЯНТАРЬ

Изменчивые грани,
Лукавое лицо.
Лукавый, грешный камень,
Оправленный в кольцо.

То «Нет», то «Да», то «Если», -
Ига, игра во всём.
Проклятый жёлтый перстень,
С балтийским янтарём.

Неверный цвет янтарный,
Нет истины в словах,
Ни в час ночей угарных,
Ни в трезвый час утра.

Вот улетим мы вместе,
В сибирскую тайгу,
Возьму я жёлтый перстень
Отдам его врагу.

Пускай сожжёт в костре он
Смолистый камень твой,
Пускай с золой развеет
И спутает с землёй.

Уйдут, уйдут сомненья
С угарных древних смол,
Я обниму колени
Бездумно и легко.

Чароны, словно чаши,
Наполню я, как встарь,
И калыванской яшмой
Я заменю янтарь.

18 июня 1966г.
Москва               


                РОМАШКИ

1.
Цветут ромашки на лугу
У самого ручья.
Дубы, дубы их стерегут,
Быть может, для тебя.

И хрупкой таволги цветы
И сладкий запах их
В низинах, влажных у воды,
Среди зелёных ив.

И свет, и тени на траве,
И росы до колен,
И мысли, мысли о тебе,
Шальные, как во сне.

И смех, и память милых губ,
Звенящая во всём,
И неба синего вверху
Бездонный водоём...

2.
Далеко где-то жгут костры,
И кто-то в этот день, -
Не ты, я знаю, что не ты, -
Тоскует обо мне.

А я ответить не могу, -
Всё полнится тобой -
Ромашки и росистый луг,
И полудневный зной.

И сам я, словно тень твоя,
И ты, и ты как тень,
Моя, чужая, иль своя
В июньский этот день.

Не нашей волей замкнут круг.
Не прихотью твоей,
И не отнять твою весну,
От осени моей.

26 июня 1966г.
Салтыковка               

                ПРОЩАНИЕ.

Под широким дубом,
Ночью у пруда,
Мы простились с другом,
Может на всегда.

Каждый плакать волен
О себе самом
Я наполнен болью,
Как стакан вином.

Счастье, словно птицу,
Я поймал вчера,
Не успела скрыться
Птица до утра.

Я свистел и звал я,
Пел и плакал я...
Друг считает шпалы
На чужих путях.

Может быть, он ищет
Новый, крепкий дуб,
И с другими свищет
На другом пруду.

Новые рассветы
Новые пути,
Только горько летом
Одному идти.

Каждый плакать волен
О себе самом
Я наполнен болью,
Как стакан вином.

1 июля 1966г.
11 час. Утра
Салтыковка               


                1 июля 66г.

Ненужно всё и смутно,
Как предрассветный сон,
Как на столе под утро
Пролитое вино...

Орешник у калитки,
Дорожка до пруда.
Поют и пляшут зыбко
Стальные провода.

Тенист густой орешник,
За садом - поворот.
Упрямый, трижды грешный
Упрямо сжатый рот...

По безысходной боли,
По горечи во рту
Я только утром понял:
Конец, конец всему!

Ни просьбы, ни заклятья
Былого не вернут,
Как чёрные печати,
Следы любимых губ.

Дорога. Гать. Запруда
И кто-то на мосту.
Я прислонился к дубу, -
Огромный мир был пуст.

Нет силы крикнуть: слушай,
Подумай, погоди!
Орешник голос глушит,
И старый дуб молчит.               


                КУЗИНА.

Резной конёк на крыше
Густая бузина.
Вечерним светом вышит
Орешник у окна.

Закат висит над домом
И пруд играет с ним,
И в бузине зелёной,
Мерцает красный дым.

Мечтать совсем не трудно
Когда мечтаешь зря,
Ведь бузина - как губы,
Как губы у тебя.

И облака как пена,
Пролитая во сне,
Как сказка андерсена
О милой бузине...

21 июля - 66г.
Салтыковка.               

                Г. Ф. Л.

                ПЕСНИ О МАУГЛИ

                Посвящаю Маугли


                « Ты не знаешь, что такое любовь»...
                М. Матерлинк,  «Смерть Тантажиля».

                « ...Или наша душа боится слишком глубокой
                И слишком искренной любви»..
                М. Матерлинк,  «Селизетта и Аглссвена»

                Москва
                1966г.

               

                18 апреля 1966г.
                7 ч. вечера
                Ленинград
                Московский проспект



             ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ

Весна заблудилась в пути.
Лёд забил реку
От берега
До берега.
Маленький буксирный пароходик
Бился среди льдин,
Совсем один,
И был жалок
И трогательно беспомощен,
Тёмный,
Как окаменевший крик,
Врезался в небо
Силуэт
Петропавловской крепости.

Они шли куда-то,
И каждый чувствовал,
Что рядом с ним
Идёт сомненье.
Оно протиснулось между ними,
И хотя руки их
По привычке
Были соединены,
Сомненье, -
Тревожное и больное, -
Одело их руки
Как будто в невидимые резиновые
Перчатки
И рука одного
Не чувствовала руки другого.

Они зашли в погребок
Он был полон.
Здесь пили вино,
И шумели,
И все здесь были вместе,
И каждый был один, -
Больше один,
Чем если бы он был в пустыне.

Они заказали себе
Вина.
Как когда_то
(Быть может, очень давно),
Как где-то
(Наверно в другом городе),
Как с кем-то,
Совсем другим, -
Они смешали коньяк
С сухим вином.               

Один,
Поднимая стакан,
Сказал:
- Я пью за тебя!
Другой смутно посмотрел на него,.
Его взгляд
Был далёк и печален.
Он как будто ждал чего-то.
Он помедлил,
Потом сказал
Угасшим голосом:
- Ну что ж,
Тогда я пью за тебя! -
А в душе сказал себе:
- Было время,
Когда ты говорил:
Я пью за нас!...

Весна заблудилась в пути.
Маугли скрылся в джунглях.
Может быть - от холода.
Город был -
Как джунгли...

»Большая течёт река,
Большие лежат леса,
У леса края нет,
В реке не отыщешь след.

Леса как тоска велики,
И берега нет у реки,
И нет у тоски берегов,
И края нет у лесов»...

Маугли плакал,
Прижавшись к дереву
На дереве был снег.

1.ВЕТЕР ВЕСНЫ

Ни жёлтых, ни зелёных,
Ни красных, как закат, -
Не жди, не жди сегодня
Рассказов от меня.

Бездушный и беспечный,
Я пьяный ка вино
О Маугли пел весь вечер
Мне ветер под окном.

Кто знает, как случилось,
Что в мартовские дни
Принёс мне ветер синий
Таёжный горький дым.               

Из рук упала книжка,
В глазах поплыл туман -
Ну разве ты не видишь -
Что я сошёл с ума!

Окно раскрыл я ветру:
Входи, входи быстрей!
Как тут дождаться лета,
Раз холод на дворе...

Во льдах морей и в тундре
Следы, следы, следы.
Так пусть сегодня джунглям
Уступят место льды.

Синее синьки небо
В узорной раме пальм,
Направо и налево
Вода блести как сталь,

Швыряет камни Маугли
В трусливых обезьян.
Поверь, всё так: а так ли -
Пускай решит Шир-Хан.

Удавом вьются корни
В болотной душной мгле.
Лукаво и задорно
Звенит в лианах смех

Свернулся Маугли в ветках
У крепкого ствола:
Крадётся в джунглях лето,
Неслышно, как шакал.

Но Маугли спит сегодня,
Смотри, не разбуди!
Сменяет вечер полдень
И ночью льют дожди.

Я расскажу, как в джунгли
Пришла гостить тоска.
Поправь же в печке угли
И сядь поближе, брат!

2.ТОСКА

Большая течёт река,
Большие лежат леса,
У леса края нет,
В реке не отыщешь след.

У Маугли рассвет в глазах,
У Маугли вечер в глазах,
У Маугли лукавый взгляд,
С Маугли пить нельзя.               

На гибких стеблях лиан
Качается ночью туман.
Над чёрной пастью реки
Маугли на ветке спит.

Коварен в джунглях сон.
Тревожен у Маугли сон.
Под каждой тенью - враг,
В каждом шорохе - страх.

У джунглей не спросишь - куда?
У ночи не спросить - когда?
Ни джунгли, ни Маугли, ни ночь
Не скажут о том никогда...

Приходит в джунгли рассвет,
Склоняется Маугли к воде:
Скользит по камню нога,
Бессильно повисла рука.

Вода удивляется: стой!
Что, Маугли, случилось с тобой
Иль правду болтает туман,
Что Маугли сглазил Шир-Хан?

В глазах у Маугли тоска,
На сердце у Маугли тоска,
Тоска, как зелёный змей,
Что делать Мауглли с ней?

В руках он вертит тоску,
Он в рот берёт тоску,
Но нет границ у тоски,
Как нет границ у реки.

Кто скажет Маугли: как быть?
Кто скажет Маугли: как жить?
Как петь, когда давит грудь,
Как спать, когда негде заснуть?

Кто скажет Маугли: где сны?
Где выдумки белой луны,
Где песни и смех ветров,
Где тайны людских костров?..

У джунглей свои глаза,
У волка свои глаза,
В глазах бывает страх,
И ласка бывает в глазах,

Весенний бывает призыв,
И гнев бывает в них, -
Священный, ка кровь врага,
Слепой, как дым костра, -               

Но нет в них того никогда,
Что Маугли увидел вчера
В мерцающем жарком кругу
Подкравшись к ночному костру...

Две пряди упали на лоб,
Склонилось к поленьям лицо,
В ресницах запутался свет,
Как тень на бегущей воде.
 
Два глаза глядят на огонь,
Глядят и не видят огонь,
Иль видят, быть может, то,
Что люди зовут тоской.

Ласкают и манят глаза,
И гонят прочь глаза, -
Их можно убить и сжечь,
И можно пред ними лечь...

Зачем, почему, для кого? -
Где джунглей суровый закон?
Где мудрость и в сушь, и в дожди?
Где гордое слово «один»...

У самого горла комок,
И трудно вдохнуть глубоко,
И тяжесть в быстрых ногах,
И в чёрных ресницах - страх.

Не Маугли - ль застыл у ствола?
Не Маугли - ль склонился, как раб?
Не Маугли - ль губами приник
К следам на песке у реки?

Нет бега у Маугли в ногах,
Нет воли у Маугли в глазах,
Нет смеха у смелых губ,
Нет силы у смуглых рук...

Уходит Маугли один,
Уходит тоска за ним,
Тоска бредёт впереди,
Тоска ползёт позади.

Куда им идти теперь?
Как дальше им быть теперь?
Как джунглям взглянуть в глаза?
Как в джунгли вернуться назад?

Направо пойдёшь - темно,
Налево пойдёшь - темно,
И джунгли сомкнулись за ним,
И томная мгла - впереди.               

Костёр - как закроешь глаза,
Костёр - как ночные глаза,
Глаза - как ночной костёр
И сердце - как пойманный вор...

У джунглей закон - один,
В  джунглях каждый - один,
И руку не встретит рука,
И брата не встретит брат.

В джунглях пути - свои,
И слиться не могут пути,
И страшно с пути свернуть,
Где каждому дан свой путь...

Большая течёт река,
Большие лежат леса,
У леса края нет,
В реке не отыщешь след.

Леса, как тоска, велики,
У берега нет реки,
И нет у тоски берегов,
И выхода нет из лесов...

3.ГОЛОС ДЖУНГЛЕЙ

Говорит вода: постой,
Слышишь, погоди! -
В синий вечер под горой
Люди жгут огни.

В небе бродят облака,
Как олений пух;
Не поймаешь их никак,
Как не бейся, друг.

Пусть другие ждут тепла,
Верят зыбким снам;
Счастья нет в людских кострах, -
Не ходи к кострам.

Джунгли спросят: Маугли, ты?
Маугли скажет: Я!
Где-то вьётся белый дым
Над цветком огня.

У каостра склонился брат
Или кто другой.
Маугли, Маугли,
Нет добра
За лесной чертой!

Маугли, Маугли, не ходи
На случайный свет,
Береги случайный свет,
Как лесной секрет.               

Как бывало: поклонись
Звёздам на верху,
Как бывало - заберись
На широкий сук,

 Спи, и пусть хранят тебя
Идолы лесов.
Пусть тоскует где-то брат,
Не ищи его!
4.ГОЛОС СЕРДЦА

Не верь советам, Маугли,
Не верь чужой беде
Спроси у сердца: так ли?
И только сердцу верь.

Мерцают ночью угли
Под сизою золой.
Направо - глушь и джунгли,
Налево - Брат Большой.

Ты подойди поближе,
Пока горит костёр.
Наверно Брат услышит,
Наверно Брат поймёт.

Ему наверно страшно
Сидеть всю ночь и ждать,
Он верит: кто-то скажет,
Как отыскать тебя.

Свои пути у джунглей,
Пути людей - свои.
В костре мерцают угли,
Как звёздные пути.

Проникни в их загадку
И в древний зов тепла.
Костёр Большого Брата
Ты отыщи, как клад.

5.ЗОВ НОЧИ

Маугли,
Наступила полночь!
Багира скрылась в чаще,
Чтобы спеть
Вместе с джунглями
Песню любви.
Даже Багира забыла тебя
В этот час,
Маугли.               

Маугли,
Наступила полночь.
Сложи руки,
Как складывали их твои предки,
И посмотри вверх.

Там,
Между узорными берегами вершин,
В небе,
Более глубоком,
Чем глубины реки,
Затерялась звезда.

Маугли,
В горький и светлый час
Короткой встречи
Кто-то
Назвал тебе эту звезду.

Она видна тебе,
Эта звезда;
Она видна тому,
Кто указал тебе её,
Хотя,
Быть может,
Вы так далеко друг от друга,
Что даже Багира
Должна бежать
Сто ночей,
Чтобы связать
Ваши пути.

Маугли,
Наступила полночь.
Маленький Маугли,
Твоё сердце сжато печалью.
И всё же эта ночь
Светла,
Как светлы ночи тех,
Кому пришла пора
Впервые
Спеть свою песню.

Полночь наступила,
Маугли!

6.ЦИРК

Высоко у цирка купол,
Под ним синеет лот.
Паяц с глазами куклы
Кривит усталый рот.

Лучи огня, как шпаги,
Скрестились в темноте,               
На льду танцует Маугли,
А может - только тень.

С застывшими глазами
Танцует он на льду:
Индусское сказанье,
И балаганный круг...

Здесь всё имеет цену,
Как номера в ряду:
И лёд, и Маугли бедный
Танцующий на льду.

Безумье в громе джаза,
В цветных огнях реклам;
Безумье в блеске влажном
Искусственного льда;

Безумье, что безумьем
На всём оставлен след;
Что в городе, как в джунглях,
Пощады сердцу нет;

Безумье в горькой правде,
Что, словно тень твоя,
Продажный танец Маугли
Свершает как обряд...

Сжимаю ручки кресла,
Гашу тоску в груди.
Мне горестно, мне тесно,
Уйти, скорей уйти...

Московский месяц круглый,
Московская земля.
Среди московских джунглей
Я потерял тебя.

7.МУДРОСТЬ

Ты ещё не знаешь,
Где правда,
Где -
Ложь.

Пожалуй,
Ты не задавал себе вопроса
О том,
Есть ли граница
Между ними.               
И ты поступил мудро,
Маленький Маугли.

Потом,
Через много лет,
Если ты будешь жив,
Ты узнаешь истину,
Но будет поздно.
В сумерках
Она покажется тебе
Бедной,
И ненужной,
И ты сам
Отвернёшься от неё.

8.ПОЛДЕНЬ

В ленивом зное полдня
Ленивый счёт минут.
Черней пантеры чёрной вода в большом пруду.

Дымится папироса,
Окно открыто в сад.
Ни боли, ни вопроса,
Как много лет назад.

Скользит по стенам сетка
От солнца и листвы.
Табак болгарский крепок,
Упруг и стоек дым.

Рука легла на кресло,
Застыла тень ресниц,
Горят в зелёной бездне
Зелёные огни.

Не всё ль равно, что было,
И что за дело - с кем.
Глаза сквозь кольца дыма,
Как омуты в реке.

Не всё ль равно, что будет,
Не всё ль равно - когда.
Глаза в тени полудня,
Как полая вода.

9.ВЕЧЕР

Маугли,
Это - жизнь.
Вот она, гляди!

Ты видел её со стороны,
Сверху,               
С вершины джунглей.
Она казалась тебе
Заманчивой
И страшной,
И потому - ещё более влекущей.
Теперь она окружает тебя.

Маугли,
Мне жаль твоё маленькое сердце.
О, если бы ты мог
Сберечь
его,
Если бы мог!

10.ПРОЩАНЬЕ

Прощанье
В аэропорту.
Чужой,
Последний взгляд.
Тяжёл,
Тяжёл сегодня ТУ,
Тяжёл,
Как никогда.

Семь тысяч метров
Высоты
И скорость -
Девятьсот.
Слепые, жалкие мечты,
Разбитые
Об лёд.

Внизу
Клубятся облака,
И не видать
Земли.
Всё, что осталось -
Только мрак,
И всё, что было -
Пыль...

О, друг пилот,
Один лишь шаг,
Один неверный жест,
Случайно
Спутанный рычаг
На звёздном рубеже!

О, друг пилот,
Пойми, пойми:
Всё - дым,
Всё - облака,
И позади,               
И впереди -
Лишь холод
И тоска.

Янтарь,
Оправленный в кольцо.
Проклятый,
Тесный круг.
Тяжёл,
Как мертвенный алтарь,
Летящий в небе
ТУ...

9 июня 66г.         17 ч.  ТУ - 104               

                ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ
1.ВЕТЕР ВЕСНЫ
2.ТОСКА
3.ГОЛОС ДЖУНГЛЕЙ
4. ГОЛОС СЕРДЦА
5. ЗОВ НОЧИ
6. ЦИРК
7. МУДРОСТЬ
8. ПОЛДЕНЬ
9. ВЕЧЕР
10.. ПРОЩАНЬЕ               

               
ЭВЕНКИЙСКИЕ ПЕСНИ
6 - 10 августа - 1966г.

6 августа 66г.

Базальтовые скалы,
Базальтовый песок.
Базальт для глаз усталых,
Как траурный платок.

Дневные переходы,
Полночные костры.
Капризный, белый котуй
В ущелье Сыверты.

На дне долины - наледь,
Тень облаков на льду.
Вверху стена базальта,
Крик ястреба вверху.

Крик ястреба сегодня,
И завтра, и вчера.
Тоска, тоска, как сводня,
Кочует у костра.

От чёрного базальта
Тоска - как чёрный зной.
И на уме - проклятый,
Янтарный перстень твой.

Петляет след оленя
По мокрому песку,
Петляет след оленя,
И я за ним иду.

Идёт за мной собака
По следу, как и я.
Идёт за мной собака
Зовут её Тайга.

Замечу я, быть может,
Крутой олений рог,
Но с плеч ружья не сброшу,
Чтоб выстрелить в него

Поймёт меня собака,
Не спросит: почему? -
Простит, как друг, собака
И промолчит, как друг.

Подумает: хозяин
Тоскует двадцать дней;
Подумает: я знаю,
Хоть он не скажет мне.

Но только ведь напрасно
Щадит оленей он,
Напрасно гнёт колени
Перед чужим костром;               

Напрасно в ночь глухую,
На чёрной шивере,
Он плачет и целует
Чужой, чужой портрет.

Недобро, ох, недобро
Любимое лицо,
Капризной складкой собран
Упрямый юный рот.

Не скажет мне собака,
Хоть всё могла б сказать,
Опустит хвост собака
И отведёт глаза...

Петляет след олений,
Тоскует на песке,
Забытый след олений
Как я - не нужный след.

                РЫБАЧКА

Под большим порогом - омут,
Чёрная вода.
Много дней без дела сохнут
Чьи-то невода.

Толь смеётся, толи плачет
В чуме под горой,
Эвенкийская рыбачка
С длинною косой.

Две луны сменились в небе
Как ушёл каюр*
Где-то гонит он оленей
не в своём краю,

Где-то тёплой белой ночью,
Позабыв зарок,
С русской девушкой хлопочет
У чужих костров.

Тяжело лежать и думать,
Если друга нет,
Тяжело в проклятом чуме
Ждать одной рассвет.

Брызжут волны белой пеной,
Кружатся с рекой.
У неё, как у оленя,
На плечах шангой***
* - Погонщик оленей
** - Верёвка с бревном, одевается на шею оленя, чтобы он не убежал. - (Прим. Г.Ф.Л.)
               
Не уйдёт олень с шангоем,
Больно бьёт бревно.
Так он с своей тоскою
Связана в одно...

На песке забыты сети,
В сердце - горький лёд,
И о милой только ветер
По ночам поёт.

10 августа 1966г.
Котуй.

                *   *   *

Под самым небом - тундра
Высоко на горе.
Весёлые буруны
Танцуют на реке.

Базальтовые стены
Студёная волна
Мерцают клочья пены
На чёрных валунах.

Шивёры, перекаты.
Пороги, быстрины, -
Не может быть обратной
Дороги у волны.

И нет возврата лодке,
Плывущей по реке, -
Пусть бросит тот заботы,
Кто поплывёт на ней.

Костёр разложен жаркий,
Окончена тропа.
Игрок бросает карту
Иль пан или пропал.               


                БЕЛЫЕ РУБАИ - подражание фарси
                НОЧНОЙ ГОРОД - поэма
                МАЛЕНЬКАЯ МАДОННА  - новелла
                ТОРТИК - новелла.

               










 

               


                Г.Ф.Л.

БЕЛЫЕ РУБАИ
                (Подражание Фарси)*

                1.

Возьми в пригоршню снег. Коснись его губами,
И странный вкус его оставь себе на память.
Когда-нибудь над жаркой мглой пустыни
Сверкнут в твоей мечте снежинок лёгких грани.
                2.

Налей в стакан вина, но не спеши, смотри!
Повремени; глаза на миг закрой
Взгляни в себя, и имя назови
Неслышное другим, любимое тобой.

                3.

Мы в сумерки войдём, как в выдумку свою,
Мы за порогом дня забудем трезвый ум,
Мы как дитя баюкать будем грусть
И если ночь придёт, мы скажем ночи: пусть!

                4

Не разум изберём своей верховной верой.
Отныне пусть для нас лишь прихоть будет мерой,
И станем до поры, как в сказке для детей:
Ты - прихотью моей, я - прихотью твоей.

                5

Приметам верь и снам. В капризном их ковре
Как в зеркале ищи причудливый отсвет:
Свяжи узоры снов с скупым рассказом дня,
Внемли их мудрости и слушай их совет.

                6

Вот синий лазурит из Бадахшана,
Вот пёстрый оникс и лучистый сард, -
Я для тебя их некогда собрал
На грани солнца, снега и тумана.

________________________________

*Рубаи - четверостишья особой композиционной формы, широко распространённые в древней таджикско-персидской поэзии. Каждое четверостишье представляет законченное произведение, независимое от других или связанное с ними лишь общностью идеи или личностью автора.
               
                7

В ущелье место есть, -теснятся скалы в нём
И это там гремит ликующим ручьём.
Так от чего ж зимой в ответ на мой призыв
Не встало эхо на пути моём?

                8

Я зубы сжал, как услыхал твой смех
Тебе сказал я: это, верно, снег!
Увы, не снег: то прядь моих волос,
Смеясь держала ты в своей руке.

                9

Зимою не поют; зимою пьют вино.
Зимой не ищут тень; зимой творят огонь
Я верю: холод твой - печать глухой зимы,
Я разбужу тебя, как некогда будил.

                10

Прощай, или до свиданья - кто поймёт?
Окно, как озеро, сковал январский лёд.
Дыханьем растоплю я ледяной узор,
Чтоб наконец узнать, что впереди нас ждёт.

                11

Снег на дворе. Снег в сердце. Всюду снег.
Снег наяву и снег в тревожном сне.
Я не ропщу и не печалюсь, нет! -
Хоть знаю я: ты не придёшь ко мне

                12

Друзья вчера смеялись: погадай!
Слепой старухе бросил деньги я.
Сказала старая: пора, смирись, глупец,
Доколь тебе обманывать себя!

                13

Налью стакан я до краёв вином,
Коснусь окна, затянутого льдом,
И вместо голоса и смеха твоего
Услышу  в тишине ответный хрупкий звон.            

                14

Как побеждённый опускаю щит
Я знаю кто прислал мне жёлтые цветы.
Бокал есть чёрный у меня для них, -
Ведь жёлтый цвет - измены цвет и лжи.

                15
 
Я щедро оплачу тебе свой горький долг:
Я вправлю камень в узкое кольцо.
Гадай теперь! Пусть мой ответ хранит
Слепой, как ненависть, зелёный малахит.

                16

Не верь, когда скажу, что не люблю,
Словам не верь, коль их диктует ум.
Не верь! Верь только сердцу моему
И крику боли. Больше ничему.
               
                17

Где ты? И как тебя найти?
В метельной мгле как различить пути?
И нужно ли искать? И что сказать тебе,
Когда апрель я вспомню в январе.

                18

Ужели полночь бьёт! А я всё жду.
Как будто нож в груди. А я всё жду.
Неужто не придёт, неужто не дождусь, -
Кто скажет мне? А я всё жду.

                19

Один войду я в одинокий дом.
Зажгу очаг, и под  его огнём
Я руку протяну, чтоб след любимых губ
В живую врезать плоть, как страшное клеймо.

                20

Я лягу в снег и буду вверх глядеть
На белый Альтаир в мерцающей дуге.
И в чёрном холоде межзвёздных бездн
Быть может я забуду о тебе.

                21

И вновь, в который раз прощай!
Я буду сотни раз стихи, тебе слагать,
И пить вино, и без надежды ждать,
Но никогда не назову тебя.
Не назову. Не выдам. Не придам.
И ждать не перестану никогда.

10 февраля 1965г.

               
В правом верхнем углу карандашом Генриха приписано: А.В.(прим - В.Л.)

                Л. Де - Станбенрат ( фамилия его предков по матери. - В.Л.)
                НОЧНОЙ ГОРОД
                ( Неоконченная соната)
                Вольный перевод с
                Немецкого Г.Ф.Л.

              1.

С моря
Дул влажный ветер
И шла
Густой стеной
Весенняя шальная ночь.

                2.

Цветными звёздами
Светились фонари
И вывески кино и ресторанов.
Как в бреду
Переливались волнами толпа
В нестройном шуме
Голосов, и смеха,
И звонков трамваев,
И шелеста автомобилей,
Скользящих по асфальту.

                3.

Вместе с ветром
Проникал с залива и с реки
Пронизывающий холод
Уходящих льдин
И снега,
Ещё лежащего на берегу.

                4.

Я брёл по городу
Не сознавая,
Куда иду,
Зачем, - брёл просто так,
Во власти ночи
И неясных ожиданий.

                5.

На остановке автобуса
Молоденькая девушка
Толкнула меня,
Как бы случайно,
И смеясь
Вполголоса сказала фразу,
Которую я мог понять
И так, и эдак.               
Я растерялся
И ничего ей не ответил,
А она,
Отойдя немного в сторону
И так же смеясь,
Смотрела и ждала.

                6.

Как судья в футболе
Я сказал себе:
Оплошность,
Один штрафной удар,
Смотри, держись!
И продолжай идти.
      
                7.

Я поднял воротник пальто
И дышал
Холодным влажным ветром.
Я касался чьих-то рук
И чьих-то
Напряжённых бёдер.
В близком
Людском потоке
Вспыхивали иногда глаза
И встречный блеск их
Манил
И жёг меня.

                8.

Ночь
Была полна соблазнов.
И я,
Как путник,
Попавший в Эльдорадо,
Бросался
То влево,
То направо,
Пригоршнями я черпал
Обещанья
И возможности,
И оставлял их,
Не успевая, -
Не пытаясь воплотить их в  жизнь.

                9.

Ветер,
Дувший с моря,
Наполнял безумьем
И ликованьем
Раскрытый парус ночи,
Он гнал меня,               
И я не мог решить -
На чём остановиться
И где сказать:
Довольно, стой!

                10.

Так я оказался
У ограды сада
И как когда-то
Много лет назад
В мерцаньи редких фонарей
Увидел
Кружевные тени
Голых вязов.

                11.

На углу,
Прислонившись к каменной стене
С кричащими афишами
Театра или цирка,
Стоял какой-то человек,
Скорее юноша
Лет девятнадцати,
Иль двадцати.
Он был высок и строен;
Воротник пальто
Был поднят, как у меня;
Он был без шапки;
Густые волосы
Как шлем
Спускались на глаза.

12.

И взгляд был странный у него -
Растерянный,
Туманный и тревожный;
И странная походка,
Когда внезапно он
Пошёл на встречу мне.

13.

Было что-то в этом человеке
Больное,
Горькое,
И одновременно -
Влекущее;
Было что-то,
Что всколыхнуло
Воспоминания,
Такие смутные
И дальние,
Что я боялся
В них заглянуть.               

14.

Не знаю почему -
Я улыбнулся чуть  заметно,
Но, верно, так,
Что мою улыбку,
Иль тень улыбки
Он принял за какой-то
Условный знак,
Мне неизвестный.

              15.

Мы разминулись.
Я рошёл,
Но чувствовал,
Что он остановился,
Повернул обратно
И идёт за мною следом.

             16.

Пройдя немного
Я замедлил шаг
И вынул папиросу.
Он тотчас
Остановился тоже.
В свете фонаря
Лицо казалось бледным и печальны.

             17.

Вся эта игра
Меня тревожила,
Влекла
И начинала раздражать.
Я резко повернулся к незнакомцу:
- Простите,
Нет ли спичек
У Вас? - спросил я.

               18.

Он не ответил.
Не мигал
Он глядел
Так пристально и не привычно,
Что у меня забилось сердце.
Не опуская глаз,
Достал он из кармана спички.
Руки его
Были тонки и подвижны.
Был без перчаток он
И пальцы
Покраснели и застыли
От холода.               

            19.

Я склонился над горящей спичкой.
Он молчал
И вдруг
Взял руку мою
И крепко сжал её.
Всё так же глядя,
Жутко и тоскливо.

                20.

Я не нашёлся что сказать
( А про себя
Продолжил счёт:
Ещё одна оплошность,
Второй штрафной удар?)

                21.

Небрежно, поклонившись,
Я пошёл:
Он продолжал стоять.
 
                22.

Я шёл в каком-то смятеньи,
Нервно затягиваясь дымом
И терзая край папиросы.
Казалось, неизвестный человек
Заразил меня
Тоской и беспокойством.

23.

Я шёл то медленно,
То быстро.
Я делал петли по дорожкам сада,
Шёл и курил,
Вдыхая влажный ветер,
Идущий
Из темноты,
Со стороны залива.

24.

И снова я остановился.
И снова понял,
Что здесь же
Рядом
Остановился незнакомец.
И снова я резко повернулся
К нему
И с неловким смехом
Сказал:
- Представьте,
Опять
Потухла папироса!               

25.
Он чиркнул спичкой
И не сразу спросил, -
Я впервые услышал его голос,
Хоть, казалось,
Знал его давно:
- Вы ждали меня?

                26.

Я улыбнулся,
Но не ответил ничего:
Как будто мы
По очереди
Играли в прятки.
Он продолжал:
- Вы знаете,
Мне очень холодно.
Потом прибавил тихо:
- И страшно одному,
Особенно сегодня,
Этой ночью.
И вовсе тихо,
Так,
Что я едва расслышал,
Сказал:
- Пойдёмте вместе,
Хорошо?

                27.

То был вопрос и утвержденье,
Надежда и боязнь,
Не думая,
Не размышляя,
Как в полусне,
Я ответил:
- Ну что ж, пойдёмте...

                28.

И мы пошли -
Через тропу,
Огни  и ветер.

29.

Он сжал мне локоть
И опять,
Скользнув как бы случайно
Взглядом сбоку,
Я увидел
Его далёкие и странные глаза,               
И непонятную печаль,
Почувствовал его тоску,
Без шапки и перчаток,
В пальто
Дешёвом, хоть и модном.
             30.

Он что-то говорил -
Не думая,
Не сознавая
Того,
Что говорит;;
Не думая,
Его я слушал.

              31.

Я шёл без мысли
Мне начинало
Казаться,
Что я заснул
И всё лишь сон:
И яркие огни,
И ветер,
И толпа,
И ночь,
И эта нервная рука,
Сжимающая всё сильней мне локоть,
И глаза,
Расширенные страхом и надеждой.

32.

Одно я понимал:
Ещё немного -
И меня затопит
Проклятый вихрь,
Из которого
Исхода нет.

33.

Влажный ветер
Не дул, как прежде, -
Он бушевал,
Дробил на части
Огни и облака.
Он,
Как гигантский джазовый оркестр,
Играл на лицах и в раскрытых ртах,
Растянутых
То смехом,
То гримасой скорби
И крика.               

38.

Я отвернулся.
Он крикнул: Погоди!
Я хотел сказать тебе...
Но я не слышал больше ничего.

            39.

Дул ветер с моря:
Ликующий,
Неистовый и страшный.
Он двигался стеной
И в нём
Был скрежет льдин,
И полыньи,
И шум прибрежных сосен,
И тёмное молчанье
Финских скал.
И ночь
Шагала рядом с ветром,
И за ней
Незримо ощущалось
Предчувствие
Других ночей:
Весны
И бледного
Изнеженного северного лета...

              40.

Захваченный
Потоком ветра,
Я уже шёл, -
Нет, я бежал
Чтобы скорей уйти
От непонятной
Томительной загадки.
Но, не оглядываясь,
Я знал
По дрожи в спине,
Что позади
Неподвижно стоит
И смотрит в след
Высокий человек
С застывшими, как омуты, глазами
И копной волос,
Закрывшей лоб.

41.

Я бежал навстречу
Безразличной
Смеющейся толпе,               
Чтоб раствориться в ней,
Чтобы почувствовать скорей
Земную теплоту
Простых прикосновений;
Чтоб потерять
И вновь найти себя;
Чтоб снова быть,
И чтобы не быть
Самим собой...

                42.

Дул ветер с моря.

Ленинград
19 марта 1965г.               


                МАЛЕНЬКАЯ МАДОННА

В музее есть бронзовая группа.
                Каждый раз, когда я прибываю в Северный город, я иду в музей. И если у меня нет времени, чтобы побродить по его великолепным залам, я иду всего на несколько минут, чтобы посмотреть на эту небольшую группу.

                В ней нет ничего необычного. Посетители музея проходят мимо, не замечая её или скользнув по ней равнодушным взглядом. В бесчисленных залах есть сотни полотен, способных привлечь жадное внимание; есть бронзовые и мраморные скульптуры, поражающие блистательной красотой или величавой скорбью.

                И всё же я иду к этой группе, мимо которой все проходят, и прислоняюсь спиной к окну, так, чтобы никто не видел моего лица. Для меня перестаёт существовать это собрание шедевров, разум смолкает во мне и начинает говорить сердце...

                Большой,когда-то сильный человек, теперь раздавленный горем, опустил голову на согнутую руку. К его колену прижалась девочка. Она совсем маленькая, может быть ей четыре года, как той, другой, как моей далёкой названной дочери. Слабое тельце прикрыто холщевой рубашкой, под грубой тканью угадывается вздутый рахитический живот и болезненно
Утолщённые коленки маленьких ног. Она некрасива, эта девочка. И одновременно сколько прекрасного в ней, как много чистоты и света в её бедной фигурке.

                Пальчик одной руки она прижала к губам, готовым распустится в плаче. Но она крепится, она не плачет. Только глаза её, -большие глаза на худеньком личике, расширены от печали, непосильной для её слабых плеч. Другой рукой она робко касается руки отца. Вряд ли он чувствует это прикосновение, так неслышно, так легко оно.

                В это несмелое и такое нежное движение девочка вложила всё своё крошечное сердце, щедро, без остатка, как могут делать только дети...

                На миг я  закрываю глаза, чтобы перевести дыханье.

                Два раза в жизни, только два раза я испытывал великое счастье и великую боль такого прикосновения.

                Один раз, давно, мой отец, прощаясь со мной, протянул руку к моей склонённой головке. Я замер тогда от муки и от счастья и не мог понять, коснулась ли меня его рука или мне только почудилась её ласка.

                Теперь его нет. Я потерял его, как терял в жизни почти всё, что любил.

                Другой раз маленькая девочка в минуту, когда я не мог справиться с отчаяньем, подошла и дотронулась до меня. И так же нежны, так же доверчивы, как её прикосновение, были её милые слова, которые я скорее угадал, чем услышал:  - не надо, не надо, перестань, пройдёт...

                Она жива, эта маленькая девочка. Всеми силами души, всей волей своей, всей печалью изломанной жизни я призываю счастье к её слабой головке. И я боюсь, смертельно боюсь потерять её...

                Я тихо, почти без слёз плачу, затопленный сзади потоком света, идущего от окна, и этим же светом погружённый в тень и потому невидимый для других.

                Я плачу от нежности, от сознания того, что в громадном мире есть что-то столь
прекрасное и хрупкое, что его нельзя касаться. Мне кажется тогда, что в мои всё испытавшие руки попал цветок и достаточно неловко шевельнуть пальцами, чтобы его лепестки увяли и мне хочется опуститься на колени, чтобы благоговейно смотреть на это удивительное создание человеческого сердца.

                Я плачу, и слёзы мои не горьки и не тяжелы, хотя они до предела полны светлой болью, которую я сам не могу понять.

                Я думаю в эти минуты о моей маленькой далёкой Мадонне.  Я вижу её слабые худенькие руки. Я склоняю усталую грешную голову, чтобы чтобы почувствовать незримое прикосновение детских рук и получить прощенье.

                Потом я тихо ухожу.

20 марта 1965г.
Ленинград.               

               
ТОРТИК.

                О, моя дорогая, маленькая! Знаешь ли, что случилось со мной? В волшебном царстве, которое называется «кондитерской», я купил для тебя чудесный тортик. На коричневых грядках, сделанных из шоколада, росли удивительные цветы: белые кремовые лилии и розы с лепестками из фруктового сахара и листочками из кусочков засахаренной дыни.

                Я осторожно нёс тортик и радовался при мысли о том, как засветятся карие глазки моей дорогой девочки, когда она увидит тортик, как цветы на шоколадных грядках станут ещё пышнее и ярче от гордости, что они понравились девочке...

                Я шёл через большой снежный парк и тут случилось несчастье.

                Твой тортик.твой удивительный тортик увидели волки.

                Волки были высокого чина, они ходили, важно - выпятив толстые животы, и смотрели на всех свысока.  Чем важнее был волк, тем толще и круглее был у него живот. Попадались среди них и волки - неудачники, поджарые, с мохнатыми кривыми ногами и заискивающими глазками. И эти были страшнее всего.

                Волки заметили тортик у меня в руке и плотоядно засмеялись. Они вынули из карманов бутылки армянского коньяка и сказали, что торт как раз подходящая закуска для этого горячительного напитка.

                Я не знаю, как всё произошло потом. Возможно, я оробел и сам отдал свёрточек. Так как не посмел возражать самому толстому и самому главному волку, который снисходительно похлопал меня по плечу.

                Главный волк заявил, что тортик очень красив и наверно вкусен. Он сделал незаметный жест, и остальные волки тотчас поняли, что значит этот жест, и набросились на тортик, оставив самый красивый цветок главному волку.

                Они рвали шоколадные грядки и милые цветы и их зубы в золотых и стальных коронках громко щёлкали.

                Волки были очень довольны.

                А я стоял в стороне и тихо плакал, совсем тихо, так, чтобы волки, и особенно главный волк, не видели моих слёз.

                Я  плакал и думал о цветах, таких красивых и нежных, которые кто-то слепил с любовью и вниманием, думал о том, как дрожало от радости моё сердце, когда я нёс этот тортик, и о том, как девочка захлопала бы в маленькие розовые  ладошки, увидев этот тортик, если бы его не съели волки...

                Волки быстро управились с тортиком и бросили ненужную пустую коробку. Потом, потирая красные волосатые лапы, они разошлись по домам, где их ждали такие же толстые и ещё более важные волчицы и самоуверенные откормленные волчата.


                Парк, в котором собирались волки, стоял белый, снег - скользил между деревьями, как пух одуванчиков, и далеко горели фонари.

                Маленькие человечьи дети давно спали в своих кроватях, и моя девочка тоже, вероятно, спала. Может быть ей снился сон, и она видела меня в белом сказочном парке - и видела, как из моих глаз падали на землю слёзы  и застывали, на лету превращаясь в маленькие ледяные шарики.

                Спокойной ночи, дорогая.

10 ноября 1965г.


               


С Т И Х И

5сенября 1964 г. - 22июня 1966г.      

                *  *  *

Хороший друг к рожденью
Прислал подарок мне.
Он вырезан с терпеньем
В далёкой стороне.

Домашний, старый, мамонт
На нём изображён.
Клыки свои от срама
Под хобот спрятал он.

На столик, в каюте,
Поставил я его
И он живёт в уюте,
Забыв полярный лёд.

Хранит меня он очень
Теперь, от всяких бед,
Желает доброй ночи,
И добрый день, в обед.

Взгрустнётся мне, бывает,
Я с ним делюсь тоской
И право, понимает
Он жалобу мою.

Случается, пишу я
Учёные труды,
И как уж не спешу я, -
Держу совет я с ним.

Из льдов у океана
К нам древний клык попал,
И мамонт (как ни странно)
В нём родича признал!

Живём мы с зверем дружно,
Плывём мы далеко,
Порой, бывает, тужим,
А в общем - ничего...

Р. Лена
Катер «Буг»
5 сентября 1964г.               

                ОБЛАКА.

В бездне неба, словно тени,
Ходят облака:
То приходят, то уходят, -
Не поймёшь - куда.

Бросят в реку отраженье
И, вздохнув, уйдут,
Ветку клёна
Чуть заденут
У тебя в саду.

Ввечеру пойду лугами,
Брошусь в траву я,
Буду вместе с облаками
Дотемна играть.
Словно в детстве, не мигая.
Буду вверх смотреть.
В белой стае
Кто узнает
О моей игре.

Я раскрою, как палатку,
Парус на ветру
И в далёкую загадку
С ним я уплыву...

В бездне неба
Гаснут краски.
Скоро ночь придёт.
Никнет парус. Всё лишь сказки,
Больше ничего.

18 сентября 1964г.               


(Подражание украинской, народной лирике)

*  *  *

Постой, не спиши, ещё рано.
Ещё далеко до зари.
Не бойся что речка в тумане.
Останься со мной, погоди.

Смотри, от росы мои руки
Все мокры, возьми их, согрей.
Ведь сутки мы были в разлуке,
Я так тосковал по тебе.

Я шёл как мальчишка волнуясь, -
А вдруг не застану тебя...
Пойдём же ромашек нарву я
У нас на лугу у ручья.

Мы будем бежать в перегонки
По мокрой, высокой траве
Я снова услышу твой звонкий
Зовущий, дразнящий твой смех.

Я сделаю всё, что ты скажешь!
Пойду не сказав ничего, -
Навстречу я прихоти каждой,
Но только останься со мной!
 
Захочешь- тебя я не трону
Захочешь на руки возьму
И бросимся мы, словно в омут,
Сжигая и сердце и ум.

Прошу я, не надо сомнений
Оставь их, забудь их, разбей!
- Смотри золотые ступени
Рисует луна на воде.

Пойдём же мы лестницей этой.
Что после не всё ли равно!
Останься, не бойся рассвета,
До утра ещё далеко...

19 сентября 1964г.               

                ОСЕННЯЯ ЭЛЕГИЯ

Лежу в палатке. Вечер.
Лежу я и грущу.
Зажечь бы надо свечку,
Да лень искать свечу.

Собака положила
Мне морду на плечо.
Несёт от шести псиной,
Ну, просто невтерпёж.

Шумит наруже ветер,
Зима не далеко.
Наверно, где-то дети
Домой пришли из школ.

Огни искрятся где-то
И вывески кино.
Друзья прощаясь с летом,
Пируют за столом.

И, может, вспоминают,
За рюмкой и меня...
Ну что ж, согрею чайник
И выпью с горя чай.

Потом надену плащ я,
Напялю сапоги.
И поучусь с собакой,
Я по-собачьи выть...               

                ОСЕННЯЯ ЭЛЕГИЯ

2-й вариант.

Уж на ущербе месяц
И холодней вода,
Совсем не слышно песен
В пустующих садах.

За речкой и за лугом
Чуть светит огонёк;
Не раз мы с добрым другом
Бродили там весной.

Бродили и смеялись
До самой темноты.
Да, вот теперь не стало
Ни друга, ни весны.

По утру от тумана
Не видно ничего,
На траву, словно саван,
Ложится иней в ночь.

Дымят угрюмо печи, -
Хоть бейся лбом в тоске,
Беда, что плакать нечем
И не с кем ночью лечь.

26 сентября 1964г.
В автомашине.               

                *  *  *

У нас в землянке
Живут лягушки,
Породы земляных.
Живут тихонько,
И с нами дружат.
И мы не гоним их,
Когда подходит
Непогода -
Они нам знать дают:
Из уголков своих
Выходят
И скачут на полу.
В рядок садятся
                И кверху смотрят,
Как будто говорят:
«Вот скоро дождик,
                И будет мокро,
Будь осторожней, брат.
Оденься лучше, плащ не забудь ты,
Когда пойдёшь в маршрут,
Напейся чаю,
                Чтоб было жарче,
Или останься тут.
Закроем двери,
                Затопим печку,
Пусть дождь идёт себе,
А станет скучно - приёмник включим
И будем так сидеть.
Мы тоже сядем
                Поближе к печке,
Мешать не станем мы.
Когда ж под вечер
                Зажжешь ты свечи, -
Мы ляжем спать, как ты».

16 октября 1964г.
Раннее утро.
Сагиз
Землянка.               

                *  *  *

Над зелёной, над жёлтой, над синей,
Над глухой, над узорной тайгой,
Дни проходят, как старые были,
Перевитые знойной хвоей.

В ночь - далёкое звёздное небо,
Днём томительный синий простор,
Чёрных гнейсов иззубренный гребень
Белых ягелей хрусткий ковёр.

Мы бредём по заброшенным тропам,
И без троп, без дорог, без пути -
По скалистым гольцам, по болотам,
Где другим ни за что не пройти.

Нам привычны таёжные грозы
И опасный речной перекат,
Не умеем грустить мы серьёзно,
Разве только порой у костра.

По долинам угрюмым и узким
Пробираемся мы за рудой
И локтями в порожистых руслах
Честно моем песок золотой.

Иногда далеко от палатки
У костра до рассвета дрожим
И прижавшись к соседу, как к брату,
Оба видим тревожные сны.

Карандашная приписка - 1965г -.В.Л.         


                В ПОЕЗДЕ

Опять дорога длинная
И стук, и стук колёс.
По зимнему пустынное
Вагонное окно.

Лежат под снегом сонные
Поля, поля, поля, -
Чужая, незнакомая
Дорожная земля.

Под шум и грохот поезда
Не сплю, не сплю, не сплю.
Как знать, быть может поздно мне
Бежать от зимних вьюг.

И в шорохе, и в шелесте
Ловлю, ловлю слова,
Не ясные, безвестные,
Как тени на губах.

И кажется, и кажется:
В вечерней ранней мгле
Всё прожито, что нажито,
И всё - метель и снег.

И будто в стуке, в грохоте,
В мерцаньи чёрных рельс -
Вся жизнь, вся жизнь без ропота
Умчится под метель...

Где вы, мои далёкие,
Забытые в снегу? -
Для вас, для вас упрёка я
На сердце не найду.

Моя - львина, что с временем
К вам тропы заросли,
И что с своими тенями
Остался я один...

Свою судьбу дорожную
Я должен сам прожить.
Не всё, что мне положены,
Исхожены пути.

Не все края измерил я
Ногами и тоской,
И не дошёл до берега,
Сулящего покой...

Стучат, стучат без устали
Колёса на путях,
И к их рассказу грустному
Прислушиваюсь я.

Курьерский поезд
Ленинград - Москва
15 января 1965 г.               


                МИШЕНЬКЕ П.

Возьмёт шутя аккорд, и слушает и ждёт.
В ресницах грусть и смех, и шаловливый зайчик.
Всё впереди: весенний хрусткий лёд,
И щедрость солнца, и пруды, и дача.

Под низким потолком звучит ещё аккорд.
А маленькой руке уж скучно без проказ
И в ласковых глазах упрямство и задор.
И трудный полонез заброшен до утра.

Как просто всё: и добрый старый Мишка,
Который много дней один на полке тужит,
И 9 лет твоих, и блеск железных крыш,
И тёплый дождь, и мартовские лужи...

Всё полно и легко. И я своим сонетом
Зову твоё безоблачное лето.

30 марта 1965г.
Новокузнецкая ул.               


                *  *  *

С каждым днём круглеет круглеет месяц
И длиннее дни.
От Измайлова до Пресни
Я брожу один.

Болью сердца отмечаю
Вехи встреч былых,
Пью коньяк с цейлонским чаем
Чтоб забыть о них.

У метро, на перекрёстке
Жду условный знак
И томлюсь в постели жёсткой
С кем-то до утра.

Обнимаю чьи-то плечи
Чей-то пояс рву.
Обещаю помнить вечно,
Чтоб забыть к утру.

И целуя чьи-то губы
Вспоминаю я
О любимых, недоступных,
О других губах...

11 июня1965г.
Москва.               


                *  *  *

У Русского музея
Меня не ждёт никто,
Знакомую скамейку
Я обхожу кругом.

Уехала далеко
И с кем-то пьёт вино...
До облаков высоко
До милой далеко.

Хотя я и печалюсь,
Но скрыть стараюсь грусть,
И сам себе, пожалуй
Признаться в ней боюсь.

Неверностью неверность
Готов я отплатить
И всё ж люблю, наверно,
Раз не могу забыть.

19 июня 1965г.
Ленинград.               

                *  *  *

Я бы мог тебе сказать, но что
Я бы мог любить тебя, но как?
Мы стоим у запертых ворот,
Не понять друг друга нам никак...

7 июля 1965г.               

                *  *  *

И утром, и под вечер
По борту бьёт волна.
Полощет синий ветер
На мачте красный флаг.

Кричат, как дети, чайки,
Гоняясь за волной -
Серебряной, бескрайней,
Атласной, кружевной.

Бежит волна на север,
А облака - на юг.
От берега на берег
Прошёл полярный круг.

Невидимый, неверный,
Похожий на мечту,
Он разделяет север,
И благодатный юг.

И к северу, и к югу
Проложены пути,
Но нету рядом друга,
Чтоб нужный путь найти.

Раздумья, как и чайки,
Капризны и легки,
Как облака случайны,
Изменчивы как сны.

На сердце нет печали -
Я твёрдо знаю, друг,
Нас, как кольцом печальным,
Связал полярный круг.

И с кем бы мы ни были
Нигде и никогда
Нас разлучить не в силах
Ни горы, ни вода...

В белесой дымке север,
В полдневном зное юг,
Бросает синий ветер
Зелёную волну.

Полощется высоко
На северных ветрах
Под шум, и блеск, и рокот
Знакомый красный флаг.

18 июля 1965г.
Перекат «Никола»               

                ДОРОГА В НИКУДА

Когда я был и глуп, и мал,
В далёкие года,
Однажды, где-то услыхал
Я сово «никогда».

Иль «никогда», иль «никуда»,
Их смысл был странно нов,
И я не мог решить никак
Загадку этих слов.

Не знаю сам, что в в них влекло
И что манило в них,
Что отделяло их стеной
От скучных слов других...

Я думал: как и почему
Бывает «никогда»?
И думал: если захочу -
Должно и будет так!

Я думал: разве «никуда»
Бывает где-нибудь? -
Куда-нибудь ведёт всегда
Пусть самый длинный путь.

Я думал так, и всё же знал:
Наперекор всему
И «никогда» и «никуда»
Как равные живут...

Мне нянька пела: есть страна,
Поверь, малыш, что есть, -
Зовут страну ту «никогда»,
А почему - бог весть.

За синим морем далеко
Раскинулась она
И говорят ведут в неё
Дороги в «никуда».

Пытались многие найти
Ключи от тех дорог,
Но ни проехать, ни пройти
Никто по ним не мог.

Ключ от дороги в «никуда»
Запрятан до поры
И пусть к прекрасной «никогда»
Для всех, для всех закрыт.

Впустую не ищи ключей,
Не трать свои пути,
Живи, пой песни, брагу пей
И спи, малыш, и спи...               

Так пела нянька, а во сне
Я видел «никогда»
И звал её, и рвался к ней
Дорогой в «никуда».

А днём я прашивал больших:
Как мне попасть в сады
Страны туманов голубых
За морем голубым.

Одни смеялись мне в ответ,
Качали головой,
Другие говорили: нет,
Малыш, страны такой...

Октябрь 1965г.
П. Тендак.
Гурьев.               


                В.
                *  *  *

Сегодня проходил я
У дома твоего,
И ждал я, и просил я, -
И сам не знал - чего.

Кружились листья клёна
На лестнице твоей,
Замок навешен чёрный
Был у твоих дверей.

Как мёртвые звенели
Шаги на мостовой.
И знал я, что бесцельно
Ходить мне за тобой.

И знал я, что других мне
Заказано любить,
И знал, что суждено мне
Весь век к тебе ходить.

Который раз ложился
На землю красный клён,
Который раз тужил я
У запертых окон.

И облетали клёны,
И проходили дни,
А я все годы помнил,
Все годы не забыл...

Уж скоро снегом первым
Покроется земля.
Далёкий друг, неверный
Мне не забыть тебя.

19 октября 1965г.
Москва
Набережная Яузы.               


                *  *  *

Туман такой, как в лондоне,
Чуть видны фонари.
Ах, пропадёшь ты пропадом
Пока дождёшь зори.

Кривыми переулками
Таскаешь ты себя
И как в лесу аукаешь,
Печалясь и смеясь.

Чужие, незнакомые
Надвинулись из тьмы
Ворот провалы чёрные
И чёрные углы.
 
Как свитки погребальные
Туман развесил с крыш,
Заблудишься в тумане ты,
От ночи не сбежишь.

Иль ищешь ты любимую?
Иль шутит кто с тобой?
Иль в прятки в ночь постылую
Решил играть с судьбой?..

Пляши, стучи подковками,
Закрой в тоске лицо, -
С туманами московскими
Ты слит в одно кольцо.

Как попугаю старому
На цирковом шесте,
С московскими туманами
Качаться век тебе.

Качаться жалким клоуном,
Отчаянье тая,
Кривляньями, поклонами
Кого-то забавлять.
 
Кричать: билеты проданы -
И мёртвым и живым!..
Туман, туман, как в Лондоне
На улицах Москвы.

Москва
Декабрь 1965г.               

                *  *  *

Ты говоришь мне: подожди! -
Как будто ждёшь сама.
Уж третьи сутки льют дожди,
Декабрь сошёл с ума.

Ломают руки тополя
Над чёрным дном аллей
Я не могу понять себя
И горечи своей.

Вороны, даже те кричать
Не стали в эти дни.
И ты не сетуй и не плач
Я должен быть один.

Быть может завтра на заре
Я стану у окна,
На потном от дожде стекле
Я начертаю знак.

И ты увидишь, проходя,
Неясный след руки,
И как бывало выйду я
И встречу у двери,

Я отряхну твой мокрый плащ.
И плеч коснусь твоих.
Так будет... Только не сейчас!
Сегодня - уходи.

Декабрь 1965г.               


                К. Л.*

La vie est l;,
Мой друг, моя сестра!
Давно опали тополя,

Знакомый с детства ритм стихов,
Стареющий Верлен.
Приж. Дешёвое бистро.
Тоска. Тоска. Абсент.

La vie est l;... разлёт бровей,
Прищур усталых глаз.
Перо, дрожащее в руке.
Больница и тюрьма.

И разве мы, и разве мы
Не дети тех же снов:
И этой грусти, и тюрьмы,
И музыки без слов.

La vie est l;... Ведь даже в дни,
Когда светло кругом,
Всегда о чём-то мы грустны
И всё чего-то ждём.

Моя сестра, мой верный друг,
В снегу лежат поля,
Метутся листья на ветру,
La vie,  la vie est l;...

21 декабря 1965г.
* - Кире Лунгерсгаузен.  Кузина Г.Ф.Л.
La vie est l;.. - это - жизнь, такова жизнь,  фр.  - прим. В.Л.   

                МЕТЕЛЬ

Тоска в груди
И снег в гуди,
И степь  - как белый омут.
В снегу -
Не выйти,
Не пройти!
И не найти дорогу.

 Метёт позёмка
По степи,
Ложатся низко тучи,
В лицо
Швряет
Белый вихрь
Песок и снег колючий.

Не долог
Скудный - серый день,
Не далеко до ночи.
Тоска -
Всё гуще,
Всё темней,
Всё ближе тропы волчьи.

Палатка
Степь.
Мороз.
Пурга.
Тревога сжала горло,
Одна свеча!
Один заряд!
И призрак ночи долгой.

Не хватит
В пачке
Папирос,
Не станет
В жилах крови,
И нет на сердце
Ничего,
Чтоб вспомнить в час недели.

Усталым мыслям
Вторит бред
Ночных часов проклятых
Смотри,
Несдобровать тебе
В изодранной палатке.

Рассвет и
Бьётся мёрзлый холст
И воет вместе с вьюгой,
Из всех щелей
Ползут на пол
Метельные заструги.               

Удары,
Грохот,
Смех и плач,
И свист, и скрип полозьев,
От ветра плавится свеча
Ложится пламя наземь.

Усталость
Клонит
Шею вниз,
Дугою горбит плечи
Не вздумай спать!
Смотри,
Не спи,
Готовься к вещей встрече.

Где бред,
Где явь?
Сквозь вой пурги,
Далёкий и бездомный
Протяжный вой,
Тоскливый вой
Повис над степью чёрной.

Очнись,
Не спи.
То о тебе
Запела песню полночь!
Сквозь снежный дым
За тенью тень
Спиной
Мелькнула волчьей.

Зелёная
Тоска зрачков
Безмерная,
Как вечность.
Не жди,
Хватай быстрей ружьё,
Сожми его
Покрепче!

Сквозь вой пурги,
Сквозь снежный визг -
Иль зов,
Иль крик безвестный?
Вон из палатки!
Вдаль беги
За вьюжную завесу.

Дави
Горстями
Колкий снег,
Налипший на колени.
Что это?
Кто кричит тебе?
В заснеженной пустыне?               

Чернеет
И дрожит
Пятно,
Метут по ветру космы...
Уйди,
Проклятье,
Бред и сон,
Виденье ночи грозной!

Распятый страхом
Жуткий рот
Истерзан и искусан...
Седая женщина
Ползёт
О, Господи Иисусе!

Не верь,
Не верь,
То смех пурги!
Вернись скорей в палатку.
Свеча погасла.
Смерть.
Ни зги
Не видно в бездне адской.

Ложись ничком
Молчи
И жди,
С рассветом
Стихнет вьюга.
Далёкий друг
В беде,
В ночи
Наверно вспомнит друга.

Ночь с 26 на 27 октября 1965г.
Степь к западу от Ак-Тара.               


                В. Н.

                ЧАСЫ

Ношу часы, как память
О друге дорогом,
Ношу часы, хоть знаю:
Пора забыть о нём.

Идут часы так точно,
Как счёт скупых секунд,
Идут часы, и всё же
Не верить не могу.

Смотрю на них, гадаю,
Гак мне поверить им?
И может друг гадает,
Склонясь к часам моим...

Ленинград
28 декабря 1965г.               


ПОЧТОВЫЙ ЯЩИК.

Прошла уже неделя -
Нет друга моего.
Я думал: в воскресенье
Мне друг пришлёт письмо.

Я думал: быть не может,
Не может, не должно,
Чтоб друг хороший, близкий
Забыть о друге мог...

Вдвоём с своей печалью
Я десять раз на дню
По лестнице спускаюсь,
И звук шагов ловлю.

Там, ящик на карнизе
У входа прикреплён,
Бросает в ящик письма
Знакомый почтальон.

Но, видно я напрасно
От друга писем жду:
Молчит почтовый ящик,
Молчит далёкий друг.

29 декабря 1965г.               
Ленинград               

                *  *  *

На ветках берёзы - закат,
Закат на изгибах губ.
Простые, как мир слова -
« Я больше тебя не люблю»...

Такой же, как прежде, пруд.
Такой же, как прежде, сад.
Но только любимых губ
Коснуться теперь нельзя.

                *  *  *

Как часто ко мне в воскресенье
Приходит большая тоска.
Чуть слышно стучится в двери
Ложится в мою кровать               


                *  *  *

Янтарные сосульки,
Над крышами туман,
Белее сдобной булки
Хрустящие снега.

Засыпана дорожки
До самой до реки,
У месяца на рожках
Искрятся огоньки.

И ночь приходит позже,
И вечера светлей
И пишет друг, что может, -
Приедет в феврале...

26 января 1966г.
Москва
8ч.30м. утра.               

                Б. Д.

Простились у чужих ворот
И труднои легко.
В тени кривился нежный рот,
Совсем ка у Пьеро.

Был поднят чёрный воротник
И чёрный мех в снегу.
- Прости, прости ночной двойник,
Прости, случайный друг...

Трепало ветром колкий снег
В цветном огне реклам,
Руки коснулся, как во сне,
Но взгляда не поднял.

Быть может, что хотел сказать,
Подумал: не один!
Ушёл куда-то, и тоска
Отправилась за ним...

И шёл, и чувствовал: щемит,
То место на губе,
Где острый зуб в последний миг
На память врезал след.

По снежным переулкам шёл,
Открыв лицо и грудь,
И шёл, и думал: всё прошло,
Прости и позабудь!

4 января 1966г.
6час.30м.вечера
Невский проспект
Ленинград.               


                М.

За много тысяч вёрст
За белой снежной далью
Любимый друг живёт
В суровом чужом Забайкалье.

Я вижу, закрыв глаза,
Улыбку любимого друга,
Открытый горячий взгляд,
Знакомые милые губы.

Одета шинелью грудь,
Военный пояс затянут, -
Стоит на морозном ветру,
Весёлый стоит и упрямый.

Три ленточки жёлтых горят
Н синем поле погона,
Три ленточки жёлтых не зря
Присвоил другу полковник.

Приказ короткий дан,
Приказ выполняется честно.
Не думает друг, что там,
Где три километра бездны.

Сигнал. Прыжок в пустоту.
Солдатская доля, да вьюга,
Да в мыслях далёкий друг
Сжимает руку друга...

Москва
22 декабря 1966г.
6ч.утра.               


                *  *  *

Идут кривыми тропами
Пути пути душевных вьюг,
Под снежными сугробами
Их не отыщешь вдруг.

Весь день, всю ночь вчерашнюю
Не мог я дать ответ,
Себя я тщетно спрашивал:
Люблю я или нет?

Одно рассудок требовал
И разум говорил,
Но сердце, сердце бедное
Не соглашалось с ним.

Я до рассвета мучился
Терзал подушку я.
Сегодня снег на улице
И я люблю тебя...

22 января 1966г.
Москва
8ч.утра.               

                *  *  *

Атланты. Стрелы колоннад.
Граниты над Невой.
Всё там, как прежде, только я,
Лишь я один - другой.

Февраль 1966г.
Ленинград               

               
БАЛЛАДА О ДРУГЕ

Идут по белой лестнице,
Идут наверх толпой.
Цветы и ленты светятся
Под белою фатой.

Тревожное и нежное -
Всё ново ей вокруг.
Всё ново - даже прежнее.
Смеётся рядом друг.

Огнём, цветами, музыкой,
Встречает белый зал.
- Живите, будьте дружны вы
И счастливы всегда!

Склоняется он ближе к ней,
Не выпускает рук.
«Ты мне жена, я муж тебе».
Смеётся рядом друг.

Назад по белой лестнице
Спускаются они.
И страшно ей и весело
Идти под рук с ним.

И странно, что фата её
Трепещет на ветру.
И страшно, что загадками
Смеётся рядом друг.

Вином стаканы полнятся,
Кричат все «Горько»! им,
И мать хлопочет в горнице
И стелет молодым.

И всё смелей, всё ласковей
Жених ведёт игру,
Всё громче, всё опаснее
Смеётся рядом друг.

И счастье, и отчаянье
В хмелю в сто крат больней
Бокалы льёт до края он
Себе, ему и ей.

Понять себя не может он:
И хмель, и боль, и свет.
Неужто всё лишь прошлое
И будущего нет?               

Обнять колени хочет он,
И плача, и смеясь.
Сказать, что цепи прочные
Им разорвать нельзя.

Он хочет руки вытянуть
В хмельной, горячей мгле,
Сказать: забыть забытое,
Как ты, я не сумел!

Сквозь дым, сквозь смех и музыку
Улыбка милых губ,
Знакомых до безумия,
До горечи во рту.

Любимые, покорные -
Они уж не его...
И в три бокала поровну
Бросает что-то он...

Бледнеют губы милые.
Молчит весёлый друг.
Рассвет полощет крыльями,
Верша последний круг.

Москва
Ночь с 13 на 14 февраля
1966г.               

                *  *  *

Сокольники, Сокольники -
Весёлые места.
Гуляли там соколики,
Гуляли не спроста.

Носили с собой ножички,
Таились в темноте,
Да спутали немножечко,
Напали не на тех.

Обрили лбы кудрявые,
Скрутили руки им,
Лягавые, лягавые
Трефные короли.

Девчата губы пачкают
Другим мозги мутят,
Других, других - удачливых
Под утро ждут ребят.

По парку ветры носятся,
Набухли тополя,
Давно девчата бросили
О милых вспоминать...

Сокольники весёлые,
Короткая весна,
В решётках окна голые
Да ноченьки без сна.

14 февраля
Сокольники.               


                *  *  *

Сколько снега! Снег на крышах,
На деревьях снег.
Захвати с собою лыжи,
Приходи ко мне!

Будем мы кататься в парке
И играть в снежки.
Свечереет. В синем парке
Вспыхнут огоньки.

Может в полночь мы вернёмся
Лыжами стуча.
В тихой кухне, по знакомству,
Нам заварят чай.

Ты коньяк в шкафу отыщешь
В чай нальёшь его,
Ночь заглянет к нам неслышно
В тёмное окно.
 На ковре большом персидском
В свете ночника,
Будут нам с тобою сниться
Белые снега.

На рассвете, незаметно
Встану и уйду.
Так не медли! Видишь, ветер
Пляшет на пруду.

16 февраля 1966г.               

                *  *  *

Есть дни -
Словно долгие годы
Есть годы,
Короче чем дни:
Подобно
Пустыне безводной
Проклятье
Ложится на них.

С рассветом
Смыкается вечер
Как братья
Одной беды.
Часы,
Уходящие в вечность,
Окутаны
В пепел и дым.

Нет сил,
Чтоб исчислить потери,
Почтить
Дорогих мертвецов
Живые -
Мы сами одели
В покрыв погребальный
Лицо.

Ни песен,
Ни сказок,
Ни былей -
Не сложат потомки про нас,
Но горькую чашу
Полыни
За счастье их выпьем
Сполна...

2 марта 1966г.               

                *  *  *

Последний снег
И первое вино,
И тёплые ветры!
Поющие над крышей.
Под льдом ручей,
Пока не слышный,
И мысль в плену
Недавних холодов.

Звенит, поёт
И полнится стакан.
Лишь губы ждут,
Лишь губы
Медлят..
И первое вино,
И снег последний,
И ветер
Что пригнал
Весну издалека...

4 марта 1966г.               


                БАЛЛАДА О ТОСКЕ.

Давай, - они сказали, -
Уедем далеко,
И прошлому оставим
Тоску свою в залог!

Собрались ночью тёмной,
Чтоб обмануть тоску,
Уселись в поезд скорый,
Идущий в дальний путь.

На ключ закрыли двери
И погасили свет;
Так, - думают, - вернее
Сказать печали : нет!

Два дня неслись как ветер,
Приехали на юг,
Глядят, - глазам не верят:
Тоска их - тут как тут...

Купались в море синем,
Катались на волне;
Тоска купалась с ними,
Плыла за ними вслед.

Вином налив стаканы
Садились пить они;
И тут же - гость незваный -
Тоска являлась к ним.

Любимых губ касались,
Но даже на губах
Постылый след печали
Оставила тоска...

Ну что ж, сказали горько:
Тоска наш третий брат.
Ушли все трое к морю
И не пришли назад.

22 июня 1966г.
Москва. Измайлово.



ПРОИЗВОДСТВЕННАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

Геолога Башкирского Государственного Геологического Управлениия ЛУНГЕРСГАУЗЕНА Генриха Фридриховича.

В Башкирское Геологическое Управление Л.Ф. ЛУНГЕРСГАУЗЕН поступил в 1942 г., имея многолетний опыт научно-исследовательских геологических работ в Донецком бассейне и в других районах Украины.

В Башкирском Управлении т.ЛУНГЕРСГАУЗЕН взял на себя тематическую работу по изучению палеографии Ю.Урала и Приуралья на основе количественно-статистического исследования крупнокластических отложений. Применив этот сравнительно новый в практике геологов СССР метод исследования Л. Ф. ЛУНГЕРСГАУЗЕН основательно его проработал и внёс в него значительное улучшение, переключив главную массу замеров в полевую работу, а не в кабинетные условия, как это практиковалось ранее, и тем значительно уточнив и упростив все операции по сбору фактического материала. Параллельно с изучением ископаемых кластических отложений Л.Ф. для проверки методов провёл значительную работу по изучению аналогичных современных отложений.

В течении трёх лет /1942-44гг/ Л.Ф.ЛУНГЕРСГАУЗЕН изучил разрез отложений западных предгорий и западного склона Ю. Урала. Особенное внимание им было уделено третичным, в частности угленосным миоценовым отложениям, представляющим крупный промышленный интерес, и называемым древним немым свитам западного склона Башкирского Урала, изучением которых занимался ряд геологов, но возрастное положение которых и генетическая природа до сих пор оставались неясными.

В результате своих работ Л.Ф.ЛУНГЕРСГАУЗЕН внёс значительные уточнения в существовавшие ранее представления о разрезе и палеографических условиях накопления третичных отложений Башкирии, дал ясное и чёткое представление о строении и условиях залегания угленосных отложений и один из первых создал и обосновал представление о Башкирском третичном угленосном бассейне послужившее основой для поисков и открытия ряда ценных месторождений бурого угля. Сам Л.Ф. непосредственно открыл ново Зилимское буроугольное месторождение, имеющее особый интерес ввиду близости к г. Уфе. Из более молодых отложений Л.Ф. ЛУНГЕРСГАУЗЕНОМ были обнаружены слои конца плиоцена с элементами левантийской фауны, ранее не выделявшиеся из разреза окчагыла, и был изучен и описан новый генетический тип четвертичных отложений - в пещерах и карстовых полостях, получивший название инфлюзия.

Исследования древних немых свит произведённые Л.Ф. ЛУНГЕРСГАУЗЕНОМ, дали исключительно интересные и важные для познания геологической истории Урала результаты. На основании обширного и разнообразного фактического материала было установлено, что эти свиты в большей своей части представляют неприглянциальные, связанные с областью оледенения осадки. Это дало возможность их стратегического сопоставления с аналогичными отложениями других стран - формациями белт, липалийской, синийской и т.п. Пользуясь широким распространением среди древних свит ленточных отложений, Л.ф.ЛУНГЕРСГАУЗЕН сделал вычисление длительности их накопления и пришёл к поразительно скромной цифре порядка 4-5 миллионоов лет. На основании этого, а также типа ископаемой флоры и ряда иных соображений был сделан обоснованный вывод о принадлежности древних свит не к протерозою, а к палеозойской группе, но к особой предкомбрийской системе, за которой Л.Ф. ЛУНГЕРСГАУЗЕН сохранил название липалийской системы.

Освещение природы и возраста древних свит несомненно окажет положительное влияние не только на изучение древнейших отложений нового Урала, но и их аналогов в других районах СССР и зарубежных стран.

В текущем году Л.Ф.ЛУНГЕРСГАУЗЕН приступает к исследованию восточного склона Ю. Урала и в частности к изучению палеографии палеогеновых отложений с целью выяснения оптимичных условий концентрации в них марганцевых руд. Не подлежит сомнению, что с этой задачей Л.Ф.ЛУНГЕРСГАУЗЕН справится лучше, чем кто-нибудь другой. Все произведённые Л.Ф. ЛУНГЕРСГАУЗЕНОМ в Башкирском Геологическом Управлении работы рекомендуют его, как выдающегося исследователя, умело сочетающего высоко научные проблемы с вопросами практического характера. Особо ярко сказывается широта его кругозора и умение читать книгу природы там, где она закрыта для рядового наблюдателя.

По стечению обстоятельств Л.Ф. ЛУНГЕРСГАУЗЕН до сих пор не имеет учёной степени. Но по своей научной работе , которая отражена в многочисленных его трудах, он пользуется репутацией не ниже видных докторов геологии, что неоднократно было указано авторитетными рецензентами его работ / Д.Н. Соболевым, А.Н. Криштофовичем и др./, подтверждено ещё раз всей его деятельностью в Башкирском Геологическом Управлении.

Начальник Башгеолуправления Невский
Ст. Геолог:- (неразборчиво)


























ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Валерий Ляпустин
 
23 мая 2025 г. созвонились Михаилом Андреевичем Чвановым, сообщил ему, что решил издать у себя в городе книгу стихов Генриха Лунгерсгаузена, что вчера закончил набор текста в цифровом формате, а сегодня сходил в типографию, где обсудили содержание и общий вид будущего тома. Прошу его написать Предисловие: нет на свете другого человека, кто бы так хорошо знал сам предмет. Михаил Андреевич в принципе согласился, но стал вслух размышлять что-то о своей теперешней занятости...

«А нельзя включить вместо Предисловия текст из моей повести о геологе?» - прервал он свои мысли.

И действительно незачем перерабатывать уже готовый материал, согласился я. Незадолго до этого 17 апреля он писал мне в мессенджере:

«Добрый день! Есть ли у вас в музее моя книга «Не унесу я радости земной» 1978. Я в ней обнаружил очерк о Г.Ф. в самом полном виде, о котором совершенно забыл?»

Именно по прочтении этой повести я когда-то и «занемог» болезнью под именем Лунгерсгаузен, но сколько бы не искал её по городским библиотекам, найти никак не получалось. Не было её и в сети. Я вновь набрал в поисковике ключевые слова - и вот удача на этот раз! - смотрю, повесть целиком выложена на сайте писателя.

26 мая я написал Михаилу Александровичу:

«Воспользовавшись Вашим советом, сегодня нашёл в интернете из повести «Не унесу я радости земной» и присовокупил к набранным стихам главу «Пока не сложим головы...», добавил статью из «Ленинца» 68 года. С Вашего позволения я могу опубликовать их под заголовком «Вместо Предисловия».

«Да, конечно!» - получил короткий ответ писателя.

10 июля 2024 года, по моей просьбе, сотрудница Национальной библиотеки Республики Башкортостан имени Заки Валиди г. Уфы Ильгиза Игебаева прислала мне фотокопию газеты «Ленинец» № 42 (4117), увидевшей свет в субботу, 6 апреля далёкого 1968 года,  органа Башкирского обкома ВЛКСМ, корреспондентом которой работал тогда ещё молодой Михаил Чванов. Эта заметка и явилась первой поэтической публикацией - увы! - уже посмертной - поэта Генриха Лунгерсгаузена. О ней упоминается в повестях «Я сам иду на твой костёр» и «Не унесу я радости земной...».

Мне очень долго не удавалось найти фото Лунгерсгаузена, а очень хотелось сравнить свои представления об этом человеке с реальным изображением, и когда лет пять назад где-то в интернете мне посчастливилось отыскать кем-то обрезанный профиль геолога, я стал задумываться о живописном - в полный рост - портрете. Именно благодаря той  скачанной из сети и распечатанной фотокарточке я и отправился в первый раз в Уфу к Михаилу Чванову - не доверяя случайному источнику, мне  не терпелось удостовериться в том, что это действительно Генрих Фридрихович. Тогда ещё мне не к кому было больше обратиться - с внучатыми племянницами я познакомлюсь позже.

Время идёт быстро. Зимой задумался о надвигающемся 20 августа 115-ти летнем юбилее Лунсгергаузена. С грустью подумав о том, что на задуманный ростовой портрет у меня нет ни материала, ни достаточной для такой работы площади, решил писать поясной портрет, чтобы сделать хотя бы то, что на сегодня по силам. Как-то легко, сама собой, - видимо давно лежала где-то на поверхности, -пришла мысль о бескрайней географии, местах тем или иным образом связанных с поэтом и учёным: хорошо бы пригласить для участия в торжествах живописцев из тех краёв. Как здорово будет взглянуть на мир глазами различных художников и, одновременно, глазами самого Генриха Лунгерсгаузена, который то же был одарённым художником. На свой страх и риск, я стал списываться с мастерами из городов, которые имеют непосредственное отношение к жизни Г.Ф., и, в поисках художника из Данкова, однажды познакомился с тамошним краеведом Павлом Ивановичем Усовым. Спустя какое-то время получаю от него какое-то количество переснятых на мобильный телефон фотографий, стихотворений и документов из фондов Данковского краеведческого музея. Два документа вызвали у меня особый интерес и я решил обязательно включить их в этот сборник.

Поскольку настоящая книга задумана прежде всего для читателя города Кумертау, «Производственная характеристика» на Лео-Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена будет интересна прежде всего как реально дошедший до нас живой персональный документ, подтверждающий непосредственное участие в изучении учёным залежей бурого угля на Западных склонах Южного Урала, произведённые им в составе целой группы других геологов в 1942-1944 годах. Уже из этого документа видно, что работы по исследованию недр в нашем районе были завершены до нашей Победы в Великой Отечественной Войне. Эти обстоятельства и явились научно обоснованной базовой предпосылкой для дальнейших работ по освоению и добычи бурых углей, строительству разреза, брикетной фабрики, инфраструктуры - выражаясь современным языком. А попросту - начало строительства города Кумертау. Документ подписан руководителями Башгеологоуправления тех лет. Именно эта характеристика, в числе прочих необходимых документов, позволит получить Г.Ф. Лунгерсгаузену учёное звание кандидата геолого-минералогических наук.

Если «Производственная характеристика» не имеет отношения к творчеству, то второй документ совершенно не случайно предваряет блок стихотворений поэта. И дошёл до нас под заглавием «Памяти Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена».

Эти два исторических документа, в числе некоторых других, любезно присланы мне краеведом из родного города Г. Ф. Лунгерсгаузена - Данков, Липецкой области,  Павлом Ивановичем Усовым в виде фотокопий. Оригиналы документов хранятся в Данковском краеведческом музее. Судя по всему,  там находится весь личный архив Генриха Фридриховича бывший при нём на момент гибели. Вопрос: кем и когда этот архив был передан в фонды музея, пока остаётся открытым. Со слов Павла Ивановича, в числе документов архива есть множество стихов Лунгерсгаузена. Подборка 1964 - 1966 годов. На мой взгляд, это те же произведения, что и публикуемые в этом сборнике.

Стихи для настоящего издания взяты из юношеского дневника поэта и синей машинописной тетради, переданные мне дар для фондов Кумертауского городского историко -краеведческого музея  19 августа 2024 года внучатой племянницей поэта - геолога Еленой Владимировной Поповой, живущей в Москве. Все эти годы данные артефакты хранились в её семье.

Первый из публикуемых документов, как мне кажется, и должен предварять книгу «Стихотворения Генрих Лунгерсгаузена». В своё время Елена Владимировна рассказала мне историю этой тетради: отпечатаны листы ещё при жизни автора. И действительно, листы пронумерованы его рукой, сохранились карандашные и чернильные правки. Под одним из стихов перьевой ручкой проставлена дата: 10 августа 1966 г.  За десять дней до своего ухода он ещё работал над этими стихами. В тетрадь машинописный текст кем-то заботливо собран уже тогда, когда Генриха Фридриховича не стало. Каким образом эта тетрадь попала в семью Елена Викторовна уже не помнит. В столе заказов Кумертауской типографии обратили внимание на безупречное её исполнение и отменную сохранность.

Размышляя над тем, чьими стараньями дошли до нас эти стихи, не могу не согласится с Михаилом Андреевичем Чвановым: «Постойте: а может, та плачущая девушка в грохочущем по заболоченной тайге вездеходе, держащая его воспалённую голову на своих коленях, а потом горько рыдающая под окнами поселковой больницы, — и была его светлая и печальная песня?»
Если так ревниво он прятал от чужих глаз свои поэтические откровения. И мог ли он доверить их стороннему человеку?

Я не из праздного любопытства спрашивал в переписке Павла Ивановича Усова:

«Добрый вечер, Павел! Завис в присланной Вами папке. Давно не даёт покоя один вопрос: кто сохранил всё это? В музее должно быть известно имя, данные человека. Хочется найти, конечно, дарителя. Это явно архив, бывший при нём на момент смерти. Думаю, там не обошлось без женщины. Ищите женщину - как всегда. Он жениться собирался по возвращению в Москву. Скончался также на руках зарёванной женщины. Невеста была вдвое моложе его. Получается что-то около 40-го года рождения. Может жива? От Поповой Елены я знаю, что последняя из его "геологинь" уже скончалась. Так называет их Елена Владимировна.»

Павел Усов:  «Добрый вечер, Валерий! Мне это тоже интересно. Теперешний директор музея этого не знает. Попробую выяснить по другим каналам».

«ПАМЯТИ ГЕНРИХА ФРИДРИХОВИЧА ЛУНГЕРСГАУЗЕНА» - ну нет в синей тетради этого листа!
Да и все ли «Товарищи по работе" станут душеприказчиками!  Это было нужно кому-то одному. Одной! Я хотел бы узнать - кто она? Чтобы запоздало, из конца четверти другого века, другого тысячелетия, в пояс - по-русски! - поклониться  ей низко, со словами благодарности, за сохранённое для России имя Русского поэта  - немца Лео-Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена.

                *  *  *

Вспоминается давняя история: 1991 год(было не сложно запомнить эту дату. И вот почему.
Один из моих друзей зачитывался недавно появившейся еженедельной газетой «Аргументы и Факты». Заглянул к нему в обувную мастерскую - на журнальном столике лежит очередной номер «АиФ». В ожидании товарища, листаю газету. На одной из страниц крупным и жирным шрифтом заголовок: «В 1991 году в Советской армии служит 1991 генерал!». Идёт раскачка устоев великой страны советов и нужно развалить армию. Речь идёт о том, что воевать мы ни с кем не собираемся, так чего ради кормим такую прорву генералов. Именно по этому хорошо помню год, о котором рассказываю.
Я полон надежд и амбиций стать писателем. Пишу и даже что-то из написанного публикую в городской газете.
Проходит две - три недели и в новом выпуске «АиФ», там же у друзей обувщиков читаю, что вот де, в полку нашем ежегодно прибывает и в одной лишь Писательской организации города Москвы число литераторов перевалило за десять тысяч членов.
Я почему-то предположил, что каждый из коллег в одной конкретно взятой Москве ухитрился издать по одной единственной своей книжке прямо в этом году. Полу подвальное помещение, в котором я в то время находился было довольно просторным. Передо мной вдруг стали строем идти драматурги, сценаристы, писатели и кучерявые поэты в цилиндрах. Первый из них подошёл почти в плотную к дивану, на котором полу боком, закинув ногу на ногу и распластав правую руку на потёртую спинку, с неизменной сигаретой сидел я. Не обращая на меня никакого внимания, - уж и не знаю, существовал ли я для него, - писатель наклонился и положил свою свежеизданную книжку у моих ног, прямо на давно не метёный пол, не останавливаясь развернулся и двинулся навстречу собратьям. Его примеру следовали все прочие и стопка за стопкой до самого потолка стала расти книжная стена. Куда-то девался специфичный дух обувной и запах свежих томов в переплётах всевозможных расцветок заполонил пространство типографским ароматом. Стена быстро росла и уплотнялась, потоку авторов было не видно конца и края... Я не дал завалить себя книгами, встал и вышел на воздух. Десять тысяч книг - это сколько? Какого они качества? Есть ли среди всей этой массы народу хотя бы один Пришвин, один Наседкин... И всё это я должен прочесть прямо тут!? Прямо сейчас!? Всё это мне одному!? Шутить изволите.
Бедный читатель! «Не выходи из комнаты - возьми и забаррикадируйся...»
Я не стал убеждать себя, что мне далеко до Гоголя, но в самое ближайшее время, собрав увесистую сумку, куда вошли написанный в 87-м году роман, и в 89-м весёлая, уже времён перестройки, повесть - фейерия о залётной птице(персонаж, под которым скрывался мой самодур - начальник), с десяток небольших рассказов, и ещё каких-то набросков, и самое главное моё к тому времени богатство - стихи и тексты песен в тетрадях и в розницу: числом более четырёх сот. Собрал - и совсем как Николай Васильевич - придал это всё огню. Не знаю, были ли гаражные кооперативы во времена Гоголя, но свои труды я спалил за гаражами на улице Лесной. Это не было спонтанным или истеричным решением. Я до сих пор уважаю себя за тот мужской поступок: шалили лихие девяностые, росли мои дочери. Нужно было как-то крутиться в том голодном безденежье. Я дал себе слово, никогда не брать пера в руки и не кропить бумагу чернилами. Я - не писатель. Я вырос.
Всё рассказанное совершенно не означает, что я совершенно перестал писать. Всегда, все последующие годы хоть какая-то строчка - самая маленькая заноза - продолжала свербить.
С той поры у меня остались в домашнем архиве всего две газеты. Какое-то количество стихов лежало в пузатом писательском портфеле, но со всеми переездами семьи в моё отсутствие, и тот куда-то запропастился. Пришло время, и я обратился в городской архив - теперь у меня есть несколько стихотворений из восьмидесятых. Знаю, что это ни всё, что появлялось в печати, значит есть повод ещё раз полистать старые фонды.
Не знаю, в какой степени тут замешано провидение, но в прошлом году, почти у своего подъезда, встретил одного из старинных приятелей. Спросили на бегу друг у дружки: как дела? Я показал рукой на свой балкон и мы второпях разбежались каждый в свою сторону. Думал, ещё лет на сорок. Каково было моё удивление, когда через пару дней - в ближайший выходной - я, отозвавшись на настойчивые стуки, распахнул дверь и увидал того самого товарища на пороге. Просидели долго - конечно же всегда есть что вспомнить. Несу из кухни очередные кружки с чаем, а друг, дождавшись когда я наконец усядусь, достаёт и протягивает мне паку. Папка кажется мне знакомой. Изумлённо смотрю на него. Отвечая на незаданный мной вопрос, улыбаясь, он кивает на папку:
«Ты сначала открой...»
Знакомые зелёные листы исписанные стихами моим почерком. Этой бумаги было полно на предприятии, где я работал когда-то очень давно - сразу после армии. Тогда мне удалось сделать довольно приличный её запас у себя. Я писал на ней и переписывал. Было несколько пачек. Хватило и на упомянутый роман, и на повесть, и ещё бог знает на что. На несколько лет. Обстоятельств, при которых стихи оказались у друга, ни он, ни я не вспомнили. Так уходят из дома самые нужные книги: кто-то взял почитать. А я сидел, перебирал забытые стихи, и думал о Михаиле Афанасьевиче Булгакове: Воистину! рукописи не горят.
Зачем я вспомнил сейчас эту историю? Какое отношение имеет столь пространное отступление к Генриху Лунгерсгаузену? - Прямое! Эта синяя тетрадь. Эта молодая тут и там плачущая женщина. Эти похожие друг на друга подборки стихов в Данковском музее, в семье Елены Владимировны Поповой (та самая синяя тетрадь, которую я сейчас перелистываю), только эти стихи были в распоряжении М.А.Чванова, которые передала ему сестра Генриха - Ирина Фридриховна и которые, по словам самого Чванова он, греша на потерю памяти после перенесённой пандемии, вроде бы передал какому-то мужчине из какого-то журнала. Стихи, которые можно прочесть на страничке Генриха Лунгерсгаузена в «Стихи. ру» появились там благодаря другой внучатой племяннице Г.Ф. из Ташкента Ирине Владимировне Кокозиди. От неё самой и от её кузины Е.В. Поповой знаю, что стихов у неё на руках гораздо больше - выложить больше ей когда-то элементарно не хватило времени. А потом, очевидно, и запал пропал - такое часто бывает. Когда-то Кокозиди просила у меня адрес Чванова. И приблизительно тогда же сказала, что Михаил Андреевич каким-то образом когда-то передавал ей бумаги Генриха Фридриховича. Те ли это самые бумаги, что он нашёл у детей Ирины Фридриховны в Уфе? Какие-то стихи ему - Чванову - оставила сама Ирина Фридриховна в редакции «Ленинца» в 68 году? От Елены Поповой мне известно, что уфимской дочери Ирины Фридриховны давно нет в живых.(В семье Елены Владимировны её звали «Ляля», под фото И.Ф. стоит тоже имя - «Ляля», и уже от меня ей стало известно настоящее - по паспорту - имя родственницы. К сожалению, до сих пор не известно её фамилия по мужу). В синей тетради собраны листы, пропечатанные через копировальную машинку. И явно не первый экземпляр. И даже не 2 или третья копия. Сколько копий было изначально 4,5,6? По опыту знаю, больше пяти уже вряд ли годится для чтения. Заботливая машинистка, она же? - бескорыстная душа, она же? - душеприказцица... Уверен, что в её семье (при условии, что она могла передать свои чувства наследникам) хранится в точности такая подшивка.
Но стихи в этой подшивке за 1964-66 годы. Из юношеского дневника - блокнота, датированного 1927 годом, для настоящего сборника взяты ещё два. Меня терзает мутное сомнение - сорок лет полных любви, разлук, утрат, скитаний, переживаний, приключений, порой сулящие скорую гибель - романтическая душа поэта не искала выхода? Вы верите? Я - нет.
Я верю, что если рукописи не горят, где-то должен ждать часа полный архив Г.Ф.Лунгерсгаузена. Его московская квартира в отсутствии совместно проживающих родственников перешла государству. Его дача в престижном подмосковье постигла та же участь. Наверняка где-то там и находился личный архив поэта. Как им распорядились? В чьи полномочия и компетенцию входили заботы о литературном наследии?
Самим автором стихи разбиты на циклы, но вся подборка осталась безымянной. У книги должно быть своё имя. Не будучи уверенным в полноте творческого наследия поэта, не правильно будет именовать книгу «Избранное». Безликое «Стихи»? Передо мной лежит ручной работы аккуратно исполненная тетрадь, обтянутая синим калинкором с чёрным коленкоровым же переплётом. В советское время при уважающей себя организации были свои не большие переплётные мастерские. Возвращаясь к тетради, я всякий раз называю её синей. Собирая и обрабатывая материал к данной книжке, дабы скорее отыскивать нужное на рабочем столе, мне пришлось создать отдельную папку с одноимённым названием. Я уже полюбил и привык к этому имени: «СИНЯЯ ТЕТРАДЬ». Так с чего бы его менять?

«Кумертауское время»
28 июля 2023г.

Кумертау - 70 лет

УЛИЦА ЛУНГЕРСГАУЗЕНА.
Светлой памяти геолога.

Все зубрил, как от меди и злата
На полях отличать пирит,
А не мог заглянуть куда-то,
Где описан перитонит?

Налегая на четвертичные
Ледниковые толщи свои,
Где ему было думать о личном:
Об уюте, семье, любви...

Та война пожирает топливо
Разных видов и всех мастей,
И без счету глотает прожорливо
Не повинных ни в чем людей.

Сгинем с верою в самое лучшее,
Так суров и колюч мир.
Я найду вам ваш камень горючий,
Будь он трижды горючим!

Коль придётся, я стану лошадью,
Сам впрягусь и, заслышав мой "фырк",
Пусть потешится люд на площади
В самом сердце Уфы.

Дав зарок не играть с капканом,
Не ловить на силки зверья,
Кабы знал, что под Абаканом
Подыхать суждено за зря.

И всё время мерещится сетка,
Пляшут тени её на стене.
Лунгерсгаузен - черная метка!
"Он звонит обо мне..."

Наплевать, если в новом времени,
Им от нас не сыскать следа,
Нашим светом, в кромешной темени,
Замерцают в степи города.
   
   Это стихотворение о поэте от геологии Генрихе Лунгерсгаузене сложилось как-то само собой, я только свёл воедино короткие наброски о нём, скопившиеся при работе над этой публикацией. Перечитывая его сейчас, удивляюсь тому, что оно вместило в себя многое из того, что я хотел бы рассказать об этом удивительном человеке и, тем самым, избавило меня от не благодарной необходимости пересказывать классика. Отмечая семидесятилетний юбилей нашего города, будет не справедливо обойти это имя. А многим моим землякам оно явится как откровение.
   Генрих-Лев Фридрихович Лунгерсгаузен появился на свет 20 августа 1910 года, в городе Данков ныне Липецкой области. На малой родине чтут память именитых земляков: есть его имя и в книге памяти Липецкой области, и в Данковском городском краеведческом музее хранят материалы о геологе.
   В наши края он попадает в эвакуацию с Академией наук СССР в 1941 году и работает в Башкирском территориальном геологическом управлении города Уфы.    "Лунгерсгаузен буквально исколесил всю Башкирию, - читаем мы у известного русского писателя, уфимца Михаила Андреевича Чванова. - Его работы по так называемым третичным немым толщам Башкирского Приуралья послужили толчком для открытия ценных месторождений бурого угля в этом районе, а в последствии - и рождения города Кумертау."
   Тогда я не придал этим словам большого значения, но уже позже - на севере, вспоминая свой город, стал невольно задумываться об этом человеке. Каюсь, тогда, после первого прочтения, я даже имени его не то чтобы не запомнил, - внимания не обратил. Всё что всплывало в памяти это отрывок фразы из какой-то повести Чванова: то ли город, то ли уголь "на ручье Бабай..." И только через год, в свой следующий приезд в Кумертау, всё ещё смутно представляя, для чего мне это нужно, стал понемногу собирать для себя информацию о нём. Во-первых, перечитал Чванова  и затем, уже располагая фамилией, стал иногда загугливать его в сети. Таким образом я не только скачал для себя фотографию Лунгерсгаузена, но и нашел его авторскую страничку на портале "Стихи. ру". В своих произведениях Михаил Чванов с каким-то пиитетом или трепетом отзывается о стихах Лунгерсгаузена, бывает, он цитирует их, рассказывает о том, что читает их друзьям-геологам у дорожных костров.
   Со временем я привык к этому человеку - Генриху Лунгерсгаузену - и почти физически стал ощущать его присутствие рядом. Сейчас мне кажется, я давно и хорошо с ним знаком. Чувство такое, словно только что говорил с ним. Перекинулись парой фраз и разошлись по своим делам.  Человек даже вещи свои оставил, вот-вот вернётся. Так  часто бывает: свело не надолго, поговорили и расстались. Человек вышел, а что-то невидимое или неведомое по себе оставил. Может это и есть - аура? Во всяком случае, в этом человеке точно есть нечто притягательное. Я именно так это чувствую. И, видимо, не я один.
   Вот, словно в ответ моим мыслям, опять читаю о Лунгерсгаузене у Чванова: "Я никогда не видел его, хотя, может не раз - как, впрочем, и вы, - встречал на улицах Уфы..." И следом: "Я не только никогда его не видел, до последнего времени я даже не видел его фотографии, но у меня было постоянное чувство, что знаю его хорошо, кстати, на фотографии он оказался именно таким, каким я его представлял. Иногда я даже слышу его голос, словно не одну ночь коротал с ним у дымных таёжных костров...".
   Много ли знаем мы о себе, о своих близких, часто ли задумываемся, если задумываемся, о судьбах живущих с нами рядом? Есть ли нам дело до того, какие трудности выпадали на долю ушедших поколений? Время бежит как вода. Мы торопливо ведём за руку своё грядущее в детский сад, и уже слабо помним, как за эту же самую руку, может быть в тот же самый детский сад, водило нас наше недавно ушедшее прошлое. Вот она та самая связь поколений. Я хорошо помню исполосованную осколками спину своего деда по материнской линии - Михаила, прошедшего ту самую жестокую в истории человечества  войну, 1913 года рождения.Они были ровесники, какие-то три года разницы, и мне не сложно представить Генриха Фридриховича.
   Я опять читаю Михаила Андреевича Чванова: "И я видел его с геологическим молотком и полевым дневником на пустынных ещё холмах, видел сидящим у дымных костров, на которые выходили пастухи: что за незнакомец в столь тревожную годину появился в их краях, что он ищет в земле? - уже совсем недалеко, за Волгой, гремели бои, и он в то время уже знал, но не мог рассказать им, что через какой-то десяток лет здесь будет шуметь город. Шла жестокая война, где-то уже недалеко, на берегах Волги, решался вопрос - не только быть или не быть человеческой культуре, цивилизации вообще, а он, загруженный чрезвычайно важной и срочной работой - поисками стратегического сырья, находит время заниматься теоретическими проблемами древнего рельефа Южного Урала. Он верит, что всё это будет нужно людям."
    Уже у нас, в Уфе его настигает известие о смерти молодой жены: она погибает в Киеве под бомбёжкой на втором месяце своего замужества. До конца своих дней он будет хранить память о ней. Запретит даже имя утраченной жены произносить, заповедует любое упоминание о ней. Сам Генрих так уже никогда больше и не женится. А сейчас всего себя посвятит работе, "охватив исследованиями огромную территорию Башкирского Урала и Приуралья."
   В Нижневартовске довелось пару дней коротко сойтись с ученым-предпринимателем из Новосибирского академгородка, одним из создателей "ДубльГИС" и даже отвезти его потом к самолёту в аэропорт. Ему нужна была всего одна цифра, взять которую он мог только в центральной библиотеке Нижневартовска. Мне пришлось покружить по городу, но найти так необходимую ему цифру я всё-таки помог. Слушал его рассказ о том, как, будучи ещё студентами, вдвоём с товарищем собирали они где только могли карты определенного масштаба. Как они ходили, а потом и ездили по лесникам, геологам и прочим подобным службам, как один стыковал разрозненные листы на четвереньках ползая по полу тесной комнаты студенческой общаги, а второй сидя на шкафу (безусловно - риск!), снимал сложившуюся внизу панораму на фотоплёнку и как после определённой обработки, писалась программа навигатора...
   Слушал и думал о рассыпавшемся в полёте двигателе одномоторного самолёта, (тогда пилот изловчился посадить машину прямо на реку), в одно из многочисленных авиакрушений, выпавших на долю Лунза (так звали его друзья-геологи). Он был одним из инициаторов создания Всесоюзного аэрогеологического треста в 1946 году, ещё не предполагая, что это станет смыслом его последующих двадцати лет жизни. Тогда же был отозван из Башкирии, назначен научно-техническим руководителем Эвенкийской аэрогеологической экспедиции, - а в 1952 станет главным геологом того самого Всесоюзного аэрогеологического треста и это уже на всю жизнь!, - в обязанности которого и входило  создание тех самых упомянутых выше карт. Чванов М.А. указывает на "Геологическую карту СССР масштаба 1:250000". Хорошо помню, как на уроках географии подобную карту перед нами всякий раз вывешивал сам географ, ещё не успевший пропить глобуса. Казалось, она была столь велика, что закрывала собой всю классную доску. Геометрические фигуры определенного цвета означали месторождения полезных ископаемых - народных богатств. Одному Богу  известно, какое количество часов налетал при её создании сам Генрих Фридрихович. Родина высоко оценит  его вклад в этой работе и в 1957 году в числе других геологов Лунгергаузен будет выдвинут на соискание Ленинской премии, одной из самых значимых наград Союза ССР.
    "2ГИС", говорите, - со шкафчика...
   Не гоняясь за высокими научными степенями, Генриху Фридриховичу удалось оставить заметный след во многих областях науки: палеонтология, стратиграфия, тектоника, геоморфология, геология четвертичного периода... Я снова обращусь к прозе Чванова и приведу коротенький отрывочек из письма к Г.Ф. Лунгергаузену его отца Фридриха Вильгельмовича, профессора геологии:
   "Рад, что печатают твои мысли о "космическом годе" и ...статья одобрена некоторыми астрономами. Я говорил тебе: астрономы поворчат немного, но твои мысли примут, а геологи, понимающие в астрономии ровно столько же, сколько я в халдейских письменах, ни черта не разберут и будут ругаться." А как вам такая выдержка из частично приведенного М. А. Чвановым Доклада Академии наук СССР: "Широкое признание получили работы Г.Ф. Лунгерсгаузена по вопросам цикличности развития Земли как небесного тела, зависящего в своей эволюции от общих закономерностей развития Вселенной"!
   Большой ученый, не снискавший да и не искавший себе славы. Скромный и крайне застенчивый человек. Он оставит после себя какой-то запредельный перечень своих научных трудов, частью даже не публикованных и уж конечно на тот момент не систематизированных. Он не собирался покидать этот мир преждевременно, даже ходили разговоры о его предстоящей, всё таки, свадьбе. Смерть нашла его сама, в глухой эвенкийской тайге. Нелепая гибель от перитонита на шестой день после удачной хирургической операции. 20-го августа 1966 года. В день своего пятидесятишестилетия... Вот что это?!
   Лето пришло жаркое. Иной раз, разомлев, присядешь в тени городского парка, в скверике где-нибудь, да просто не в своём дворе мимоходом, дух перевести, - хорошо!  Листва над тобой шумит, слышно, птахи где-то тут шебуршат... Но разве дадут у нас посидеть спокойно, со всех сторон издёргают:
   - Скажите, товарищ, в музей Лунгергаузена правильно иду?
   - Да, товарищ, прямо так по улице Лунгерзгаузена и шагай! Мимо площади Лунгесгаузена, как упрёшься в памятник Генриху-Льву Фридриховичу Лунгерсгаузену, сам увидишь: стоит красивый такой!
    Вот только нет у нас в городе  такой улицы! Чего мечтать о музее и площади, аллейке или улочке, - переулочка не найти. А хотелось бы...
    В ближайшие дни обязательно выйду на старый городской пруд. Прихвачу с собой повесть Михаила Андреевича Чванова "Я сам иду на твой костёр": там столько ещё интересного! Пройду лесом до Ермолаево. Непременно посижу на ручье Бабай. Тут где-то и ходил Лунгерсгаузен в своём четвертичном в поисках горючего камня.














МОЛОДЁЖНАЯ ГАЗЕТА
Республика Башкортостан
(Бывший «Ленинец»)

5 СЕНТЯБРЯ 2024, 21:29

День ушёл за дальние хребты

Имя этого человека сегодня в России мало кто помнит: Лео-Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен - учёный с мировым именем. Он прожил в Уфе недолго, всего пять лет, с 1941 по 1946 год: время эвакуации Академии Наук СССР, всё это время проработав в Башкирском геологическом управлении, но, как след его пребывания, шумит на юге Республики Башкортостан чудесный город угольщиков - Кумертау. Ведь именно его научно обоснованные расчёты запасов бурых углей на Западных склонах Южного Урала позволят принять «в верхах» взвешенное решение и отыскать в обескровленном, разрушенном, истощённом самой страшной в истории человечества войной государстве, людские, материальные и финансовые ресурсы на разработку и освоение залежей недорогого топлива и необходимых для этих целей поселений. Страна очень нуждалась в дешёвых энергоносителях. День ушёл за дальние хребты

Именно на странице газеты «Ленинец», правопреемницей и продолжателем дела которой является "Молодёжная газета", стараниями корреспондента и тогда ещё очень молодого писателя Михаила Андреевича Чванова была подготовлена короткая заметка о геологе Генрихе Лунгерсгаузене, и рядом с ней впервые опубликована подборка стихов. "Ленинец" первым признал в нём поэта. В фондах Национальной библиотеки имени Ахмет-Заки Валиди Республики Башкортостан сохранился номер с той публикацией. Произошло это уже давно - 6 апреля 1968 года.

Совсем недавно в Кумертауском городском краеведческом музе состоялось мероприятие, посвящённое памяти Генриха Фридриховича. Дата выбрана не случайно: так сложилось в жизни этого человека, что день его трагической гибели пришёлся на день рождения. Жизнь его оказалась не долгой, всего 56 лет (1910-1966), но как учёный он успел сделать много. Он один из отцов-основателей советской аэрогеологии и создателей Геологической карты Союза ССР; предопределил местонахождения кимберлитовой трубки в Якутии, по сути, явившись первооткрывателем российских алмазов; открытия планетарного масштаба в астрономии; изучая башкирские пещеры, открыл и описал особый тип отложений, образующийся на дне карстовых пещер вследствие их обрушения и образования осадков, который назвал инфлювием. Оставил после себя более 170 научных трудов.

На мероприятии присутствовал глава администрации Кумертау Олег Астахов, выразивший готовность в оказании помощи музею при создании постоянной экспозиции именитого земляка - учёного и поэта, других проектах музея, направленных на увековечение памяти Генриха Фридриховича. Лектор-экскурсовод музея Наталья Колобкова рассказала о проделанной и предстоящей поисковой работе, связанной с именем поэта-ученого, новом готовящемся пешеходном туристическом маршруте.

«Тропа Лунгерсгаузена» пройдёт по историческим живописным окрестностям города, вдоль ручья Бабай и возьмёт начало от его истоков. Именно на его берегах в то далёкое время и возник стихийно одноимённый посёлок первостроителей.

Специально приглашённая гостья из Москвы, внучатая племянница Генриха Фридриховича Елена Попова, единственная из наших современниц, кто может похвастать тем, что сидела на коленях именитого предка, рассказала несколько забавных эпизодов из их общей жизни и подарила музею и горожанам семейные реликвии: блокнот с личным дневником юного Генриха за 1927 год и тетрадь с его стихами. У тетради своя история: машинописный блок из 220 листов формата А-4 является третьей копией, нумерован самим Генрихом Фридриховичем и носит приписки и правки, сделанные его рукой. Стихи набраны ещё при жизни автора, но, по воспоминаниям Елены Владимировны, заботливо собраны в тетрадь уже после кончины Лунгерсгаузена обожавшими его сотрудницами. Я благодарен этим, пока ещё неведомым для меня, женщинам за возможность листать сегодня рукотворный журнал: не надеясь на саму такую возможность, я шёл к ней долгих десять лет своих поисков.

«День ушёл за дальние хребты» - лишь одна его строка. Ушёл день. Ушла эпоха. Эпоха бессребреников. В степи, на Западном склоне Южного Урала, остался стоять город, которого могло не быть. Которого не могло не быть! Пройти так, чтобы после тебя остался город. Не всякому дано!

СТИХИ ГЕНРИХА ЛУНГЕРСГАУЗЕНА.
(Ранее нигде не опубликованы).

Первой льдинкой скованный
Ручеёк молчит,
Лес, как очарованный,
Над рекой стоит.
Видишь, дали синие
Искрятся в огне,
И смеются инеем
Иглы на сосне.

3 октября 1927 г. Горки. (Прим. В. Л. - Стихотворение взято из дневника Генриха Лунгерсгаузена. Оно в нём - единственное. Из всех известных автору стихов, самое раннее).

 * * *

Бледное небо полудня.
Низкие заросли тала.
Плоские крыши аула.
Бурые воды Урала.
Жёлтые раны такыра
В струпьях засохшего ила,
В кольцах серебряных сера
Выцветы гипса и соли.
Тени лиловых рассветов
В перьях жемчужных и синих,
Горький, как позднее лето,
Запах отцвётшей полыни.

11 октября 1964 г.

Автор материала Валерий Ляпустин.
















«КУМЕРТАУСКОЕ ВРЕМЯ»
10 февраля 2025г.

Несколько лет я занимался изучением жизни и творчества Лео-Генриха Лунгерсгаузена. Напомню, это геолог, имеющий непосредственное отношение к открытию и освоению Бабаевского и других месторождений залежей бурых углей на западных склонах Южного Урала и, стало быть, к возникновению нашего прекрасного города.

Казалось, всё, что можно было, уже сделано. Для себя я закрыл эту тему. Или почти закрыл. Но взбрело в голову: «А что если пройтись по России его взглядом…» Понятно, что сделать это невозможно практически, но можно собрать в одном месте пейзажную живопись. Стал общаться с художниками, охватывая географию Лео-Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена, и ничего не возможного нет! Относятся с пониманием, откликаются. И Кумертауский городской краеведческий музей готов с радостью принять и разместить у себя эту выставку 20 августа сего года, в день памяти поэта-геолога.

Огромная благодарность вновь обретённым друзьям коллегам-краеведам города Данков Липецкой области Светлане Ивановне Шебановой и Павлу Ивановичу Усову за неоценимую помощь в поисках материалов о Лунгерсгаузене.

Отдельная благодарность его внучатой племяннице Елене Владимировне Поповой, уже хорошо знакомой горожанам, она посещала наш город в те же августовские дни прошлого года. Ей удалось уточнить место захоронения знаменитого родственника.
Все полученные мною материалы: копии документов, фотографии – будут переданы городскому музею и пополнят экспозицию учёного.

В. ЛЯПУСТИН, краевед

Эту свою заметку в Кумертауской городской газете «Кумертауское время я поместил на своей страничке в социальной сети и поделился с Павлом Ивановичем Усовым. Два дня спустя получаю ответ:

«В городе Данкове, на родине Генриха Лунгерсгаузена, тоже планируют отпраздновать его 115 - летний юбилей.
Данковские краеведы приняли такое решение 12 февраля на своём очередном собрании».



Павел Усов, заместитель председателя правления Данковского районного общества краеведения



















ОБЛОМОК ВЕРТОЛЁТА
Из истории музейного экспоната.

Приглашали Михаила Андреевича Чванова на День рождения Лео-Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена. Городской отдел культуры выделил нам в ночь автомобиль. 19 июля 2024 года встретили в Уфимском аэропорту Московскую внучатую племянницу геолога - Елену Владимировну Попову. Ехать с нами на мероприятие в Кумертау писатель отказался, но очень хотел «пожать руку» родственнице геолога. Мы, не решившись тревожить пожилого литератора спозаранок, (самолёт приземлился в половине шестого утра), стали катать гостью по старым улочкам Уфы, знакомя её с достопримечательностями Башкирской столицы, которую, справедливости ради стоит сказать, она и без нас знала - когда-то преподавала в Стерлитамаке. К Чванову явились к десяти и не заметно за разговорами пробыли что-то более трёх часов. Ну как за разговорами? - всё больше слушали писателя. Рассказчик Михаил Андреевич ещё тот: кого хочешь увлечёт. Конечно, все его воспоминания вращались вокруг имени Генриха. Что смогли, мы засняли на мобильный телефон, но из-за качества микрофона моего андроида, вся запись годится разве что для домашнего просмотра да и то с хорошим усилителем.

- А хотите я подарю вам обломок того вертолёта? - пристально глядя мне в глаза, неожиданно прервал свой рассказ бывалый путешественник.

Я ответил, что-то на вроде того, что для музея это безусловно будет исключительный подарок. Мне  хорошо запомнилась история его происхождения: когда-то неутомимый путешественник Чванов М.А. специально побывал на месте крушения - у него в повестях этот случай описан.

Я хотел было пересказать его - этот случай - , или, ещё лучше, - стенографировать по своей аудиозаписи, пока не наткнулся на интервью данное в прошлом году Михаилом Андреевичем Анатолию Чечухе.

Сегодня, садясь за этот текст, решился побеспокоить Анатолия Львовича:

«Добрый день! Извините, Анатолий, "Лестница в небо Михаила Чванова" в прошлогодних "Бельских просторах" это же из-под Вашего пера? В прошлом году Михаил Андреевич подарил мне обломок того самого вертолёта из интервью. Подарил для Кумертауского музея в память о Генрихе Лунгерсгаузене, который и сам много раз выходил из авиакрушений невредимым. Этот обломок связывает его с Генрихом. Понимая как он ему дорог, я хочу чтобы артефакт был включён в постоянную экспозицию о геологе. Историю о спасении Чванова Лунгерсгаузеном я слышу каждый раз от самого Михаила Андреевича, а готовя пояснительную записку для экспозиции, решил воспользоваться интервью данное Вам (если, конечно, я обращаюсь по адресу). Надеюсь, Вы не будете против ссылки на Вас и журнал "Бельские просторы"? »

Анатолий Чечуха:
- Добрый день, Валерий! Да, не против, конечно! - получаю короткое сообщение в ответ. С готовностью делюсь с горожанами воспоминаниями писателя.

(Из интервью Михаила Чванова журналу «Бельские просторы» №7-10 за 2024г.. Анатолий Чечуха «Лестница в небо Михаила Чванова».)

«И вдруг на наше стойбище выходит старик из Якутии со стороны Оймякона в поисках оленей ; разогнали волки. «Вон за теми горами стоят геологи, которые делают карту с воздуха. Прилетают к нам за мясом, скоро они уже будут улетать на зиму, и так задержались». Я понял, что это экспедиция Всесоюзного аэрогеологического треста, контора которого напротив Кремля в Сауновском проезде. Главным геологом которого до своей смерти в эвенкийской тайге был Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен, выдающийся ученый, хороший поэт и художник. В войну он работал в Башкирии и открыл Кумертауское месторождение угля. Я пригласил старика ночевать в мою рваную палатку, он отказался: «Однако, тушно там», постелил под лиственницу оленью шкуру, свернулся в комок рядом с собакой. Я отправил со стариком записку: «Терплю бедствие в развилке таких-то рек. В свое время публиковал в своей газете стихи Г. Ф. Лунгерсгаузена, знаком с его сестрой, которая живет в Уфе». Дошла ли моя записка?..

...Альберт вышел к Охотску за день до моего вызволения. Оказалось, что на перевале Рыжем в хребте Сунтар-Хаята вертолёт ударом пурги бросило на скалы и он, теряя по пути «архитектурные излишества», погремел вниз по ущелью. Никто не погиб, хотя все получили те или иные ранения. Николай сломал руку, ногу, получил крупозное воспаление лёгких и сейчас лежал в охотской больнице – их спасло оленье мясо, которое мы, выпросив у Даши, перед взлётом забросили им в вертолёт. Нас с Альбертом не было в списке пассажиров, он забрасывал нас контрабандой и потому не мог сказать, что оставил нас в верховьях Охоты. Следователю он объяснил, что оказался в районе катастрофы, сбился с пути в результате налетевшей пурги. Николай попросил подобрать нас при случае своего друга вертолетчика Геннадия Гиндуллина. Но Гена, работая с гляциологами на том же хребте Сунтар-Хаята, ураганом был сорван с ледника и сгорел вместе с вертолётом...

...И вот я снова летел в Охотск. Вертолетчиком, обнаружившим самолёт, похожий на самолёт Леваневского, оказался не кто иной, как Николай Балдин. А в аэропорту встречала его жена Оля. «Мы с Николаем только вернулись из отпуска, я прилетела из Хабаровска вчера, а он задержался там, прилетит завтра утром. В авиаотряде мне сказали, что снова прилетаешь ты, искать какой-то самолет… У меня к тебе большая просьба. О тебе тут нехорошая слава, что ты приносишь несчастье. Три года назад Николай тебя забросил в верховья Охоты, на обратном пути разбился, два года больниц, судов, почему он оказался в том районе. Он попросил забрать тебя Гену Гиндуллина ; тот, не долетев до тебя, сгорел вместе с вертолётом. Точно: завтра Николая назначат лететь с тобой, это он нашёл самолёт, откажись под каким-нибудь предлогом! Только Николаю об этом не говори…» Не откладывая дела, устроившись в гостиницу, я пошёл к командиру авиаотряда. «Вам повезло, – добро встретил он меня, – в ту сторону есть оплаченная заявка, больше месяца не выходит на связь рация партии геофизиков, завтра прилетает наш лучший пилот, имеющий право на ночные полеты, потому что это очень далеко, а после вас ему ещё дальше лететь, кстати, он и нашёл самолёт». ; «Я не хочу лететь с Балдиным», – сказал я. «Почему?» ; «Как в кинофильме “Мимино” – из личной неприязни». ; «Вот что, как я понимаю денег у вас на оплату вертолёта нет, вы ещё выпендриваетесь. Что, боитесь лететь с Балдиным после того случая, я разве не знаю, кто вас тогда забрасывал в верховья Охоты?» Пришлось объяснить, в чем дело. Он сразу смягчился: «Ладно, через пару дней с пожаров возвращается Иван Подлубов, тоже имеющий допуск на ночные полёты, день отдохнёт…

...в «Вестнике АН СССР» я прочёл почему-то мало кем замеченную короткую, но фундаментальную статью погибшего в эвенкийской тайге геолога Г. Ф. Лунгерсгаузена, который однажды, уже мёртвый, спасёт меня. Читал я и всевозможные древние хроники. В результате у меня получилось эссе «Время и Концов и Начал». В сокращении оно было опубликовано «Литературной газетой», в то время, наверное, самым популярным периодическим изданием, выходящим огромным тиражом. Тогда ещё не было интернета, ксероксов, существовала лишь легендарная машина «Эра» для копирования всевозможных технических чертежей, за этим строго следили органы. Но чего только на ней не печатали, втайне, конечно. Так вот, статья моя, к моему удивлению, разошлась многочисленными копиями по всей стране, её перепечатывали издания самых разных направлений, от склонных к фантастике и мистике до «Епархиальных ведомостей»...»

Стали прощаться с Михаилом Андреевичем, я решился и напомнил ему об обещанном осколке фюзеляжа винтокрылой машины, собратья которой не раз выручали его в нелёгких таёжных и горных условиях и спасли его однажды где-то там - в далёкой тундре. Мне думается, Михаил Андреевич Чванов поделился со всеми нами своей невидимой связью с Лео-Генрихом Фридриховичем Лунгерсгаузеном через этот небольшой и почти невесомый обрывок алюминиевого листа, передав его для городского музея. И пусть сам артефакт напоминает нам о героических, суровых и смертельно опасных буднях мужественных первопроходцев.
9 июня 2025г.













ПРИМЕЧАНИЯ.
Михаил Андреевич Чванов

Не унесу я радости земной…

Редактор Г. Зайцев
Художественный редактор В. Ковалев
Технический редактор Г. Зигангирова
Корректоры Л. Семенова, Н. Кудрявцева
ИБ № 732
Сдано в набор 4|IV 1978 г. Подписано к печати 13|VII 1978 г. Формат бумаги 70х90-1/32.
Бумага тип. № 3. Условн. печ. л. 7,6. Учет. изд. л. 7,6. Тираж 15000. П00149.
Заказ № 134. Цена 45 коп.
Башкирское книжное издательство, Уфа-25, ул. Советская, 18. Уфимский полиграфкомбинат Управления по делам издательств, полиграфии и книжной торговли Совета Министров БАССР. Уфа-1, проспект Октября, 2.

Примечания
1 Палеонтология — наука о вымерших организмах и о развитии органического мира в течение всего геологического прошлого Земли.
Стратиграфия, тектоника — разделы геологии, изучающие, соответственно: первый — последовательность напластования горных пород, их пространственные взаимоотношения и геологический возраст; второй — структуру, движения, деформации и развитие земной коры. Геоморфология — наука о рельефе земной поверхности, его внешних признаках, происхождении и закономерностях развития.
Четвертичная геология — геологическая дисциплина, изучающая последний, четвертичный период в развитии Земли. 

2 Карстовые явления — явления, возникающие в растворённых водой горных породах (известняки, доломиты, мел, гипс, каменная соль) и связанные с химическим процессом их растворения. Выражаются в комплексе поверхностных (воронки, котловины) и глубинных форм (различные подземные ходы, полости, пещеры), своеобразии подземных вод.

Оглавление

- „Здесь бегал босиком…“
- „Правительствующему Сенату предлагаю…“
- Человек, помоги себе сам!
- История, случившаяся с „Гнедыми стихами“
- „Пока не сложим головы… “
*** Примечания ***














СЛОВАРЬ

Аму-Дарья - вторая по длине (после Сырдарьи) и крупнейшая по полноводности река в Средней Азии.

Бадахша;н -  (пушту, дари) провинция на северо-востоке Афганистана. Часть исторической области Бадахшан.

Великая ладья - возможно имеется ввиду Ладья Вечности - ладья бога Ра, созвездие Большой Медведицы.

Горун Аль-Рашид - Абу; Джафа;р Хару;н ибн Муха;ммад, более известный как Хару;н ар-Раши;д. 17 марта 763 или 16 февраля 766 (вероятнее вторая дата), Рей, Иран, Аббасидский халифат — 24 марта 809, Тус, Аббасидский халифат) — арабский халиф из династии Аббасидов с 17 сентября 786 по 24 марта 809 года. Прозвище ар-Рашид («Праведный») получил не от потомков, а от своего отца, халифа аль-Махди. С правления ар-Рашида принято отсчитывать золотой век ислама и халифата. Вместе с тем правление ар-Рашида ознаменовалось сепаратистскими восстаниями в Дейлеме, Сирии и других областях. В 796 году он перевёл свой двор из Багдада в эр-Ракку. За пределами арабского мира Харун широко известен как один из центральных персонажей «Тысяча и одной ночи».

Гурьев - до 1992г. ныне Атырау - город в европейской части Казахстана, административный центр Атырауской области. Расположен в западной части страны, на берегу реки Урал. Один из крупнейших городов Западного Казахстана. Крупный промышленный, экономический и научно-технический центр региона.

Джида(Лох) - среднеазиатский кустарник от 3 до 7 метров высотой. Лисья серебристого цвета. Цветущая джида — самое ароматное в мире растение.

Джингил - тамарикс безлистный, который в Астраханской области называют джингил или жидовижник.Это дерево растёт в голом песке, его не пугают солёные и щелочные почвы, бедные на питательные вещества. Тамарикс почти не горит: даже в сухом состоянии его древесину трудно сжечь из-за высокого содержания золы в коре и соли — в листве.  Тамарикс занесён в Красную книгу, так как способен останавливать барханы песка. 

Династия Суфи - Суфиды — тюркская династия из тюрко-монгольского племени кунграт, правившая в Хорезме в пределах царства Золотой Орды в дельте реки Амударьи. Хотя независимость династии была недолгой (ок. 1361 — 1388), её более поздние члены продолжали править Хорезмом с перерывами в качестве наместников тимуридов до захвата Хорезма Шейбанидами в 1505 году.

Досор - Доссор, посёлок городского типа в Макатском районе Атырауской области Казахстана.
Один из первых центров добычи нефти в Эмбинском нефтяном районе.

Карагач - Вяз приземистый, или карагач, также Вяз низкий, Вяз мелколистный — вид деревьев рода Вяз семейства Ильмовые. 

Колодец Сингирды - Танны-бай, чинк, кладбище Ак-Шек... - видимо топонимы привязаны к одному конкретному географическому месту, скорее всего - Крыму.

Куня-Ургенч - Кёнеурге;нч - город, административный центр Кёнеургенчского этрапа Дашогузского велаята Туркменистана. Является одним из древнейших городов Туркменистана и всей Центральной Азии. В переводе с туркменского языка название города означает «Старый Ургенч». Кёнеургенч располагается в 480 км к северу от столицы Туркменистана г. Ашхабад, на территории древней Присарыкамышской дельты Амударьи. С XI по XIII века, Кёнеурге;нч был столицей крупной средневековой империи — Государства Хорезмшахов, возглавлявшегося огузо-туркменской династией Ануштегинидов, а также центром Хорезма вплоть до XVI века. До монгольского завоевания Хорезма в XIII в. носил название Гургандж и являлся одним из крупнейших и богатейших городов Востока. В первой половине XIV в. являлся главным центром мусульманского богословия, во второй половине XIV в. неоднократно подвергался нападению и частичному разрушению со стороны войск тюрко-монгольского завоевателя Тамерлана.

Лазурит Бадахшана - Афганский лазурит (также лазурит Афганского Бадахшана) — редкий минерал сложного состава.

Миалы - Миалы (каз. Миалы) — упразднённое село в Аулиекольском районе Костанайской области Казахстана. Входило в состав Новонежинского сельского округа. Ликвидировано в 2013 году.

Мен сенэ сюем - мен сені с;йемін - (казах.) - я тебя люблю.

Мен сене теккурем(тюрк) - смысловое значение двояко и зависит от прочтения: поэт либо признаётся героине в обожании, либо сообщает ей, что плевать на неё хотел. Последнее более похоже на правду по контексту.

Могила Болгасын-Мола - Некрополь Балгасын (каз. Бал;асын), находится на старинном некрополе Болгасынмола в 185 метрах на левом (западном) пересыхающем берегу ручья Болгасын, в 6,2 километрах на юго-запад от озера сор Туз, в 11,6 километрах на юго-запад от поселка Талдыкум, в 35,5 километрах на север от административного центра Шалкарского района - поселка Шалкар в юго-восточной части Актюбинской области. Комплекс состоит из большого количества надмогильных насыпей и оградок из сырцового кирпича. Художественные стелы и надгробия отсутствуют, что было присуще Северному Приаралью в средневековую эпоху. В состав комплекса Балгасын входят развалины башни (конец XV - начало XVI в.в.), мавзолей Оналбек-ата (XVII - XVIII в.в.) и могилы без кулпытасов (XIII - XVIII в.в.), сложенные из кирпича и камней. На некоторых могилах изображена тамга рода шекты. Площадь комплекса – 140 ; 220 метров. Некрополь Балгасын и мавзолей Балгасын впервые проходили исследование в конце XIX - начале XX в.в. экспедицией Оренбургской архивной комиссии, которой руководил А. Матов. Древние сведения подтверждают, что памятник Балгасын считали святым местом. В основном к руинам приходят женщины с желанием обрести счастье материнства. По сведениям местных жителей, если во сне паломница увидела хороший сон, значит, желание её исполнится. С 2010 года архитектурный комплекс включён в список памятников истории и культуры местного значения Актюбинской области.
 
Мугоджари - (Мугалжары, каз. М;;алжар) — южное продолжение горной системы Урал в
Казахстане.

Озеро Чеккар - Озеро Челкар (Шалкар) расположено в Теректинском районе Западно-Казахстанской области Республики Казахстан, в 75 км южнее города Уральск.
У этого топонима есть и другие значения, см. Шалкар. Озеро Шалкар каз. Шал;ар, Shalqar  Северо-Казахстанская область Район Айыртауский район Шалкар Шалкар Шалка;р (также Челка;р, каз. Шал;аро файле, устар. Чалкар) — бессточное солёное озеро в Айыртауском районе Северо-Казахстанской области Казахстана. Входит в группу Кокшетауских озёр. Недалеко от берега озера расположено село Шалкар (7 км). Аборигенные виды ихтиофауны — окунь. Кроме них есть вселенцы: ряпушка, пелядь, карп, золотой и серебряный карась. Весною озеро сильно разливается от принятия в себя с западной стороны многоводной речки Кой-багир, образуя по северному берегу обширные заливные луга. В юго-запад. конец озера вливается р. Тюнь-тюгюр

Сагиз - Сагиз (каз. Са;ыз) — село в Кзылкогинском районе Атырауской области Казахстана. Административный центр Сагизского сельского округа. Находится примерно в 108 км к юго-востоку от села Миялы.


Танны-бай - Найдёново (до 1948 года Танаба;й Неме;цкий — исчезнувшее село в Черноморском районе Республики Крым, располагавшееся на северо-востоке района, в степной части Крыма, у старинной дороги из Ак-Мечети в Перекоп (сейчас автодорога 35К-012 Черноморское — Воинка), примерно в 1 километре севернее современного села Далёкое.


Уил - степная река на западе Казахстана. Река находится с левой стороны реки Урал и имеет направление с востока на запад; берёт начало с подножья Мугоджарских гор; с удалением от последних к югу, течёт в более ровных берегах, а далее в совершенно плоских. Длина Уила — около 800 км; в низовьях делится на рукава и старицы, завершается же солёными грязями или впадает в озеро Актобе на Прикаспийской низменности. Правый берег низменный, левый более возвышен.

Усыпальница Тюрабек-Ханым - Мавзолей Тюрабек-ханым (также: Мавзолей Тёребег-Ханым средневековый мавзолей, расположенный на территории Кёнеургенчского национального историко-культурного музея-заповедника в г. Кёнеургенч, Туркменистан. Мавзолей построен в честь Тёребег-ханым, дочери золотоордынского хана Узбек-хана и жены его хорезмийского наместника из рода кунграт Кутлуг-Тимура, позже ставший усыпальницей династии Суфи-кунгратов (1359—1388).Тёребег-ханым — реальная историческая личность, дочь правителя Золотой Орды — Узбек-хана и супруга его наместника в Хорезме Кутлуг-Тимура. Тёребег-ханым была покровительницей женщин, с течением времени её канонизировали и объявили святой. Она умерла молодой и по велению безутешного повелителя над её могилой лучшими мастерами Хорезма был сооружён дворец, достойный её очарования. Мавзолей является гробницей династии Суфи и был построен в XIV веке.

Чий - Неотриния блестящая— вид травянистых растений рода Неотриния семейства Злаки

Чинк (туркм.) — крутой, часто вертикальный обрыв плато высотой до 300-350 м в Западной Туркмении и Казахстане. Обычны чинк у плато Устюрт южного Мангышлака, у восточного берега Красноводского плато. Происхождение чинков различно — эрозионное, денудационное, сводовое тектоническое поднятие. Чинк возникает если под стойкими, бронирующими пластами лежат легкоразрушающиеся горные породы.

Юлтус, зелёный Юлтус - Юлдуз(тат.) звезда. Зелёная звезда.