Пельмени

Среди множества имеющихся в моём доме книг есть и такая — «Восточные легенды и предания». Из этой книги я узнал, что, согласно старому китайскому поверью, наша Вселенная находится в чайнике старика, который спит на пекинском базаре.

Не знаю, как насчёт чайника, в котором умещается вселенная, но вот старый китайский термос, в котором уместилась целая эпоха, мне видеть однажды довелось. Его несла в руках простая русская женщина.

Наша встреча случилась в один из мартовских дней, когда дела потребовали моего присутствия в одном государственном учреждении, находящемся в столице моего родного края. Купив билет в последний вагон, я занял место у входа. Пассажиров было совсем немного.

Сейчас, по прошествии многих лет, мне отчётливо припоминаются лишь несколько из них: старик в зелёной телогрейке, ушанке и роскошных меховых унтах, с обветренным, чисто выбритым лицом, на котором, подобно покрытым инеем брошенным гнёздам, топорщились густые брови. Из-под них сверкали голубым льдом маленькие глазки. Помнится, я сравнил его с Германом Гессе, творчеством которого увлекался в тот период жизни.

Положив правую руку на стоящий рядом с ним на сиденье старый, набитый под завязку — должно быть, жизненным опытом — брезентовый рюкзак, левой он отчаянно рубил воздух, пытаясь растолковать что-то сидящей напротив старухе в длиннополом драповом пальто и белой вязаной шапке. Несмотря на все старания старика, благородное, покрытое морщинами и пигментными пятнами лицо его спутницы оставалось непроницаемым.

Памятны мне также трое азиатов в оранжевых жилетках, надетых поверх спецовок, покрытых пятнами мазута. Двоим из них на вид было не больше восемнадцати. Я и сегодня, по прошествии многих лет, не в силах сдержать улыбку, вспоминая, как, энергично размахивая руками и перебивая друг друга, они беседовали о чём-то на своём гортанном наречии. Третьему было лет двадцать пять. Это был сухощавый, широкоплечий парень. В его облике было что-то хищное и вместе с тем притягательное. Его лицо, обрамлённое чёрной окладистой бородой, поражало правильностью черт. Всем своим видом он напоминал мне одного из популярных в те далёкие годы американских актёров. Чуть склонив голову и сложив на груди руки, он с полунасмешливой улыбкой посматривал на своих товарищей.

Какое-то время я столь же старательно, сколь и безрезультатно, пытался увлечь себя чтением купленного мною в привокзальном киоске журнала. Наконец, закрыв его, я отложил журнал в сторону и устремил взгляд в окно, за которым проплывали угрюмые уральские пейзажи. Весна в тот год выдалась поздняя, и снег ещё не успел утратить белизну, на фоне которой потемневшие от времени избы заброшенных деревень и полустанков выглядели ещё невзрачнее.

Побродив взглядом по заснеженным просторам, я устремил взор вдаль. Там, на самом горизонте, неровной чёрной полосой, повторяя мельчайшие изгибы рельефа, протянулась — осуждённая на вековечный срок — спящая под снегами тайга, за которой поднимались синеватые силуэты Уральского хребта.

Вскоре объявили остановку. Откинувшись на спинку сиденья, я закрыл глаза и открыл их лишь тогда, когда поезд снова набрал скорость. Каково же было моё удивление, когда я обнаружил, что нахожусь в вагоне один.

Вновь закрыв глаза, я мысленно поблагодарил небо за ниспосланные мне одиночество и покой. Вскоре, под перестук вагонных колёс, я незаметно задремал.

— Молодой человек, — услышал я сквозь сон тихий, вкрадчивый голос.

Открыв глаза, я увидел перед собой невысокую женщину лет пятидесяти, с усталым, но всё ещё довольно красивым лицом, на котором, словно два глубоких, полных вековых дум озера, голубели большие, по-детски добрые глаза. Левой рукой женщина придерживала висящую на плече большую чёрную сумку с полустёртой надписью «Adidas». В правой она сжимала ручку большого розового термоса, покрытого изображениями панд.

Одета незнакомка была несколько старомодно, хотя и вполне опрятно: из-под расстёгнутой до половины голубой болоньевой куртки (о таких мечтали все девчонки восьмидесятых) выглядывал серый шерстяной свитер крупной вязки. Чёрные джинсы, обтягивая ноги, ныряли под голенища серых дутышей. Два лёгких белокурых локона, выбившись из-под причудливой норковой шапки, ниспадали на высокий чистый лоб. Нитка искусственного жемчуга, обнимая шею, спускалась на грудь изящной параболой.

— Молодой человек, — снова обратилась ко мне незнакомка, — не хотите домашних, горячих пельменей? А то мне скоро сходить, а у меня осталась одна порция. У меня и хлеб, и чай найдётся, и кетчуп, — с этими словами она похлопала ладонью по сумке. — И совсем недорого.

Она назвала сумму, которая и впрямь оказалась вполне приемлемой, однако и этой суммы у меня не имелось.

— Так что? Не хотите? — повторила она, устремив на меня полный надежды взгляд.

Я вежливо отказался, сославшись на то, что не взял с собой денег.

— Жаль, — тяжело вздохнула она. — Очень жаль. А то бы я вам последнюю порцию продала и домой. Внук меня ждёт.

— А с чем у вас пельмени? — зачем-то спросил я.

— С мясом, с мясом! — затараторила она. В её взгляде вновь вспыхнула погасшая было надежда. — Вы только попробуйте, молодой человек, не пожалеете. Мои ведь не то что магазинные — я и фарш сама кручу на мясорубке, и тесто сама замешиваю, и леплю всё сама. Всё сама.

Она тяжело вздохнула. И столько в этом вздохе было усталости, что я невольно пошарил рукой в кармане в надежде найти хотя бы пару купюр, которые бы, освободив её термос от содержимого, подарили бы ей немного радости.

— Устала я, — сказала она, поставив термос на пол. — Сил нет. Ноги разболелись. И желудок болит. Не ем ведь нормально. Утром чуть свет — внука в школу отведу, а сама — термос в руки, сумку на плечо — и на станцию. День напролёт по вагонам туда-сюда ношусь. Мясо у соседа беру…

Она замолчала. Словно в оправдание, тихо добавила:

— Он свиней держит. Может, всё-таки возьмёте? За полцены отдам.

Я снова решительно отказался, чувствуя, как сострадание в моей душе начинает понемногу уступать место раздражению.

— Ну и ладно, — махнула она рукой. — Заберу их, проклятых, — она кивком указала на термос, — домой. Вечером с внуком съедим. Надо же и мне хоть раз самой наесться своих пельменей досыта. А то я как тот сапожник без сапог — людей пельменями кормлю, а сама с булочек на коржики перебиваюсь.

Она широко улыбнулась, посмотрела на меня, словно предлагая оценить широту её жеста. Я улыбнулся в ответ.

— Можно мне присесть с вами? — она кивком головы указала на сиденье напротив.

— Пожалуйста, — ответил я.

Расположившись у окна, она поставила рядом сумку и термос, затем вынула из кармана куртки носовой платок и вытерла вспотевшее лицо.

Вскоре мы разговорились. Женщину звали Анна Васильевна. Из её рассказа я узнал, что до недавнего времени она работала фельдшером в медпункте одного из посёлков, где и жила.

— Долгая история, — улыбнулась она, когда я спросил, как вышло, что теперь она ходит по вагонам, предлагая пассажирам свои пельмени.

Я выразил желание выслушать её до конца — и она рассказала. Вот её история:

До выхода на пенсию Анна Васильевна много лет проработала фельдшером в медпункте, а в последние годы — уже техничкой, поскольку штат фельдшеров был сокращён. Несмотря на многомесячные задержки по зарплате, она продолжала ходить на работу, не жалуясь и не прося лишнего. Но ни её трудолюбие, ни заслуги перед учреждением не спасли её от окончательного увольнения. Так она, посвятившая всю жизнь труду, оказалась не у дел.

Не привыкнув сидеть без дела, Анна Васильевна попыталась найти работу в родном посёлке — но все «хлебные» места давно были заняты, и не на одно поколение вперёд. Тогда она решила попытать удачи в соседних сёлах. Один из январских рассветов начавшегося 199… года встретил её на станции — она собиралась ехать в очередной посёлок в поисках работы.

Но вмешался случай. По громкоговорителю объявили, что электричка задерживается по техническим причинам. Глянув на часы, Анна Васильевна пошла в небольшую столовую неподалёку от станции.

Заказала порцию пельменей — но не смогла съесть и трёх. Обратившись с претензией к хозяйке — полной татарке, с которой когда-то училась в одном классе, — услышала в ответ циничную усмешку:

— Не нравится, Анечка, мои пельмени — так ты бы, голубушка, сама встала пораньше, накинула фартучек, мясорубочкой поскрипела да скалочкой поработала. Глядишь — и вкуснее бы вышло.

Так её бывшая одноклассница, сама того не ведая, не только обрела конкурента, но и дала Анне Васильевне пошаговую инструкцию к действию.

Когда я поинтересовался, почему ей приходится одной воспитывать внука, она, горько усмехнувшись, ответила:

— Сын мой непутёвый — привёл как-то мальчика и говорит: «Пусть, мать, Витя пару дней с тобой поживёт. Пока мы с Настей квартиру снимем, работу найдём». Вот уже третий год «пара дней» тянется... А мальчишка славный. Во второй класс пошёл, — сказала она с нескрываемой гордостью.

— Тяжело, наверное, одной? — спросил я, когда она обмолвилась о муже, которого похоронила десять лет назад.

— А я не одна, — ответила она, скупо улыбнувшись. — У меня внук есть. Да и соседи хорошие — много лет дружим, в гости друг к другу ходим. Одной, наверное, и вправду было бы тяжело. А так… да и выхода у меня другого нет. Пенсия — смех и грех. А старость, знаете ли, в два раза дороже молодости. Это я вам как медик говорю. Внука надо поднимать. Одна я. Мужа схоронила много лет назад…

Вскоре объявили остановку. Моя собеседница поднялась, повесила на плечо сумку, взяла в руки облепленный пандами термос и, выразив надежду на скорую встречу, быстрым шагом направилась к выходу.

С тех пор прошло много лет. Мне не раз приходилось ездить на электричках, но Анну Васильевну я больше ни разу не встретил. Однако всякий раз, когда слышу от кого-то: «Работы нет» или «За такие гроши я работать не стану», перед мысленным взором встают её глаза — большие, как озёра, полные вековой мудрости. И в моей душе звучит её тихий голос:

— Молодой человек, не хотите горячих домашних пельменей?..

Ломиной Елене Андреевне


С глубочайшим уважением


Посвящается.