Читая Блокадную книгу

Не по кольцу обводной трассы,
не по Фонтанке — по Неве
застывшей,
маленьким баркасом
и на буксире саночки в руке.
Шажочек в час по снежной стёжке.
Сквозь рукавиц протёртый пух
струна истрепленной холщёвки…
Нехитрый скарб.
Рой белых мух…

А на Садовой в отблеске коптилки
взвалив на грудь отчаяния пласты
подросток Юрочка Рябинкин
вмещает вечность на листы.
Заледеневшую громаду
сквозь постулаты дневников,
среди трамваев баррикады
израненного Ленинграда
укрыть хоть горечьностью  слов.

Тахта с подушками в дому,
и абажур, буфета глыба,
и суть не сводится к тому
что нужно только хлеба, хлеба.
Не пыль на переплётах книг,
настенных фотографиях,
коптит чуть видимый язык
предавши всё анафеме.

Во мраке города лучи
от прежней жизни отчертив.

Судьбою выпавшая смена
ролей —
проигрывая бой
с собою, совестью — а время:
час мужества сквозь бабий вой.
И как домой — в жилищный холод —
чрез улиц ледяную рябь
идти, глядя на мрак и голод,
деля диаметрально город,
везя непроданный свой скарб.

Глядеть в несытые глазёнки,
да ладить сердца шестерёнки.

Сквозь дым запёкшихся рубцов
над площадью Дворцовою.
У Ленинграда женское лицо
блокадного, сурового.

На детских саночках свозя
с мечтой на тишину погостную,
у Ленинграда — женские глаза
усталые, бесслёзные

Застыли снежные на пирсах
барашки, город незнаком.
Глядят встревоженные Сфинксы
на голод сквозь мешки с песком.
Нева в заснеженном тумане —
почти не виден лунный серп —
студит нещадно окна Тани:
«погибли Савичевы все»…