Ночь перед Бородино

                Да, были люди в наше время,
                Могучее, лихое племя:
                Богатыри — не вы.
                Плохая им досталась доля:
                Немногие вернулись с поля.
                Когда б на то не божья воля,
                Не отдали б Москвы!
               
                Михаил Лермонтов. Отрывок из "Бородино".
               



   Ночь перед Бородино

*Исторический роман*

---

    Пролог

*5 сентября 1812 года. Деревня Горки.*

Старик не спал.

Шестьдесят семь лет жизни, из которых пятьдесят отданы войне, научили его различать ночи. Есть ночи перед обычным боем — они пахнут порохом и страхом. Есть ночи перед победой — они звучат тишиной, полной уверенности. А есть ночи, когда история поворачивается на оси времени, когда судьба империи висит на волоске, тоньше которого только жизнь человеческая.

Эта ночь была именно такой.

Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов сидел в своей походной палатке, освещенной единственной свечой, и смотрел на карту. Линии, точки, условные обозначения... Но он видел не их. Он видел сто тридцать тысяч французских штыков, которые завтра попытаются пройти через русскую землю к Москве. Он видел свою армию — измученную отступлением, жаждущую боя, верящую в него больше, чем он сам в себя.

Правый глаз, искалеченный турецкой пулей тридцать восемь лет назад, снова заныл. Старые раны никогда не забывают своих годовщин. А завтра — завтра будет новая рана. Только на этот раз пострадает не один человек, а целая страна.

Кутузов провел дрожащей рукой по лицу. Когда это началось? Когда дрожь в руках? Когда усталость стала тяжелее боевого снаряжения?

*Господи, дай мне силы. Дай мне мудрости. Дай мне одну победу. Последнюю.*

За стенами палатки тихо переговаривались часовые. Где-то далеко ржала лошадь. Сто пятьдесят тысяч человек спали перед последним, может быть, рассветом в их жизни. А он, их главнокомандующий, бодрствовал, потому что кому-то нужно было думать за всех.

Кутузов взял перо, обмакнул в чернильницу и начал писать:

*"Жене моей, Екатерине Ильиничне. Завтра будет сражение. Если Господь судил мне не вернуться..."*

Рука замерла. Что можно сказать женщине, прожившей с тобой тридцать четыре года, когда ты готовишься умереть за Россию? Что могут значить слова, когда завтра решается судьба мира?

Он отложил перо и снова посмотрел на карту.

Бородино. Маленькая деревушка, которая завтра станет самым известным местом на земле.

---

    Глава I. Тяжесть короны

*25 августа 1812 года. Дорога к армии.*

Пыль въедалась в морщины, пот стекал под мундир, а в голове звучал один и тот же вопрос: "Неужели ты, дядюшка, надеешься разбить Наполеона?"

Михаил Илларионович вспомнил свой ответ племяннику: "Разбить? Нет, не надеюсь разбить. А обмануть — надеюсь!"

Тогда это прозвучало как острота. Теперь, когда карета везла его к армии, отступающей уже второй месяц, эти слова казались горькой правдой. Обмануть... Да, именно этим он занимался всю жизнь. Обманывал турок, притворяясь слабее, чем был. Обманывал придворных, прикидываясь простодушнее, чем был. Обманывал даже императоров, когда нужно было спасти армию.

Но Наполеона?

*Корсиканец*, как презрительно называли его в петербургских салонах. Только вот этот "корсиканец" за пятнадцать лет не проиграл ни одного сражения. Этот "корсиканец" покорил пол-Европы и заставил королей ползать у своих ног.

Кутузов прикрыл правый глаз рукой. Боль опять. Всегда, когда он думал о Наполеоне, боль возвращалась. Аустерлиц. Два декабря тысяча восемьсот пятого года. День, когда он впервые встретился с гением войны.

И проиграл.

*"Не слушайте Кутузова, ваше величество! Он трус и перестраховщик!"* — кричали тогда молодые генералы. *"Мы разобьем Бонапарта одним ударом! У нас больше войск!"*

У них действительно было больше войск. Восемьдесят пять тысяч против семидесяти трех. И что? К вечеру русско-австрийская армия лежала на снегу под Аустерлицем, а французские орлы парили над полем боя.

Двадцать семь тысяч убитых и раненых. Двадцать семь тысяч русских и австрийских солдат, которые могли бы жить, любить, растить детей. Они погибли потому, что юный император Александр предпочел слушать льстецов, а не старого генерала, который предлагал отступить и подождать подкреплений.

*Горячие головы*, думал Кутузов, качаясь в карете. *Всегда найдутся горячие головы, которые хотят славы здесь и сейчас. А потом приходится хоронить дивизии.*

Но теперь все по-другому. Теперь он главнокомандующий. Теперь решения принимает он. И теперь...

Теперь ему шестьдесят семь лет, тело разваливается, правый глаз почти не видит, а в левом виске до сих пор сидит турецкая пуля, которую не решился вынуть даже французский хирург Массо.

*"Провидение сохраняет этого человека для чего-нибудь необыкновенного, потому что он исцелился от двух ран, из коих каждая смертельна"*, — говорил тогда Массо.

Необыкновенное... Неужели вот это и есть то самое необыкновенное? Война с Наполеоном? Защита Москвы? Или...

Карета резко качнулась. Кутузов открыл глаза и выглянул в окно. Впереди показались огни лагеря. Его армия. Его ответственность. Его крест.

Сто пятьдесят тысяч человек ждали от него чуда. Император ждал победы. Народ ждал спасения Москвы. А он знал только одно: чудеса случаются крайне редко, победы стоят очень дорого, а Москву, возможно, придется отдать.

Но никому этого говорить нельзя. Потому что он главнокомандующий. Потому что на нем лежит тяжесть короны, которую никто не видит, но все чувствуют.

Карета остановилась. Адъютант распахнул дверцу.

— Ваша светлость, лагерь!

Кутузов медленно вышел из кареты. Ноги подкашивались от усталости, но спина оставалась прямой. Первое правило полководца: никогда не показывать слабость.

Навстречу бежал толстый генерал с добрым лицом. Ермолов. Алексей Петрович Ермолов, начальник штаба. Верный, честный, прямой как сабля. И поэтому опасный — правда в армии нужна дозированно, как лекарство.

— Ваша светлость! — Ермолов осклабился. — Войска в восторге! Все говорят: теперь мы покажем французам!

Кутузов кивнул, не отвечая. Восторг... Хорошо, когда солдаты в восторге. Плохо, когда восторг мешает думать.

— Алексей Петрович, — сказал он устало, — собери завтра утром военный совет. Нужно решить, где давать сражение.

— Так мы уже нашли место, ваша светлость! Беннигсен предлагает позицию у Царева-Займища, Барклай считает...

— Посмотрю сам, — оборвал Кутузов. — Своими глазами. Пусть даже одним.

Ермолов смутился. Все знали о ранении главнокомандующего, но никто не говорил об этом вслух.

— Конечно, ваша светлость. А пока позвольте проводить вас в палатку. Ужин готов, постель приготовлена...

— Сначала к солдатам, — сказал Кутузов. — Обойдем лагерь.

— Но ваша светлость, уже поздно, вы устали...

— К солдатам, Алексей Петрович.

И они пошли по лагерю. Мимо костров, мимо палаток, мимо пушек. Солдаты вскакивали, кричали "ура", снимали шапки. В их глазах Кутузов читал надежду, веру, любовь. Они смотрели на него как на отца, как на спасителя, как на человека, который обязательно найдет способ победить.

*Господи*, думал он, *как же им объяснить, что я такой же человек, как они? Что я тоже боюсь? Что я тоже не знаю, как победить армию, которая не знала поражений пятнадцать лет?*

У одного костра сидели гренадеры Павловского полка. Огромные, бородатые, страшные в бою, как медведи. Увидев главнокомандующего, они повскакали.

— Здорово, орлы! — сказал Кутузов.

— Здравия желаем, ваша светлость! — грянули гренадеры.

— Что, соскучились по французам?

— Так точно! — закричал молодой сержант. — Покажем им, как русские воюют!

— Покажем, — согласился Кутузов. — Только помните: война — не забава. Храбрость хороша, когда с умом. А ум — когда с храбростью.

Старый капитан, весь в шрамах, шагнул вперед.

— Ваша светлость, — сказал он хрипло, — мы два месяца отступаем. Солдаты спрашивают: неужели до самой Москвы пятиться будем?

Лагерь затих. Все смотрели на главнокомандующего. Вопрос висел в воздухе, как дым от костров.

Кутузов помолчал. Потом медленно сказал:

— Русский солдат знает: иногда нужно отступить, чтобы лучше прыгнуть. Мы отступали не от трусости, а от ума. Копили силы. Изучали врага. И скоро — очень скоро — покажем французам, что значит воевать на русской земле.

— А когда, ваша светлость? Когда покажем?

— Скоро, орел. Очень скоро.

Кутузов обошел еще несколько костров, сказал несколько ободряющих слов, принял рапорты от полковых командиров. Наконец Ермолов проводил его в палатку.

Оставшись один, Кутузов опустился в кресло и закрыл глаза. Усталость навалилась как гора. Но спать было нельзя. Нужно было думать. Планировать. Искать способ победить непобедимого.

Он развернул карту и начал изучать местность между армией и Москвой. Деревни, реки, холмы, дороги... Где-то здесь, на этих сорока верстах, должно было найтись место, где можно дать бой с шансом на успех.

*Не на победу*, поправил он себя. *На успех. Победа — это когда враг разбит и бежит. Успех — это когда он останавливается, сомневается, теряет уверенность.*

А еще нужно было решить главный вопрос: давать ли сражение вообще? Можно ведь и дальше отступать. До Москвы, за Москву, до Волги, до Урала... Россия большая, места хватит. А французская армия тает с каждым днем. Болезни, дезертирство, партизаны — все это работает на русских.

Но народ требовал сражения. Царь требовал защиты Москвы. Армия требовала боя. И он, Кутузов, не мог бесконечно отступать, не рискуя потерять доверие всех и каждого.

*Значит, драться*, решил он. *Но не так, как под Аустерлицем. Не в лоб, не на измор. А... как?*

Он снова склонился над картой. Где-то здесь лежал ключ к разгадке. Где-то здесь прятался шанс обмануть гения.

---

    Глава II. Призраки Аустерлица

*26 августа, полночь.*

Свеча догорала. Кутузов поднял голову от карты и потер глаза. Правый снова болел — верный признак плохой погоды. Или плохих предчувствий.

За стенками палатки кто-то тихо переговаривался. Часовые менялись. Лагерь жил своей ночной жизнью — солдаты проверяли оружие, офицеры писали письма домой, денщики готовили завтрак для своих господ. Все готовились к завтрашнему дню, который мог стать последним.

А он сидел и вспоминал.

*Декабрь 1805 года. Моравия. Деревня Аустерлиц.*

Тогда тоже была такая ночь. Тогда тоже он сидел над картой и искал способ избежать сражения. Но молодой император Александр и австрийский Франц были упьяны первыми успехами. Мелкие стычки с французскими авангардами закружили им голову.

*"Наполеон боится генерального сражения!"* — кричал князь Долгоруков, вернувшись с переговоров. *"Он просит мира! Он отступает! Его час настал!"*

И тогда Кутузов сделал ошибку. Вместо того чтобы стоять на своем, он промолчал. Вместо того чтобы поставить вопрос ребром — или отступление, или его отставка — он покорился воле императоров.

*Царедворец*, с горечью думал он. *Всю жизнь был царедворцем. Умел льстить, когда нужно. Умел молчать, когда опасно. Умел выживать при любых правителях — при Екатерине, при Павле, при Александре.*

Но тогда, под Аустерлицем, царедворство убило армию.

Он помнил тот военный совет как наваждение. Австрийский генерал Вейротер с самодовольным видом читал свою диспозицию. Сложную, запутанную, рассчитанную на то, что Наполеон будет стоять на месте и ждать, пока его обойдут с фланга.

*"Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года..."*

Кутузов дремал во время чтения. Не от усталости — от отчаяния. Он понимал: план бездарен, войска не готовы, противник гораздо умнее, чем думают союзники. Но ничего не мог сделать.

А потом началось сражение.

Он помнил рассвет. Туман над долиной. Первые выстрелы. Путаницу в колоннах — солдаты не понимали, куда идти, командиры не знали, где их части. Диспозиция Вейротера рассыпалась, как карточный домик.

А потом французы ударили по центру. Именно туда, где союзники меньше всего их ждали. Именно там, где стоял сам Наполеон с гвардией.

*"Солнце Аустерлица"* — так называл потом французский император тот день. Солнце пробилось сквозь туман как раз в момент атаки и слепило русских и австрийцев. Символично.

Кутузов был ранен в щеку и видел разгром как в бреду. Бегущие солдаты. Брошенные пушки. Пруды, по которым отступали люди и в которых проваливался лед под тяжестью толпы. Он слышал крики утопающих и знал: это его вина. Он должен был настоять на отступлении. Он должен был спасти армию.

Но не сделал этого.

Двадцать семь тысяч потерь. Из них двадцать одна тысяча — русские. Лучшие полки империи легли на моравских полях потому, что их главнокомандующий не решился возразить императору.

После Аустерлица многие списали его со счетов. *"Старый, трусливый, нерешительный"* — шептали в Петербурге. Александр I, правда, не стал его наказывать — император понимал, что сам виноват в поражении. Но доверие было подорвано.

И вот теперь, семь лет спустя, он снова главнокомандующий. Снова перед ним Наполеон. Снова нужно принимать решение, от которого зависит судьба России.

Только теперь он знал: царедворцем быть нельзя. Теперь он будет действовать так, как считает нужным. Даже если императору это не понравится. Даже если придется идти против мнения всех генералов.

Кутузов снова склонился над картой. Сорок верст до Москвы. Где-то на этом пространстве нужно было найти место для сражения. Место, где его армия получит все возможные преимущества.

*Бородино*, прочитал он название деревушки на карте. *Село Бородино, на реке Колоче.*

Он изучил рельеф. Холмы, овраги, речка. Позиция выглядела неплохо. Можно поставить войска за высотами, заставить французов атаковать в гору. Можно построить редуты, укрепить фланги...

*Но хватит ли этого?*

Наполеон был мастером маневра. Он не полезет в лоб на укрепленную позицию. Он найдет слабое место, сосредоточит там все силы, прорвет фронт. И тогда...

Тогда будет новый Аустерлиц.

*Нет*, решил Кутузов. *Не будет. Потому что я готов. Потому что я знаю его приемы. Потому что семь лет думал о реванше.*

Он взял перо и начал набрасывать план диспозиции. Не такой, как у Вейротера — простой и ясный. Каждому корпусу свое место. Каждой дивизии свою задачу. И резерв — обязательно резерв на случай прорыва.

*Если он попытается обойти левый фланг — у меня Багратион. Если правый — Милорадович. Если ударит в центр — встретит батарею Раевского.*

План складывался. Медленно, как мозаика, но складывался. И главное — в нем не было места авантюре. Это была честная, упорная оборона. Не блестящая, не эффектная, но надежная.

*Пусть французы атакуют. Пусть теряют людей на наших штыках. Пусть измотаются в бесконечных штурмах. А потом...*

Потом посмотрим, кто кого переупрямит.

Свеча догорела до конца. Кутузов зажег новую и продолжил работать. До рассвета оставалось всего несколько часов, а план еще не был готов.

За стенками палатки послышались шаги. Кто-то осторожно кашлянул.

— Войдите, — сказал Кутузов, не поднимая головы.

Вошел Ермолов. В руках у него была чашка дымящегося чая.

— Ваша светлость, — сказал он виноватым тоном, — вы не спите всю ночь. Может быть, отдохнете хоть немного?

— Спасибо, Алексей Петрович. — Кутузов взял чашку. — Но сейчас не до сна. Слишком много нужно продумать.

— Позиция у Бородина?

— Да. — Кутузов показал на карту. — Что думаете?

Ермолов склонился над картой. Он был хорошим штабистом — умел быстро оценить местность и возможности.

— Неплохо, — сказал он наконец. — Фланги надежно прикрыты, центр на высоте. Французам придется атаковать в лоб.

— Именно. — Кутузов сделал глоток чая. — Пусть лезут на наши штыки. У нас хватит терпения их ждать.

— А если Наполеон попытается обойти?

— Справа река, болота. Слева — лес, овраги. Обходить негде. Придется прорываться там, где мы его ждем.

Ермолов кивнул, но в глазах у него была тревога.

— Что вас беспокоит, Алексей Петрович? — спросил Кутузов.

— Да вот... — Ермолов замялся. — Генералы говорят, что нужно дать сражение как можно скорее. Пока солдаты в боевом духе.

— А что еще говорят генералы?

— Что отступление деморализует армию. Что народ требует защитить Москву. Что...

— Что старый Кутузов трус и перестраховщик? — с горькой усмешкой закончил главнокомандующий.

Ермолов покраснел.

— Ваша светлость, никто не смеет...

— Смеют, Алексей Петрович. И правильно делают. Сомнения — это хорошо. Это означает, что люди думают. — Кутузов отставил чашку. — Но решение принимаю я. И отвечать за него буду тоже я.

— Значит, сражение будет?

— Будет. — Кутузов встал и подошел к выходу из палатки. За полотном занимался рассвет. — Завтра, у Бородина. Или послезавтра. Как только закончим приготовления.

— А если...

— Если что, Алексей Петрович?

— Если проиграем?

Кутузов долго молчал. Потом тихо сказал:

— Знаете, что сказал мне после Аустерлица один французский офицер? Что война — это не шахматы, где выигрывает самый умный. Это покер, где выигрывает тот, кто лучше скрывает свои карты.

— И какие у нас карты, ваша светлость?

— Терпение, Алексей Петрович. Русское терпение. У французов его нет — они привыкли к быстрым победам. А мы умеем ждать. Умеем страдать. Умеем драться до последнего.

Он снова посмотрел на карту.

— У Бородина мы покажем французам, что такое русский характер. Не обязательно побеждать красиво. Главное — не проиграть.

---

    Глава III. Утро решений

*26 августа, рассвет.*

Кутузов не помнил, когда заснул. Помнил только, что работал над диспозицией до тех пор, пока буквы не начали расплываться перед глазами. А потом провалился в тяжелый, беспокойный сон, полный снов об Аустерлице.

Разбудил его денщик — старый солдат Федька, служивший еще под Измаилом.

— Ваша светлость, — тихо сказал он, — пора вставать. Генералы собираются на военный совет.

Кутузов открыл глаза. За стенками палатки слышался шум пробуждающегося лагеря — команды офицеров, ржание лошадей, скрип повозок. Армия готовилась к новому дню марша.

*Или к сражению.*

— Который час, Федька?

— Шестой, ваша светлость. Солнце встало.

— Хорошо. Помоги одеться.

Федька бережно помог главнокомандующему надеть мундир. Старые пальцы дрожали — не от страха, от возраста. Сколько лет Федьке? Под шестьдесят, наверное. Всю жизнь на войне. Видел Турцию, Европу, теперь вот французов встречает в России.

— Федька, — сказал Кутузов, застегивая мундир, — не страшно?

Старый солдат удивленно посмотрел на него.

— Чего страшно-то, ваша светлость?

— Ну... Наполеон все-таки. Непобедимый.

Федька усмехнулся, показав беззубый рот.

— Да все они одинаковые, ваша светлость. Французы, турки, немцы — одним богом биты. Пуля дурака не разбирает.

*Вот бы мне такую уверенность*, подумал Кутузов. *Простую, солдатскую. Без сомнений и раздумий.*

Но он был не простым солдатом. Он был главнокомандующим, и на нем лежала ответственность за сто пятьдесят тысяч жизней.

Выйдя из палатки, Кутузов увидел собравшихся генералов. Барклай-де-Толли — бывший главнокомандующий, умный, осторожный, но обиженный на свою отставку. Багратион — храбрый, горячий, любимец солдат. Беннигсен — немец на русской службе, хороший тактик, но интриган. Дохтуров — надежный, спокойный, из тех, на кого можно положиться в любой ситуации. Ермолов — начальник штаба, молодой, энергичный, иногда слишком прямолинейный.

И все они смотрели на него. Ждали решения. Ждали, что старый полководец скажет им, что делать дальше.

— Господа, — сказал Кутузов, подходя к столу с картой, — я осмотрел местность у Бородина. Позиция подходящая. Можем дать сражение.

Генералы оживились. Багратион даже улыбнулся — наконец-то драка, а не бесконечное отступление.

— Когда, ваша светлость? — спросил он. — Сегодня?

— Нет. Нужно время на подготовку. Завтра или послезавтра. Как только войска займут позиции и построят укрепления.

Беннигсен наклонился над картой.

— Позиция действительно хорошая, — сказал он на ломаном русском. — Но левый фланг слабый. Там нужно построить флеши.

— Согласен, — кивнул Кутузов. — Поручаю вам, Леонтий Леонтьевич, заняться укреплениями.

— А что с центром? — вмешался Барклай. — Батарея на кургане недостаточно защищена.

— Усилим, — коротко ответил Кутузов.

Он не хотел вдаваться в детали. Не потому, что они были неважны — наоборот, каждая мелочь могла решить исход сражения. Но он знал: чем больше генералы обсуждают план, тем больше у них появляется сомнений. А сомнения заразительны.

— Михаил Илларионович, — осторожно сказал Барклай, — а не слишком ли рискованно? Давать генеральное сражение с Наполеоном?

В палатке повисла тишина. Все смотрели на Кутузова. Вопрос Барклая звучал почти как обвинение: *ты опять ведешь армию на бойню, как под Аустерлицем?*

Кутузов медленно обвел взглядом своих подчиненных. В глазах одних читалась тревога, в глазах других — нетерпение. Но все ждали ответа.

— Михаил Богданович, — сказал он спокойно, — риск есть всегда. Но больший риск — сдать Москву без боя. Народ нас не поймет. Император не простит. Армия развалится.

— Но если мы проиграем...

— Не проиграем. — Голос Кутузова звучал твердо. — Потому что у нас есть то, чего нет у французов.

— Что именно? — спросил Багратион.

— Дом за спиной. — Кутузов положил руку на карту. — Они пришли завоевывать. Мы защищаем родную землю. Это большая разница, господа.

Ермолов кивнул.

— Солдаты готовы драться, ваша светлость. Все спрашивают: когда дадим бой?

— Скоро, Алексей Петрович. Очень скоро.

Кутузов снова посмотрел на карту. Бородино. Небольшая деревушка, которая завтра станет полем величайшего сражения этой войны.

— У кого есть еще вопросы? — спросил он.

Генералы переглянулись. Вопросов было много, но задавать их не решались. Решение принято, приказ отдан. Остается только исполнять.

— Тогда господа, готовьтесь. Завтра начинаем занимать позицию. Войска должны быть готовы к бою через два дня.

Генералы стали расходиться. Кутузов остановил Багратиона.

— Петр Иванович, останьтесь.

Багратион подождал, пока остальные выйдут, и подошел к главнокомандующему. Между ними была особая связь — они вместе штурмовали Измаил, вместе воевали с турками, вместе служили под началом Суворова.

— Что вас беспокоит, Михаил Илларионович? — тихо спросил Багратион.

— Все, Петр Иванович. Все меня беспокоит. — Кутузов устало опустился в кресло. — Мы идем воевать с человеком, который не проиграл ни одного сражения. С армией, которая покорила Европу. И все надеются на чудо.

— А вы в чудеса не верите?

— В молодости верил. Теперь... — Кутузов покачал головой. — Теперь верю только в русского солдата. И в то, что рано или поздно всем завоевателям приходит конец.

Багратион сел напротив.

— Помните, что говорил Александр Васильевич? "Побеждают не числом, а умением".

— Помню. — Кутузов грустно улыбнулся. — Только Суворов никогда не воевал с Наполеоном. А я воевал. И знаю, что это такое.

— Аустерлиц?

— Аустерлиц. — Кутузов прикрыл правый глаз рукой. — Семь лет прошло, а я до сих пор вижу это поле. Снег, кровь, бегущих солдат...

— Тогда было по-другому, — мягко сказал Багратион. — Тогда вы не командовали. А сейчас решения принимаете вы.

— Да. И если армия погибнет — это будет моя вина. Только моя.

Багратион встал и положил руку на плечо друга.

— Михаил Илларионович, вы самый опытный полководец России. Если не вы нас выведете к победе, то кто?

— Не знаю, Петр Иванович. Честное слово — не знаю.

---

    Глава IV. Бремя одиночества

*Вечер 26 августа.*

День прошел в разъездах. Кутузов объехал предполагаемое поле сражения, изучил каждый холм, каждый овраг, каждую дорогу. Позиция действительно была неплохой — лучше, чем он надеялся.

Село Бородино стояло на правом фланге, за рекой Колочей. Слева высились Багратионовы флеши — земляные укрепления, которые уже начали строить саперы. В центре, на Курганной высоте, должна была встать батарея Раевского — главный узел обороны.

*Если французы захотят пройти к Москве, им придется пройти через нас*, думал Кутузов, объезжая позицию. *Обойти нельзя — справа болота, слева лес. Остается только прорываться в лоб.*

А прорываться в лоб по русским штыкам было делом непростым.

Но чем дольше он изучал местность, тем больше понимал: идеальных позиций не бывает. У каждой есть слабые места. И Наполеон их обязательно найдет.

Левый фланг действительно выглядел уязвимым. Флеши еще строились, войск там было немного. Если французы нанесут удар именно туда...

*Не успеем*, с тревогой думал Кутузов. *Не успеем как следует укрепиться. Наполеон не даст нам времени.*

И действительно — к вечеру пришли донесения от казачьих разъездов. Французская армия подходила к Бородину. Завтра, самое позднее — послезавтра, начнется сражение.

Вернувшись в лагерь, Кутузов застал армию в странном настроении. С одной стороны — подъем. Солдаты радовались, что наконец-то будут драться, а не отступать. С другой стороны — тревога. Все понимали: от завтрашнего боя зависит судьба России.

Кутузов обошел несколько полков, поговорил с офицерами, выслушал рапорты командиров. Войска были готовы. Может быть, даже слишком готовы — в глазах солдат горел такой огонь, что хотелось сказать: *не торопитесь, братцы, война — это не только героизм, но и терпение.*

Но говорить это было бесполезно. Армия, два месяца отступавшая, жаждала боя. И он, Кутузов, должен был дать ей этот бой.

Поздним вечером в его палатку пришел священник — отец Василий, полковой батюшка Преображенского полка. Старый, седобородый, он служил в армии уже тридцать лет и видел много сражений.

— Ваша светлость, — сказал он, поклонившись, — войска просят отслужить молебен перед сражением.

— Конечно, отец Василий. Завтра утром?

— Если позволите, то сегодня. Солдаты хотят помолиться перед боем.

Кутузов кивнул. Молитва перед сражением — старая русская традиция. И хорошая традиция. Человек, который помолился перед смертью, идет в бой с чистой душой.

— Устраивайте, батюшка. Я тоже приду.

Отец Василий ушел, а Кутузов остался один с картой. Он снова и снова изучал расположение войск, пытаясь найти слабые места в своей обороне.

*Левый фланг. Обязательно ударят по левому флангу.*

Багратион командовал там. Хороший генерал, храбрый, любимый солдатами. Но его 2-я армия была слабее 1-й армии Барклая. Меньше людей, меньше пушек.

*Нужно усилить левый фланг*, решил Кутузов. *Перебросить туда резерв.*

Но резерв нужен был и в центре, и на правом фланге. Наполеон мог ударить где угодно — он был мастером обмана, мастером неожиданных решений.

*А что, если он не будет атаковать в лоб?* вдруг подумал Кутузов. *Что, если у него есть какой-то другой план?*

Эта мысль заставила его вздрогнуть. Семь лет назад, под Аустерлицем, союзники тоже думали, что знают планы Наполеона. И жестоко ошиблись.

*Нет*, сказал он себе. *На этот раз будет по-другому. На этот раз я готов ко всему.*

Но готов ли? Действительно ли готов?

За стенками палатки послышались голоса. Армия готовилась к молебну. Кутузов встал, надел парадный мундир и вышел наружу.

Вся армия собралась на большом поле между лагерем и деревней. Сто пятьдесят тысяч человек стояли в каре, в центре которого был установлен походный алтарь. Свечи горели в темноте, как звезды.

Отец Василий начал службу. Его голос звучал торжественно и печально одновременно — он знал, что многие из молящихся завтра не увидят заката.

*"Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победы православным христианам на сопротивныя даруя и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство..."*

Кутузов стоял впереди, рядом с генералами, и молился. Он просил не о победе — победа зависит от многих причин, не все из которых подвластны Богу. Он просил о мудрости. О том, чтобы принимать правильные решения. О том, чтобы не погубить армию по своей глупости или гордыне.

*"Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого"*, шептал он вместе со всеми.

Искушение... Да, оно будет. Искушение атаковать, когда нужно обороняться. Искушение рисковать, когда нужно беречь силы. Искушение поддаться эмоциям, когда нужно думать холодно.

А лукавый... Лукавый будет стоять завтра напротив, в треуголке и сером сюртуке, и звать его на поединок разумов.

После молебна солдаты стали расходиться по своим местам. Кутузов остался у алтаря. К нему подошел отец Василий.

— Ваша светлость, — тихо сказал священник, — хотите исповедаться?

Кутузов задумался. Исповедь перед боем — тоже старая традиция. Но о чем ему каяться? О том, что под Аустерлицем не настоял на отступлении? О том, что всю жизнь был царедворцем? О том, что сейчас ведет армию на заведомо трудное сражение?

— Отец Василий, — сказал он наконец, — я всю жизнь пытался служить России. Делал ошибки, но не по злобе, а по глупости. Думаю, Господь меня поймет.

— Понимает, ваша светлость. Господь видит сердце.

— Тогда Он знает, что завтра я буду делать все возможное, чтобы спасти армию и Отечество.

— Знает. И поможет.

Кутузов перекрестился и пошел к своей палатке. Завтра будет сражение. Возможно, последнее в его жизни. Возможно, решающее для судьбы России.

*Господи*, молился он, идя по темному лагерю, *дай мне силы и мудрости. Не за себя прошу — за всех этих людей, которые верят в меня. За Россию, которая ждет от нас чуда.*

В палатке он еще раз взглянул на карту. Бородино. Завтра это название узнает весь мир.

---

    Глава V. Последняя ночь

*5 сентября 1812 года, полночь.*

Кутузов не мог заснуть.

Он лежал на походной кровати, закрыв глаза, но сон не приходил. В голове вертелись тысячи мыслей, планов, опасений. За стенками палатки изредка проходили часовые, где-то далеко кричала сова, а еще дальше, верстах в десяти, стояла французская армия и тоже готовилась к завтрашнему дню.

*Наполеон тоже не спит*, думал Кутузов. *Тоже планирует, тоже беспокоится. Интересно, о чем он думает? О быстрой победе? О триумфальном входе в Москву? Или у него тоже есть сомнения?*

Вряд ли. За пятнадцать лет войн французский император привык побеждать. Для него завтрашнее сражение — еще одна ступенька к вершине мира. Для Кутузова — возможно, последний шанс спасти Россию.

Он встал с кровати, накинул халат и подошел к столу. При свете свечи развернул письмо, которое начал писать жене два дня назад.

*"Катя, моя дорогая. Завтра будет сражение. Большое, страшное сражение. Может быть, самое важное в моей жизни..."*

Что еще написать? Как объяснить женщине, которая всю жизнь ждала его из походов, что на этот раз он может не вернуться?

*"Если Господь судил мне не увидеть больше твоего лица, знай — я любил тебя всегда. Ты была светом в моей жизни, полной войн и крови. Прости мне все огорчения, которые я тебе причинил. Береги дочерей. Скажи им, что отец их любил и гордился ими."*

Рука дрожала. Не от страха — от усталости. Шестьдесят семь лет — большой срок. Особенно для человека, который половину этого времени провел в седле.

*"А еще, Катя, если мы победим завтра — это будет не моя победа. Это будет победа всех тех простых русских людей, которые идут завтра умирать за Родину. Я только их веду. А побеждают они."*

Он отложил перо и снова лег. Но сон все равно не шел. В голове звучали голоса — его генералов, его солдат, его предков, которые тоже защищали русскую землю от захватчиков.

*"Дедушка, расскажи про войну!"* — просила когда-то его внучка. И он рассказывал ей сказки о храбрых витязях и злых драконах. А завтра сказка станет явью. Только дракон будет не сказочный, а самый настоящий — французский император, покоритель Европы.

Где-то в лагере кто-то тихо играл на балалайке. Грустную, протяжную песню. Наверное, солдат тоже не мог заснуть перед боем. Кутузов прислушался к мелодии и вдруг понял: это колыбельная. Песня, которую матери поют детям.

*Сколько матерей завтра потеряют сыновей?* подумал он. *Сколько жен останутся вдовами? Сколько детей — сиротами?*

Но другого выхода не было. Наполеон дошел до сердца России. Еще немного — и он будет в Москве. А потом в Петербурге. А потом... А потом России не станет. Она превратится в французскую провинцию, как Италия, как Германия, как Польша.

*Нет*, решил Кутузов. *Этого не будет. Завтра мы покажем французам, что Россия не сдается.*

Он встал и подошел к выходу из палатки. Часовой вытянулся.

— Ваша светлость!

— Все спокойно, унтер-офицер?

— Так точно! Дозоры доложили — французы стоят на месте. Готовятся.

— Хорошо. Продолжай службу.

Кутузов вышел из палатки и медленно пошел по лагерю. Повсюду горели костры. У каждого сидели солдаты — кто чистил ружье, кто писал письмо домой, кто просто молча смотрел в огонь.

У одного костра он увидел знакомое лицо — капитана Тушина, артиллериста, который славился своей храбростью и простотой.

— Здорово, капитан!

— Ваша светлость! — Тушин вскочил. — Не спится?

— Не спится. А вам?

— И нам тоже. — Тушин махнул рукой на своих солдат. — Думаем о завтрашнем дне.

— И что думаете?

— А что тут думать? — пожал плечами капитан. — Французы придут — мы им покажем, где раки зимуют. Наши пушки не хуже их.

— А не страшно?

Тушин удивился.

— Страшно? Да нет, вроде. Мы же правое дело защищаем.

*Правое дело...* Как просто это звучит у солдата. И как сложно у главнокомандующего, который знает цену каждого неверного решения.

Кутузов обошел еще несколько костров. Везде его встречали одинаково — с уважением, с любовью, с надеждой. Солдаты верили в него. Верили, что старый полководец найдет способ победить непобедимого Наполеона.

*А если не найду?* мучился он. *Если завтра повторится Аустерлиц? Если армия погибнет по моей вине?*

Но вслух эти сомнения высказать было нельзя. Главнокомандующий не имеет права на слабость. Он должен быть уверен в победе, даже если в душе у него сплошные тревоги.

Вернувшись в палатку, Кутузов снова лег, но сон так и не пришел. Он лежал и слушал звуки ночи. Шаги часовых. Храп солдат в соседних палатках. Далекий шум леса, где ходили разъезды.

А потом послышалось что-то новое. Тихое пение. Сначала один голос, потом еще, потом хор.

*"Коль славен наш Господь в Сионе..."*

Солдаты пели гимн. Не по приказу — по велению сердца. Завтра они идут умирать за Россию, и они поют о славе Господней.

Кутузов встал, вышел из палатки и присоединился к поющим. Его хриплый старческий голос смешался с молодыми голосами солдат.

*"Коль славен наш Господь в Сионе, не может изреченно быть..."*

Пение разносилось по всему лагерю. К нему присоединялись новые голоса — офицеров, генералов, простых солдат. Вся армия пела. Сто пятьдесят тысяч человек славили Бога накануне сражения.

И в этом пении Кутузов вдруг почувствовал то, чего ему не хватало всю ночь. Уверенность. Не в победе — в правоте. Армия, которая так поет, не может быть побеждена. Может погибнуть, может отступить, но не может быть сломлена.

*"Везде, Господь, везде Ты славен, в нощи, во дни сияньем равен..."*

Французы тоже слышали это пение. Через несколько верст, в своем лагере, они слушали русский гимн и, наверное, удивлялись. Как можно петь накануне заведомо тяжелого боя?

А русские пели потому, что знали: они защищают дом. Свою землю, своих детей, свою веру. И за правое дело не страшно умереть.

Пение стихло. Армия готовилась ко сну. А Кутузов остался стоять у своей палатки и смотреть на звезды.

*Завтра*, думал он. *Завтра решится все.*

---

    Глава VI. Рассвет над Бородином

*7 сентября 1812 года. 5 часов утра.*

Туман. Густой, молочно-белый туман, который укрыл поле как саван. Кутузов стоял на Курганной высоте и не видел ничего, кроме белой пелены. Где-то там, в тумане, стояла его армия. И где-то там же — французы.

— Ваша светлость, — тихо сказал Ермолов, подходя сзади, — войска на позициях. Ждут приказа.

— Хорошо, Алексей Петрович. — Кутузов не оборачивался. — А французы?

— Тоже готовятся. Разведка донесла — Наполеон объезжает войска.

*Наполеон объезжает войска.* Кутузов представил себе эту картину. Французский император в сером сюртуке, на белом коне, и тысячи солдат кричат: "Vive l'Empereur!" Театральность, эффектность — это было в духе корсиканца.

— А наши как?

— Спокойны. Ждут. Знают — с вами не пропадут.

*С вами не пропадут.* Если бы они знали, как мало уверенности у их главнокомандующего! Если бы видели, как дрожат его руки, как болит сердце от тревоги!

Но внешне Кутузов был спокоен. Он стоял неподвижно, изредка поднимая подзорную трубу к глазам. В тумане ничего не было видно, но жест должен был успокаивать окружающих. Главнокомандующий наблюдает, главнокомандующий контролирует ситуацию.

— Михаил Илларионович, — подошел Беннигсен, — может быть, перенести сражение? Туман мешает управлять войсками.

— Нет, — коротко ответил Кутузов. — Французы не будут ждать, пока разойдется туман. Начнут атаку в любую погоду.

И действительно — вдали послышались звуки. Глухой рокот барабанов, команды офицеров, лязг оружия. Великая армия приходила в движение.

*Сто тридцать тысяч человек*, подумал Кутузов. *Лучшие солдаты Европы. Ветераны Аустерлица, Йены, Ваграма. И во главе их — гений войны.*

А у него? У него полуразбитая армия, которая два месяца отступала. Солдаты храбрые, но усталые. Генералы способные, но не привыкшие к общей работе. И во главе — старый полководец с дрожащими руками и больным сердцем.

*Ничего*, успокаивал он себя. *У нас есть главное — мы дома. И мы знаем, за что умираем.*

Туман начал редеть. Сквозь белую пелену стали проступать контуры местности. Вот деревня Бородино на правом фланге. Вот Багратионовы флеши слева. Вот батарея Раевского в центре, где стоял сам Кутузов.

И вот они — французы.

Синие колонны, растянувшиеся на несколько верст. Всадники в блестящих касках. Пушки, поблескивающие медью. Орлы на знаменах, гордо поднятых к небу.

*Красиво*, признал Кутузов. *Наполеон умеет произвести впечатление. Но красивые парады — одно, а сражения — совсем другое.*

Французская армия разворачивалась, как гигантский веер. Левое крыло — против Бородина. Центр — против батареи Раевского. Правое крыло — против флешей Багратиона. Классическое построение для фронтальной атаки.

*Значит, никаких хитростей*, с облегчением подумал Кутузов. *Будет честный бой. Его сила против моего упрямства.*

— Алексей Петрович, — сказал он Ермолову, — передайте всем командирам: стоять до последнего. Каждый шаг земли французы должны покупать кровью.

— Слушаюсь, ваша светлость!

Ермолов поскакал передавать приказ. А Кутузов остался на кургане и ждал. Первые лучи солнца пробились сквозь туман, осветив поле предстоящей битвы.

*Солнце Бородина*, подумал он. *Интересно, чье оно будет — русское или французское?*

---

Где-то вдали ударила пушка. Потом еще одна. Потом загремела канонада — сотни орудий заговорили одновременно. Сражение началось.

Кутузов поднял подзорную трубу. Сквозь дым и пыль он видел, как французские колонны идут в атаку. На правом фланге — против Бородина. В центре — на батарею Раевского. На левом фланге — против флешей Багратиона.

— Точно по плану, — пробормотал он. — Наполеон хочет прорвать нас в трех местах одновременно.

Русские пушки отвечали. С кургана Кутузов видел, как ядра рвут французские колонны, как падают люди, как знамена качаются в дыму. Но французы не останавливались. Они шли вперед, как волны морского прилива.

*Первая атака*, подсчитал Кутузов. *Не последняя. Наполеон будет атаковать до тех пор, пока не прорвет наши линии или не потеряет всю армию.*

Слева, у флешей Багратиона, бой был особенно жестоким. Французы штурмовали земляные валы снова и снова. Брали их, теряли, брали опять. Русские отбивались с отчаянием обреченных.

— Ваша светлость! — прискакал адъютант Багратиона. — Князь Петр Иванович просит подкреплений! Французы прорвались в первую флешь!

— Пошлите корпус Дохтурова, — приказал Кутузов. — И скажите Багратиону: держаться любой ценой.

Адъютант поскакал обратно. А Кутузов снова поднял трубу. Бой разгорался. Французы атаковали с бешеной энергией, русские отбивались с упорством отчаяния.

*Вот она, настоящая война*, думал старый полководец. *Не парады и смотры, а грязь, кровь и смерть. И решается не умением генералов, а храбростью солдат.*

К полудню стало ясно: французы не смогут прорвать русскую оборону быстрым ударом. Они завязли в кровопролитных штурмах укреплений. Каждая флешь, каждый редут становились ареной отчаянного боя.

— Алексей Петрович, — сказал Кутузов Ермолову, — какие потери?

— Большие, ваша светлость. Очень большие. Но французы теряют не меньше.

— Это хорошо. Пусть теряют. У них нет резервов в России, а у нас есть.

Но в душе Кутузов понимал: такую войну на истощение Россия может и не выдержать. Армия тает на глазах. Еще день такого боя — и от нее ничего не останется.

*Нужно что-то менять*, думал он. *Нельзя просто стоять и отбиваться. Нужна инициатива.*

— Михаил Илларионович! — подскакал к нему генерал Уваров. — Разрешите атаковать левый фланг французов! Кавалерия готова!

Кутузов задумался. Кавалерийская атака могла нарушить планы Наполеона, заставить его перебросить войска с главного направления.

— Хорошо, — решил он. — Атакуйте. Но осторожно — не дайте себя окружить.

Уваров поскакал к своим эскадронам. А через полчаса Кутузов увидел в подзорную трубу, как русская конница врезается во французские колонны. Эффект был мгновенным — несколько французских полков развернулись фронтом к новой угрозе.

*Хорошо*, удовлетворенно подумал Кутузов. *Пусть Наполеон тоже нервничает.*

---

К вечеру сражение начало затихать. Французы взяли флеши Багратиона, но не смогли развить успех. Несколько раз штурмовали батарею Раевского, но каждый раз были отбиты. На правом фланге так и не смогли переправиться через Колочу в серьезных силах.

Кутузов стоял на кургане и подводил итоги дня. Армия устояла. Измотанная, истекающая кровью, но не сломленная. Французы не прорвались к Москве.

*Но и не были разбиты*, с горечью добавил он. *Завтра они снова будут атаковать. А у меня уже нет резервов.*

— Ваша светлость, — подошел Беннигсен, — что будем делать? Продолжать сражение?

Кутузов долго молчал. Вопрос был сложным. Армия понесла огромные потери — треть состава убитыми и ранеными. Продолжать бой означало обречь ее на полное уничтожение.

Но отступить означало сдать Москву.

— Соберите военный совет, — сказал он наконец. — В час ночи. Решим сообща.

Генералы разошлись, а Кутузов остался один на кургане. Вокруг лежало поле битвы — изрытое ядрами, усеянное телами, политое кровью. Тысячи русских и французских солдат нашли здесь свою смерть.

*За что они погибли?* спрашивал себя старый полководец. *За Наполеона? За Александра? За свои идеи о чести и славе?*

Нет. Они погибли за то, во что верили. Французы — за свою империю, за своего императора, за право считать себя хозяевами Европы. Русские — за родную землю, за право жить на ней свободно.

И в этом была справедливость. Каждый воевал за свою правду.

Но побеждает обычно тот, чья правда сильнее.

---

*Час ночи. Военный совет.*

В палатке Кутузова собрались генералы. Барклай, Багратион (раненый, но не сдавшийся), Беннигсен, Дохтуров, Ермолов. Все усталые, все понимающие тяжесть ситуации.

— Господа, — сказал Кутузов, — сегодня мы выдержали первый натиск. Но французы не отступили. Завтра они снова будут атаковать.

— Армия измотана, — хрипло сказал Багратион. — Потери огромные. Не знаю, выдержим ли еще один такой день.

— А если отступим? — осторожно спросил Беннигсен. — Сохраним армию для будущих сражений?

— Тогда французы войдут в Москву, — ответил Барклай. — Народ нас не поймет.

— А если погибнет армия, народу от этого легче не станет, — возразил Дохтуров.

Кутузов слушал споры генералов и думал о своем. Решение должен был принять он. И отвечать за него тоже он.

*Что бы сделал Суворов?* спросил он себя. *Атаковал бы. "Мы русские, с нами Бог!" — и в штыки.*

Но Суворов никогда не сталкивался с Наполеоном. А у Кутузова был опыт Аустерлица.

*Что важнее — Москва или армия?*

Москва — символ, сердце России. Но армия — ее защита.

*Москву можно отбить, если есть чем. А если армии не будет...*

— Господа, — сказал он наконец, — решение принято. Отступаем.

В палатке повисла тишина.

— За Москву? — тихо спросил Багратион.

— За Москву. — Кутузов встал. — Соберем силы, подтянем резервы, а потом покажем французам, что сражение при Бородине было только началом.

Генералы молча разошлись готовить отступление. А Кутузов сел за письмо императору.

*"Ваше Величество, — писал он дрожащей рукой, — сражение было упорное и кровопролитное. Неприятель ни на шаг не продвинулся к своей цели..."*

Это была правда. Французы не прорвали русскую оборону, не разгромили армию, не открыли себе дорогу на Москву. Они просто заплатили огромную цену за несколько верст русской земли.

*"Армия Вашего Величества, будучи в необходимости отступить, исполнила сие в совершенном порядке..."*

И это тоже была правда. Отступление — не поражение, если армия сохраняется.

*"Неприятель дорого заплатил за свои успехи и, не достигнув цели своей, принужден будет отказаться от дальнейших предприятий..."*

А вот это была надежда. Пока только надежда.

Кутузов отложил перо и вышел из палатки. Армия готовилась к отходу. Солдаты молча сворачивали палатки, грузили повозки, проверяли оружие. Никто не роптал, никто не жаловался. Русская армия умела отступать с достоинством.

*Мы еще вернемся*, думал старый полководец, глядя на огни уходящих полков. *Обязательно вернемся. И тогда французы узнают, что значит воевать в России зимой.*

---

    Эпилог

*Москва. Октябрь 1812 года.*

Кутузов стоял на Воробьевых горах и смотрел на горящий город. Наполеон вошел в Москву месяц назад и нашел ее пустой. Жители ушли, чиновники уехали, даже собаки разбежались.

И теперь французский император сидел в Кремле, как паук в пустой паутине, и не знал, что делать дальше.

— Михаил Илларионович, — подошел Ермолов, — французы шлют парламентеров. Наполеон предлагает мир.

— Какой мир? — усмехнулся Кутузов.

— На условиях статус-кво. Войска расходятся, границы остаются прежними.

— Передайте французам: русский царь мира не хочет. Пусть убираются из России.

— А если не уйдут?

Кутузов указал на дымящийся город.

— Видите, Алексей Петрович? Они пришли завоевывать Россию, а завоевали пепел. Зима близко, дороги разбиты, население враждебно. Скоро Наполеон сам попросится домой.

И действительно — через неделю французская армия начала отступление. Великий поход на Россию закончился бегством по заснеженным дорогам.

А Кутузов, старый русский полководец, который когда-то проиграл Наполеону под Аустерлицем, получил реванш. Не в честном бою, где сила мерялась с силой, а в войне на истощение, где терпение оказалось сильнее гения.

*"Не числом берут, а умением"*, вспомнил он слова Суворова. *И терпением. Русским терпением.*

Кутузов повернулся к горящей Москве спиной и поехал к армии. Война продолжалась. И он, несмотря на возраст и болезни, должен был довести ее до конца.

*Последняя война*, думал он. *Последний поход. Но зато — какой!*

За спиной догорала Москва. Впереди лежала дорога в Европу, где русская армия должна была добить врага в его собственном доме.

Старый полководец улыбнулся. Жизнь все-таки дала ему то, о чем он мечтал семь лет. Реванш за Аустерлиц.

И этого было достаточно.

---

**КОНЕЦ**

*"Генерал Мороз начал службу в русской армии."*
— из донесений Наполеона

*"Я его выманил из Франции; в России он найдет могилу своей славы."*
— М.И. Кутузов

*В память о всех, кто защищал русскую землю в 1812 году*