Качели ностальгии

***

Под новый год смотрел «Двойной удар»,
Затем «Кровавый спорт» и «Самоволку»...
Ложился спать — родители тогда
Плакат с Ван Даммом прятали под ёлку.

На мир смотрел я сквозь боевики.
Мы видели Бангкок, Чикаго, Бостон,
И пацаны как будто ручейки
Стекались в залы заниматься боксом.

Я повзрослел, состарился Ван Дамм.
И старую кассету я не склею.
Но времечко бейсболок и бандан
Я не забуду, не переболею.



Дискотека 

В шуме лёгких кассет
Девяностые льются.
Завалился скелет
И качается люстра.

Не спортзал, а танцпол
Этим вечером в школе.
Слился нежно с толпой
Наш физрук-алкоголик.

Вылетают басы
Из советских колонок,
И блестящий пузырь
Освещает девчонок.

А у окон стеной
Пацаны-обалдуи.
Так пройдёт выпускной
Без цветных поцелуев.

Юность кончится. Звук
Дискотеки растает.
А за танцы физрук
Всем пятёрки поставит.



Рифмы

                Денису Домарёву

Я в Ленинске-Кузнецком, ты в Самаре.
Но помнят Химки и Бугуруслан,
Как мы с тобою рифмовали в баре,
Потом переезжали в ресторан…

А помнишь, в Красноярске рифмовали?
К полуночи нам не хватало слов.
Из Екатеринбурга парня звали,
И приносил нам рифмы Комаров.

Идут года, и нам уже под сорок.
У рифмы горькой больше не в плену.
Верлибры мы пытаемся освоить,
Но Комаров им объявил войну.



Барак

Я помню деревянный свой барак,
Посёлок Дачный. Детства акварели.
Трещало время, цвёл в стране бардак…
И как за десять лет мы не сгорели?

Троллейбусы шуршали за окном,
Наш дом трясло, но мы не замечали.
Сосед за стенкою по кличке Гном
Повесился от горя и печали.

Я вырос, у меня давно семья,
Своя квартира, во дворе осины…
Но помню, у дороги плакал я –
Сносили детство, мой барак сносили.



Блогер

Я в футбол играю с Дзюбой,
С Уткиным смотрю эфиры.
Блогеры как сельдь под шубой
Прячутся в своих квартирах.

Ежесуточные люди
Пишут розовые слухи...
Кто пиарится у Дудя?
Кто ругается у Ксюхи?

У шахтёров руки, ноги
Наливаются печалью,
Но привык видеоблогер
Зарабатывать орально.

Я и сам в коробке этой –
Словно бикарас зелёный,
Заключённый интернета,
Социальный и влюблённый.



Ничья

Я сумасшедший, но я не дурак.
Молчу стихи, пишу, храню в корзине.
Я надеваю клетчатый пиджак
И покупаю маску в магазине.

Я знаю для души крутой рецепт —
В кармане книга «Алексей Бельмасов»,
И со своим пейзажем на лице
Иду на фестиваль людей и масок.

С прогулки возвращаюсь в полночь я
И вместе с маской старый день стираю.
Сегодня, жаль, с поэзией ничья,
Но завтра придавлю её тетрадью.



***

Освобождаю хрупкий свет
От чёрных точек прошлой ночи.
Ложатся вещи на паркет.
Ты уходить домой не хочешь.

Мурашки тают, греет страх,
Твою пыльцу и дрожь ловлю я...
И остаётся на губах
Солёный пепел поцелуя.



Сон времени   

Сон времени наивный и смешной.
Подростки дремлют поперёк эпохи,
Разделены межкомнатной войной,
На выдохе не врут, а врут на вдохе.

Играет кролик солнечный в окне,
Рисует на стекле подросткам знаки...
Не хочется им топать по стране —
Нашли приют в тик-токе и в тик-таке.

Быть может, с высоты капризных лет
Смотрю — и ничего не понимаю?

Я вспоминаю деревенский свет,
Где я подростком бегаю по маю.



Девяносто пятый год

Я хороший, день плохой.
В плеере играет Хой.
Девяносто пятый год.
Задыхается завод.

Я подстриженный под бокс.
Спит в розетке Фумитокс.
Под зарплату рис, мука,
Сахара по три мешка.

А в деревне огород.
Баба ждёт, и деда ждёт.
Каждый вечер пироги
И рыбалка у реки.

Девяносто пятый год.
Загибается народ.
Черно-белая страна…
Без деревни нам хана!



Сентиментальный кот

Живёт в семье сентиментальный кот.
Не ловит мух, да и мышей не ловит.
Он звёздочкой ложится на живот
И чавкает, кряхтит сквозь сон лиловый.

С кровати он сползает на диван.
И пофигу ему на снег и ливень.
Кастрация взяла его в капкан,
И целый мир теперь ему противен.



Такси

Карусель бежит за солнцем —
Я не догоню.
В сонном парке гаснут сосны
Сотни раз на дню.

Девушку искал в Самаре,
Потерял в такси.
И очнулся на бульваре
В зареве тоски.

Целовались на рипите
В зарослях зимы.
На фисташковой орбите
Попрощались мы.

Девушку другую встречу
В облаке осин,
И поедем в междуречье
В солнечном такси.



Соседи

Опять соседи спать мне не дают
И тишину мою басами глушат,
Ломают мой двухкомнатный уют,
Качается трехпалубная груша.

Огромную кастрюлю я возьму,
В неё поставлю мощные колонки —
Раз не хотят жить с нами по уму,
Тогда пускай страхуют перепонки.

Я ничего не знаю о войне,
Но побеждаю в музыкальной схватке.
Полиция стучится в дверь ко мне.
Но я с соседями гуляю. Всё в порядке.



***

Постой! Не трогай простыню,
Она ещё живая…
Она хранит любовь твою,
Как рана ножевая.

Ты рисовала на стене
Последнюю неделю,
И расстилала ты постель
Шершавою метелью.

Ты уходи, я приберу
И в спальню дверь закрою,
И в сердце кроличью нору
Заполню свежей кровью.



Вокруг меня…

Вокруг меня поэзия и проза,
Любимые и верные друзья,
Маслины на столе, икра, фунчоза,
Коньяк, вино – без них никак нельзя.

Высокий тост, огонь рукопожатий,
Зелёный ветер полусонных слов,
Солёные стихи всегда и кстати,
А ночью – тишина застольных снов.



***

Я сегодня встретил хулигана
В Озерках у станции метро.
Он в росе брусничного тумана
Селфился с кудрявой медсестрой.

А в его руках плыла рябина,
Расцвела берёзовая дрожь...
Хулигана девушка любила.
Хоть и в бронзе, всё равно хорош!

Хулигану я не помешаю,
Подарю цветы – и по плечу
Я поглажу. Под небесной шалью
С гением о многом помолчу.



Снега   

А в детстве по ночам цветут снега,
Ложатся на лохмотья тротуара.
Компот — на дне стакана курага,
Деревни воздух, повести Гайдара.

Следил за нами справедливый дед,
Чтоб с братом мы не брали в руки спички.
Мы – каждый – гнали свой велосипед
И уезжали к чёрту на кулички.

По вечерам окрошка и кино,
Зелёный чай и шоколада плитка.
Я всё равно вернусь в деревню! Но
Закрылась в детство старая калитка.



В золе

Опять ищу друзей в золе
И сбрызгиваю водкой.
У каждого свой мавзолей,
И есть своя высотка.

Слабеет пепел на руках
И путается с пылью.
И мыслей чёрная мука
Становится ванилью.

Ни карт, ни денег — только ствол.
Эмоции инертны.
По телу стелется ментол.
Мои друзья бессмертны.



На ушко

Когда сползала тайская заря
И пряталась в трехзвёздочном заливе,
Я с аквалангом в небеса нырял,
Я кушал манго, дуриан и киви.

Почувствовал касание руки
И шёлковое пение на ушко…
В глазах замельтешили мотыльки
И сердце стало грустной погремушкой.

Я оказался в сказке наяву,
И по душе мне эти перемены.
Я превратился в дикую халву.
Карябали меня глаза сирены.



В сторонке

Она была всегда в сторонке,
Читала пьесу «Ревизор»,
Носила модные варёнки –
На них блестел цветной узор.

Садилась в чудо автоваза,
И уезжала в даль утра.
В машине песня: «Сектор Газа»,
«Пора домой». Домой пора?

Всю ночь на кемеровской даче
Плясала праздничный стриптиз.
Потом рыдала, слезы пряча,
Лечила снова сифилис.

Девчонка — жертва девяностых.
В её душе зола и мрак.
На стенке постер Джоди Фостер.
Молчит малиновый бардак.



Восьмой этаж

Восьмой этаж не оставляет шансов.
Короткий звук. Короткое пике.
По телеку жонглирует Черданцев
Словами на спортивном языке.

Прекрасен шум. Падение как выстрел!
Но тенью зацепился за карниз…
Надежду он искал в самоубийстве,
Летающий герой-полуартист.

Карябает лучом по дому солнце,
Стирает тьмы замерзшую пыльцу.
Он на чужом балконе вдруг очнётся –
А тень его дубасит по лицу.



В Данию

Не пустили болельщиков в Данию –
И задели российскую честь.
Но зато нас пускают в Агдамию,
В Бухаре наши граждане есть.

Испугались дюймовочки русичей,
Что болелы датчан заразят.
Если Гамлет становится пусечкой,
Значит, в людях слабеет азарт.

Задыхаясь пустыми трибунами,
Навсегда замолчит стадион.
До какой бесконечности будем мы
Продолжать этот мертвый сезон?..



Старик

Плыла ленивой рыбою река
Вдоль берегов черемухового ситца.
В деревне хоронили старика –
В гробу закрытом, чтоб не заразиться.

Семья не посмотрела на него
В последний раз, и не смогла проститься.
Они тогда не знали одного –
Что тело перепутала больница.

Лежит в палате дед. Ещё живой!
И не найти виновных в круговерти.
Вручив жене свидетельство о смерти,
Её случайно сделали вдовой.



Проживаю

Я проживаю жизнь одну
И множество других.
Под землю словно в тишину
Спускаюсь, и круги
Наматываю, и верчу
Палеозойский хлеб,
И странные стихи ворчу
В сиротской похвальбе.
Я засыпаю. Наяву –
Лунатики проблем.
Я жизнь свою переплыву
На белом корабле.
Я проживаю жизнь одну –
И множество других.
Но перед смертью не моргну,
А вымолвлю ей стих.



Медали

Я умерла в стране где не нужны
Ученые, философы, поэты...
                Юлия Сливина

Как надоело мне пускать соплю
И утираться грязью бюрократов!
Я каждый год соломку им стелю,
А по итогам снова виноватый.

Чиновники в шахтёров влюблены.
Да я не против! Но – я не об этом.
Мы в городе живём где не нужны
Ученые, философы, поэты.

Как пятна на кольчугинской луне
Начальники в рассветах исчезали...
Запомните: в Республике Ине
Слова важней, чем чёрные медали.



Помогите!

Помогите! Помогите!
Умирает наш футбол!
Кто-то сжёг предохранитель,
И случился произвол.

Все заслуженные стали:
Слава, деньги и почёт…
Только это всё детали.
Богатеет лысый чёрт.

Черепахи на арене,
Футболистов не найти.
Нам такой не нужен тренер,
Весь космический внутри.

Кабы не было ютюба
Во советской стороне,
Никогда б Артемий Дзюба
Не махал рукой стране…



***

Когда я вечерами водку пил
И брал на опохмел две банки пива,
В моей душе капризничал тротил
И жаждал поджелудочного взрыва.

Превышен градус – и взрывной волной
Отбросило меня во тьму больницы.
Я оказался за двойной сплошной.
Там тишина и ничего снится.

Колючий свет царапал мне глаза…
Очнулся я, и жизни острый запах
Почувствовал. И дочери слеза
Катилась: «С возвращеньем, папа!»



Колхоз

Coco Jambы, Саptain Jackи
И прекрасная La Bouche
В зале сельской дискотеки
Отдыхает молодёжь.

На малиновой девятке
Пацаны летят в колхоз.
И у каждого на пятке
Справа надпись адидос.

За рулём Тимоха-Бумер
Прячет пику в рукаве.
Вырос он на бубль-гуме
И на песнях «Руки вверх».

Но селяне наготове.
Ждут с цепями городских.
И пришёл в колхоз game over,
Дискотечный шум затих.



***

Ты захотела перейти на вы,
Как будто благородная девица.
На теле у тебя простые швы,
И в дорогие им не превратиться.

Ты хочешь на Рублёвке светлый дом,
Большую яхту, виллу на Майями,
Но ты не чистишь зубы перед сном
И рыбу ешь обычными руками.

Ты хочешь выйти замуж к тридцати,
Желательно за мудрого француза,
Потом в могилу старика свести
И представлять в постели Тома Круза.

Ты захотела перейти на вы
И львицей стать изысканною светской.
Стоишь с улыбкою надменно-дерзкой –
Но стороной тебя обходят львы.



Пень

Стал трухлявым я. Пень ото пня.
Пузо волоку своё по миру.
Если Ира бросила меня
Значит, я найду другую Иру.

По ночам суставы говорят.
Нет, не говорят — скулят, заразы.
Разложил на цифры втихаря
Профили свои, свои анфасы.

Не молодчик я и не старик,
В марше одиноких – не представить.
И в груди мой нервный ток и тик
Умирает во второй октаве.

Едет жизнь на стареньком такси,
Но спасают вера и харизма!
Выведу я вражеский токсин
Из седеющего организма.



***      

Декоративные дети
Тянутся к солнцу порой.
Многоэтажные клети
Прячут их за мишурой.

Узники новой эпохи...
Не интересен Жюль Верн,
Но – греет души Милохин,
Мямлит в сердцах Монгерштерн.

Времени я пограничник,
Новых людей не пойму.
Декоративный опричник,
Я поклоняюсь Му-му.



Четыре дня

Предупреждала добрая родня,
Но я гулял с есенинским размахом!
В реанимации четыре дня –
И мир перевернулся черепахой. 

Я падал вниз, а надо мной врачи
Спасали мной запущенное тело.
Свой карандаш души я не сточил,
Ещё не жил, и ничего не сделал.

Я темнотой дышал, и запах стен
Впитался в кожу, в волосы, в сосуды…
Я выжил, я стерпел больничный плен.
Исправлю всё я, и начну – с посуды.



Шпион

Я не собирался приходить,
И теперь жалею этот вечер.
Ты дрожала, бегала курить,
Наполняла алкоголем встречу.

Я молчал и попадал в цейтнот,
Ты преобладала влажным телом.
Разбивался мой автопилот
И тонул в уликах чёрно-белых.

Ты американка — я шпион,
Для тебя советская игрушка.
Промахнулся русский скорпион,
Угодил в медовую ловушку…



Комета

Воздушным змеем вертится комета
И падает на спелый чернозём.
День завтрашний ищу в начале лета,
А он уходит проливным дождём.

Я настоящим холодом болею,
Я потерял горячее вчера.
День завтрашний гуляет по аллее,
С кометою играет детвора.



Мечта

Когда мне было восемь лет
И я хотел быть гитаристом,
Отец готовил мне омлет
И называл большим артистом.

Любил я песни Кузьмина,
Был микрофон, точнее, плойка,
Была гитарой для меня
Коричневая мухобойка.

Ночами детскими мечтал,
Что я в Москве пою на сцене,
Что группу назову «Портал»
И что Кузьмин её оценит.

С тех пор прошло немало лет,
Я стал шахтёром и поэтом.
Жена готовит мне омлет,
Но нет мечты, и папы нету.



***

Я написал тебе крамольный стих.
Не делай вид, что ты меня не слышишь,
Когда гора сползает с плеч моих.
А поцелуй вкусней, когда на крыше.

Мне закрывала радугу зрачков
Лиловая вуаль твоих затмений
Мне не хватало розовых очков –
И я вставал на снег и на колени.

Услышь меня, как бурю в пустоте,
Люби меня в спокойствии и в шоке.
В избытке полюби и в нищете —
Целуй меня в мои седые щёки.



День

Как мне проспать этот день?
Не наступить в эту лужу…
И застегнуть бы ремень!
Мысли стремятся наружу.

Я же простой паренёк
И приношу людям праздник.
Но почему поперёк
Матрицы стелятся пазлы?



Поход

Эх, Мурзин Дима! Ты ушёл в поход,
И десять дней с тобой не пофэйсбучим…
Среди таёжных и земных невзгод
Ты разгоняешь гречневые тучи.

Ты временно доступен для Богов,
Для всех ушибов, ссадин и царапин.
Не знаешь ты в объятиях лугов,
Что в сборную пришёл Валера Карпин.

Тебе легко, светло и хорошо.
На завтрак свет и рисовая каша.
Ты теплотой таёжной окружён,
С тобой два счастья — Маша и Наташа.



***

Шахтёр и футболист
Не встретятся на поле:
Подземные гастроли
И бригадира свист…
А футболист устал –
Семь игр за три недели,
И ноженьки подсели,
И прочие места…
Шахтёр всегда в строю
И никогда не плачет,
И не пинает мячик
У страха на краю.
Шахтёр берёт рештак,
А футболист – Феррари…
Дрожащие все твари,
Когда в стране бардак.



***

Когда-нибудь мне станет всё равно,
Закончатся все встречи и эфиры.
Я прочитаю, наконец, «Оно»,
Послушаю последний диск Земфиры.

Я научусь вязать и вышивать,
Готовить плов и чебуреки жарить.
На даче в клетку заведу тетрадь
И отмечать в ней буду урожаи.

Пускай душою вечный пионер –
От старости мне никуда не деться.
Куплю футболку «Я – пенсионер»,
И в двери постучит седое детство.



Морж

Когда я пёк оладьи и
Готовил вкусный борщ,
У берегов Ирландии
Очнулся старый морж.

Приплыл на чёрном айсберге
В холодную страну.
В порту ирландском «Абигейль»
Чуть не пошёл ко дну.

И на корабль животное
Подняли рыбаки,
И тело инородное
От гибели спасли.

Пока я слушал новости
Про бедного моржа,
Борщ по закону подлости
На кухне убежал.



***

Седое время словно тёплый свет
Ложится на продрогшие деревья.
Мы с электрички, нас встречает дед,
И мы летим в студёную деревню.

В санях солома, старенький тулуп.
Укутаюсь в него, чтоб не замёрзнуть.
А бабушка уже готовит суп,
Пельмени варит, всё у ней серьёзно.

Промчались тридцать деревенским зим,
Продали дом, живут теперь другие.
Но снится мне – по снегу мы скользим,
И не напьюсь я этой ностальгией.
 


***

Остался цирк. Он в городе полгода.               
Артисты голодают в тишине
И принимают пищу от народа,
Чтоб прокормить животных. На стене
Висят афиши из вчерашней жизни…
И клоунам давно не до детей –
Метут проспекты вопреки харизме,
Чтоб накормить талантливых зверей.

...Уже зима. Но цирк на том же месте.
По снегу ходит поседевший лев.
Под гривою висит блестящий крестик,
Как символ Божьей веры на земле...



Титры

Многоточия стекают в титры,
Запятые топят эпилог.
Слов моих серебряные литры
Точат камни пройденных дорог.

В мостовую белоснежной книги
Заколачивал я гвозди слов.
В каждой строчке посадил я фиги,
Как цветы для будущих ослов.



На орбите

Когда твой шёпот вяжет темноту,
Пространство превращая в тёплый свитер,
Я защищаю эту красоту
На хрупкой на ромашковой орбите.

Из каждой ямки на твоих щеках
С рассветом распускаются мимозы.
Я кое-как держу себя в руках
Чтоб не влюбиться в шёлковые слезы.

Твои ладони сохраняют свет,
Ты прячешь в них клубнику и малину.
Ты оставляешь полуночный след,
Рифмуя солнце с чайною долиной.



Над воздухом

Мне, кажется, что я завис
Над воздухом в стеклянной позе,
Кольчугинский Киану Ривз,
Качающийся на берёзе.

Ещё чуть-чуть – и упаду
На матрицу своих желаний,
Ленинск-Кузнецкий трубадур,
Поющий у себя в чулане.

Я сгруппируюсь, приземлюсь
На плюшевые лапы лета
И словно ластиковый блюз
Сотру штрих-коды нервных клеток.



Лодка

Блистать я научился без тебя,
Ходить в кино, в кафе, на дискотеки...
Я не потрачу больше ни рубля
На градусы твои.
Я в трезвом веке
Узнал, что птицы по утрам поют
И солнце светит каждую субботу,
И без тебя в моей семье уют,
А на работу – словно на охоту.
Перед тобою был я обнажён,
Но потопил привязанности лодку.
Я знаю, не бывает бывших жён,
Но ты мне не жена — ты просто водка.



Чернила

В гостинице закончились чернила,
Из вены капал на бумагу стих.
И тихо-тихо голова склонилась
Над зеркалом.

Поэта не спасти.

Ноль целых две десятых грамма крови
Хватило, чтоб проститься и простить.
Он встретил смерть свою на полуслове,
А до свиданья — это значит жить.



Родниковая вода

Родниковая вода из детства
Точит камень у меня в груди.
Шёл по лезвию стального текста
И словами многим навредил.

Потерялся мальчик белобрысый
Где-то в девяностых навсегда.
А теперь грызут мне совесть крысы,
И съедают душу без следа.

Все грехи я разложил по полкам,
Не люблю, не ем, но помолюсь...
Ночью намечается попойка:
Родниковой кровью захлебнусь.



Лезвие

Негаданно, нежданно и хрипя,
По лезвию я полз в горячей пыли.
Я провожал и хоронил ребят,
Они со мною рядом жили-были.

Теперь их нет, и кто же виноват —
История, чиновники, эпоха?
Когда коньяк тебе и брат, и сват,
То рано или поздно будешь охать.

Простите, что не переспорил вас.
Остыла пыль, и лезвие остыло.
Но выдыхаю пепел каждый раз,
Когда мне снится каждого могила.



Выпускной

Цветное время-почтальон
Из девяностых носит письма.
Я был наивен и влюблен,
Она смазлива и капризна.

По стенам плавали лучи,
Впадали в море грязных танцев…
Пощёчину я получил
За нарушение дистанции.

Скользил по школе выпускной
И растворялся в кислом бренди.
И пахло сексом и весной,
А преподы играли в денди.



***
Куда же вы уходите, друзья?               
Я верю, что уходите вы в детство
И пишете там письма для меня,
И шлёте мне их в преданное сердце.

Не знаю, будет встреча или нет,
Но нашей дружбы свет – неразделимый.
Я нарисую каждого портрет,
И подпишу их: «Коля», «Миша», «Дима»...

Бессмертен воздух и жива вода,
Пока есть память и стихи сияют.
Меняют нас и горе, и беда –
Друзей и после смерти не меняют.



На посошок

Я согласен на ничью,
И ничью другую.
Я влюблённый чересчур
В девушку нагую.

С ней купаюсь по ночам
В озере разврата…
Знаю, буду по врачам
Бегать я, ребята.

Но сейчас мне хорошо
С девушкой ничейной.
Выпью с ней на посошок,
Закушу печеньем.



Привет
                Дмитрию Мурзину

Я шлю Щегловску пламенный привет —
Привет родной, как в поле мать-и-мачеха.
Его получит друг мой — он поэт,
Поэт с премудрым взглядом математика.

Среди пожара социальных лент
Спасёт стихами он любого блогера.
Да, он региональный компонент —
Не ёжится и никого не трогает.

В воде бенгальской не утонем мы,
Пускай смеются и язвят хапуги, но
Я шлю тебе привет среди зимы,
И ставлю подпись: Дима из Кольчугино.



Без пауз

Ты вредная как будто кола,
Взрываешься и пузыришься.
Не понимаешь ты приколы
И часто без причины злишься.

Не хочешь краситься в субботу,
По воскресеньям «Доктор Хаус»...
А мне любить тебя охота
В простых движениях, без пауз.

Но ты покрутишь у височка,
Укутаешься в одеяло –
Опять придётся в одиночку
Мне запивать любовь «Байкалом».



Прохожий 

Я, выпав из окна, смотрел на свет.
Мне улыбался вылитый прохожий.
Я сбитый лётчик. Выцветший поэт.
А может, не поэт — вагон порожний.

Прохожий гладил руки, напевал,
Хотел курить, желал опохмелиться.
А подо мною корчилась трава,
Стучался снег в застегнутые лица.

Прохожий силуэт обрисовал,
Обвёл кусочком мела каждый пиксель…
Моя душа мурлыкала. Сова
Летала. Было холодно в Твин Пиксе.



Моей жене не посвящается

Широка жена моя родная,
Много в ней и складок, и жиров.
KFC, её упоминая
Написали лозунг: жрать готов?

За диваном, в кресле и в кровати
В нашем доме прячется еда.
Не могу жену я взять в объятья,
Не обхватишь жёнку без труда.

Не исправить тело фотошопом.
Вес стремится к третьему нолю.
Хоть и у жены большая попа,
Всё равно до слёз её люблю.



Ура!

Мне больно, страшно, я почти замёрз,
И гаснет свет в глазах и на районе,
И кровь моя как забродивший морс,
И ждёт меня верёвка на балконе.

Но я преодолею тьму и страх,
Прикрою злобы бешеные пасти
И прокричу свободное ура! —
И вырастут ромашки на запястьях.



Ералаш

Мы садимся с тобой в тарантас.
У меня в голове бродят лунтики.
Из твоих фиолетовых глаз
Прорастают советские мультики.

В необъятное мы влюблены, 
Мы купались в Урале и в Ладоге,
В свете яркой татарской луны
Я читал «Облепиху» в Елабуге.

Мы кочевники жёлтых страниц.
Не Арнольды мы, но терминаторы.
А Facebook – это  книга из лиц,
Так какого там спят литераторы?!

Сочиняем стихи по утрам —
И выгугливаем вкусных котиков.
Выпиваем креплёный Агдам…
Мы фанаты духовных наркотиков.



Кто бы мог подумать!   

Год уже как я не пью.
Кто бы мог подумать!
Превращался я в соплю,
Был черней изюма.

А теперь на всё смотрю
С бархатным упрёком.
Утром спелую зарю
Запиваю соком.

Из души прогнал клещей,
Паразитов, прочих…
Ненавижу алкашей
И люблю их очень.



Сны

Из юности моей приходят сны,
Проваливаюсь в них как будто в омут.
Мне снится — мама стряпает блины,
А я влюбился — в голове солома.

Мне снится — не пришёл я ночевать,
Нацеловался с девочкою Лолой.
Я возвращаюсь — на пороге мать,
А в доме чёрный запах корвалола.

Мне снится свадьба, но не я жених.
Смеётся Лола, кружится без пауз.
А я пустой, как верлибриста стих.
Я разрываю сон и просыпаюсь.



Кассета

Я погружаюсь в крепкий сон
И попадаю в лапы света.
Из утюгов — Селин Дион,
Любовь, медляк, «Титаник», лето,

Твои дешёвые духи –
Ты пахнешь сладкой земляникой…
Шепчу тебе свои стихи.
Мы близко-близко, тика в тику.

Жена меня толкает в бок,
Сползает сон на гладь паркета…
Сгонять бы в юность на денёк —
Но размагнитилась кассета.



Пирамида

Мне постоянно хочется увидеть
Людей, что не приходят в жизнь мою.
Сползал на дно по скользкой пирамиде –
Но вовремя я вспомнил про семью.

Звенел, гремел, резвился и маячил,
Как будто популярный футболист…
Я был есенинский сопливый мальчик —
Теперь я взрослый, и душою чист.

Я стану толстым, даже круглолицым,
И буду есть полезную еду.
Из всех своих линейных композиций
Я выбрал счастье, и к нему иду.



Убийца

Я знаю убийцу Есенина,
Я видел злодея живьём.
В больнице нашёл я спасение.
И капался ночью и днём.

Повесили или повесился?
Страна подбирает пароль…
Под бронзою невского месяца
Сергея убил алкоголь.

Вертелась на шее, царапала
Зелёного змея петля…
Но вовремя вспомнил, что папа я,
И выжил я ради и для.



***

На горизонте детства моего
Мы на пруду зимой играем в бэнди,
Затем на лыжах я и друг Егор,
Замёрзшие, бежим рубиться в дэнди.

Бросаем шапки, валенки, носки
Сушиться на заботливую печку.
А в это время наши родаки
Берут на шахте под зарплату гречку.

По телеку бормочет Дональд Дак.
Программа «Взгляд», Шварцнеггер и Коломбо.
Закат надел малиновый пиджак –
И начался в посёлке mortal combat.



Прямая

Я стал заложником депрессий,
Стал придираться к пустякам
И впредь не верю дуракам –
Я встал на правильные рельсы.

Я перешёл с судьбой на вы.
Люблю я дочь, жену, мамулю…
Из драматических кривых
Я выбрал самую прямую.



Червяки

Молодые все в тик-токе,
Одиноки и пусты.
Взрослые в ином потоке,
И не видят темноты.

Молодые ставят лайки
Ради хайпа и игры.
И закручивают гайки
В параллельные миры.

Угодили в паутину –
И потери велики.
Через бронзовую глину
В сердце лезут червяки.



Памятник   

Когда шахтёрский город засыпал
И тишина плыла по всей округе,
Он от вокзала старого шагал —
Прохожий по фамилии Кольчугин.

Кудрявый снег юлил над мостовой,
А памятник одет не по погоде.
Но улыбался Николай Второй
И строил козни Ленину Володе.

Кольчугин плакал и не понимал
Червивую несправедливость эту
И каждый вечер в городе искал,
Где памятник шахтёру и поэту.



***
Оттепель. Не время потрясений.
У страны прекрасное лицо.
На газон шагнул поэт Есенин,
Но с другой фамилией – Стрельцов.

И – поэзия на стадионе!
Гол в девятку – виртуозный стих.
Гений на футбольном небосклоне,
Голос из другой реальности…

Девяносто тысяч на трибуне
Повторяют прозвище «Стрелец».
Как Сергея ненавидел Бунин,
Так Стрельцова не любил Пеле.

Мяч закрыл назойливое солнце,
Тень легла в Садовое кольцо…
Как Есенин, ярко улыбнётся
Гений по фамилии Стрельцов.



Слухи   

По шахте тоже ходят слухи,
И с каждым годом всё сильней –
Как осланцованые духи,
Распространяются по ней,

Звенят по переулкам шахты,
На почве крысами сидят…
На них шахтёры-космонавты
Глазами медленно глядят.

По слухам, слухам всё печальней:
Они остались взаперти.
Участка доблестный начальник
По шахте слухи запретил.

Но ламповщицы на скамейке
Сидят и шутят про ребят.
И побрели по шахте фэйки…
Но фэйки тоже запретят.



***
По крайней мере, я тебя люблю.
По крайней мере, ты меня полюбишь!
Когда любимый сериал ютюбишь,
Пускаешь романтичную соплю.

А я при этом пялюсь на футбол,
И кот сопит на шарфике армейцев…
Ты доедаешь свой последний ролл
И разливаешь бархатное тельце.

По крайней мере, я с тобой живу.
По крайней мере, на одном диване.
Переживаем это дежавю –
И кот балдеет в бытовой нирване.



***
                Юрию Татаренко

Из Самары в Чебоксары
Едем с Юрой Татаренко.
Взяли водку из Самары –
И закуска по тарелкам.

Поэтические братья,
К приключениям готовы...
И приедем мы в объятья
Константина Иванова.

Чуваши нас встретят наши
И вопросы от филфака…
Поедим народной каши
Круче, чем в гостях у «Смака».

А пока мы тили-тили
И от водки в трали-вали...
В Чебоксары мы приплыли,
Как сибирские сандали!



Стеклянный дом

Живущим в стеклянном доме
камнями бросаться не следует (английская пословица)

В стеклянном доме нет моих друзей,
Зато лежат заброшенные камни.
Здесь нет давно потусторонних камер
И каждый шаг трясёт мой мавзолей.

В стеклянном доме комнаты пусты.
Острит и режет каждый пятый угол.
Моих стихов не разгорелся уголь.
Я с каждым камнем перешёл на ты.

Настало время камни разбросать
И из-под хлама выбраться наружу –
Но собирать моё стекло не нужно.
Осколки сам я должен собирать.



***

Не надышаться перед казнью,
Когда тебе семнадцать лет.
Ещё ты не оставил след…
И вот уже пришёл на праздник,
Где раздаются кандалы
В подарок — в случае осечки,
И ты готов сплясать от печки,
Когда покаются стволы.
И ты доволен пустотой,
И тишиной в душе доволен.
Когда палач серьёзно болен,
Приходит время запятой.
Но все равно приходит смерть
Сибирским утром, в виде пули,
И запятые все уснули —
Им больше не на что смотреть.
 


Она

Она была в вотсапе в шесть утра.
Рейс. Самолёт древнее динозавра.
Летела в пожелтевшее вчера,
А прилетела в бешеное завтра.

Профукала заоблачный талант,
Сожгла тираж последнего романа…
Стекает по плечам её Тайланд
И прячется на дне её кармана.

Босые ноги, глаженый песок,
Случайный секс и рисовое пиво...
Её душа — червивый лепесток
В созвездии Сиамского залива.



***
Все шахтёры капельку поэты,
Свой они составили словарь.
И аристократы, и эстеты
Не освоят шахтный инвентарь.

По уклонам бегают лариски,
Тут и там мелькают их хвосты.
Не нужны им сало и сосиски,
Но зато с конфетами на ты.

На аншлагах, трубах и пикетах
Пишут, как начальству лучше жить...
Все шахтёры капельку поэты,
Никому их не перешутить:

В вёдрах носят слесаря напругу,
Обезьянкой нарекли домкрат…
Друг-шахтёр сильней любого друга,
А работать я с друзьями рад.



Картошка

В седьмом поту картошку я сажал,
Окучивал, копал. С тоской на велик
Смотрел. Но собирал я урожай.
А дед за мной подкапывал, не верил.

Трудились до последнего луча,
Хоть с братом были мы и раздолбаи.
«Таскаем в погреб!» – дед Митяй кричал.
А это значит, спины разгибаем.

Картофельная кончилась пора.
Теперь я не сажаю, не копаю.
Деревня снится каждое вчера,
Но я теперь картошку покупаю.



***          

Человек умирает не сразу.
Он стучится в могилу свою.
Провожая из сердца заразу,
Ей с теплом говорит: I love you.

Выжигая последнее слово
На сквозном потемневшем тату,
Он в квартире своей трехлитровой
Просыпается в сладком поту.

Нашу жизнь не снимал Тарантино,
Но поставил её Карабас.
Если каждый из нас Буратино,
То останется пепел от нас.



***
Мой карандаш гуляет по текстуре,
Вычёркивая лишние слова.
И время не диктует, а тиктует,
К ногам швыряет птичьи права.

Неологизмы бродят по планете,
За ними пропасть, дальше — темнота.
А мне так хочется на этом свете
Прийти домой и накормить кота!



Рыбалка

Спят усталые соседи,
Хавать просят чушки.
Мы уже на лисапеде,
За спиной мордушки.

А за нами дед пешочком,
В рюкзаке приманка,
Удочки в руке, в мешочке
Хлебушка буханка.

Баба Лиза бутерброды
Собрала в котомку.
Две бутылочки крем-соды
Взяли с братом Ромкой...

Хорошо в деревне летом!
Но стареет сердце…
И плывут ко мне с рассветом
Пескари из детства.



Наизнанку

Надену варежки, ушанку.
Пойду по Дачному гулять.
Запахнет детством. Наизнанку
Я душу выверну опять.

Дойду до брошенной утильки,
Где в девяностых тырил медь
И покупал две банки кильки…
Хотелось плакать и свистеть.

Провёл года в бараке мрачном.
Теперь поэт, меня поют.
И именем моим на Дачном
Мой переулок назовут.



Диета

Безалкогольна вся моя семья, 
И я теперь насквозь безалкогольный.
Со мною реже видятся друзья,
Зато без перегара кот довольный.

По стенам растекается ремонт,
Становится крутой библиотека.
И мой безалкогольный горизонт
Не заслоняет больше ипотека.

Готовим завтрак с дочкой и женой
И выпиваем капельки рассвета…
Для нас теперь и дождь, и снег грибной!
Но мне грибы нельзя – гласит диета.