декaбро

Чтобы вникнуть в смысл (или бессмыслицу) сего творения, каждую строку следует прочесть с особой въедливостью, что я и сделал.

Есть в славянской душе состояние, сродни декабрьской земле, — когда жизнь, подобно короткому дню, стягивается в тугой узел молчаливого ожидания. Это не смерть, но великое безмолвие, когда «морозный треск» реальности заглушает человеческое слово, и собственное дыхание кажется чужим, его акцент неясен. Человек этот — путник в застывшем вагоне, что пьёт «тягучее пространство», и все его попытки изречь нежность или простую, тёплую правду быта («о скрипе половиц») разбиваются о монотонный говор колёс. Он — случайный и чужой самому себе. И вот он пытается воззвать к главному — к тому, как «телом прирастает тело», как благодать, «невесомый свет», нисходит на плечи. Но строй души его сбоит. И здесь раскрывается центральный трагизм его положения: мука созданного, тленного существа.

Попробую объяснить эту муку. Человек — существо созданное, преходящее, принадлежащее материи и времени. Его природа — это природа глины, плоти, ограниченного слова. И этот смертный человек — жаждет абсолюта. То есть — бесконечного, бога, совершенной истины, той реальности, что по определению превосходит все его, человеческие, возможности. Жажда есть — но утолить её невозможно в рамках его бренной природы. Ключ к небесам («горний ключ») оказывается неродствен замку человеческой гортани. Гортань — эта врата между духом и плотью — тесна, «неотворима». Она — плоть, а ключ — дух. Жажда бесконечного наталкивается на невозможность преходящего существа её выразить, вместить и адекватно изречь. Вся мука — в этом онтологическом разрыве. Но тут-то и открывается сокровенный парадокс русской веры: отчаяние как путь к откровению. «Я — дурочка», — признаётся душа, смиряя гордыню разума. Она не мудрая дева, а юродивая, готовая заспорить с богом на том языке, что лежит по ту сторону «мясного» слова. И в этом самоуничижении совершается таинство: душа-дурочка становится душой-дудочкой, «окариной глиняной».

И тогда является Он. Не в громе, а в «непроизносимом сквозняке», веянии тихого ветра, наполняющем эту убогую дудочку. И зелёные нити озимых под снегом — это уже не просто пейзаж. Это — зримый знак Его незримого «присутствия Твоего». Жизнь, теплящаяся под ледяной коркой бытия. Обещание будущей жатвы.

И душа, более не пытающаяся говорить, обретает, наконец, свой голос. Ей не нужно больше слагать слова. Ей «хочется гудеть» — издавать тот единственный, чистый, безсловесный звук, в котором слышен лишь шелест Божественного дыхания, звучащего через её собственную опустошённую и потому ставшую святой немоту.

Дмитрий Куваев   16.10.2025 05:15   •   Заявить о нарушении