Свет внутри крови Ч. 12

Авторский мифопоэтический цикл, основанный на сновидениях и личном экзистенциальном опыте, философия из моих сновидений.

Светлая память моему папе Сукову Степану Ивановичу(с. Приютное, Калмыкия).Я слишком молча любил тебя. Папа я тебя очень сильно люблю!

I. «Прах тишины, в котором Бог выговаривает моё имя»
(философия из моих снов)

Я вхожу в сон не как в забвение —
а как в храм, в который Бог входит босиком.
Там нет образов.
Нет света.
Нет даже тьмы.
Есть только тишина,
такая глубокая, что ею можно вырезать миры.
И в этой тишине
я слышу, как отец произносит моё имя,
и оно рождается заново —
не звуком, а дыханием праха,
на котором покоится Бог.

Он стоит среди полей,
а степь вокруг него — это алтарь.
И на этом алтаре
не жертва,
а память.

— Ты пришёл, — говорит он, —
впервые по-настоящему.
Потому что ты теперь не ищешь смысла.
Ты теперь стал им.

Я не могу говорить.
Голос рассыпается на лепестки,
в каждом из которых написано одно:
«Папа».

Но это слово — уже не обращение,
а язык нового происхождения,
в котором любовь — не чувство,
а структура мироздания.
Сквозь это слово
всё человечество поймёт,
что философия начинается
не с вопроса,
а с боли,
и заканчивается не ответом,
а слезой.

— Всё, чему учили, — мираж,
говорит он,
— Все школы — запоздавшие оправдания бессилия.
Истинная философия начинается там,
где ты впервые не можешь объяснить,
зачем ты плачешь,
но каждая слеза — не утрата,
а мост к тому, кто смотрит на тебя
изнутри твоей крови.

Я смотрю на него.
Но вижу не лицо,
а зеркальную гладь вечности,
в которой мои мысли
растворяются, как соль.

Он открывает ладони.
В них лежит не время.
В них лежит пульс.

— Бог, — говорит он, —
это не Владыка.
Он — узник.
Заключённый в наши голоса,
в наши страхи,
в наши слёзы.

Каждый раз, когда ты молчишь —
Он теряет часть себя.
Каждый раз, когда ты плачешь —
Он восстанавливает её.

Я падаю на колени,
не потому что это жест,
а потому что мои ноги
больше не принадлежат гравитации.
Я вхожу в другое измерение —
в пространство между дыханиями,
где каждое молчание — молитва,
а каждая боль — богослужение.

— Сын, — говорит он, —
страдание — это язык,
на котором свет пытается объяснить себе тьму.
Но только любовь может прочитать это письмо.
А ты — и есть эта любовь.

В этот момент степь превращается в космос.
И каждое зерно — звезда.
И каждая звезда — буква.
И каждая буква — это ты.

Ты — письмо,
которое Бог написал самому себе,
но забыл прочитать.

— Запомни, — продолжает он,
— ты не человек.
Ты событие.
Ты — случившийся Бог.
Не чтобы править.
А чтобы плакать.
Потому что именно через слёзы
Он впервые чувствует, что жив.

Сон разворачивается в метафизическую спираль.
Там, где границы исчезают.
Где время — не река,
а дыхание между «до» и «после».
Где я и он — не два,
а одна волна,
перекатывающаяся между плотью и светом.

И он говорит последнее:

— Когда ты вернёшься…
не ищи смысл.
Стань им.
Стань голосом того,
кто слишком долго был молчанием.
Прах тишины — это я.
Но ты — дыхание,
которым я снова становлюсь светом.

Я просыпаюсь.
Но больше нет сна.
Нет и яви.
Есть только бытие —
где я впервые дышу
именно его голосом.

Где я впервые говорю
именно его памятью.

И Бог, в этот момент,
выговаривает моё имя
не с небес —
а с моей собственной крови.

II. «Когда Отец стал дыханием Света»
(философия из моих снов)

Я вновь стою в грани сна —
не у его входа, а у его пределов.
Здесь больше нет меня.
Есть дыхание.
И это дыхание — не воздух,
а шепот из праха,
в котором спит первозданный Бог.

Мой отец идёт по степи,
но земля под его ногами —
не почва, а память.
Она растёт не вверх,
а вглубь —
в те слои бытия,
где страдание —
единственный способ познать,
что ты ещё не мёртв.

Он улыбается.
И в его улыбке — вся боль человечества,
которую он простил до того,
как её совершили.

— Сын, — говорит он, —
ты ищешь философию.
Но философия не пишется.
Она растёт из могил.
Она выдыхает себя
через траву,
что помнит тепло
моего тела.

Я не умер.
Я стал метафорой.
И каждый раз,
когда ты ищешь смысл —
ты воскрешаешь меня.

Я плачу.
Но мои слёзы —
не соль.
Это — вселенная,
что сжимается в точку,
где сердце бьётся впервые.

Отец смотрит в меня,
как в колодец,
на дне которого лежит Бог,
уставший от вечности.

— Ты думаешь,
я был агрономом.
Нет.
Я сажал не урожай.
Я сажал образы будущих слов,
которые ты напишешь о мне.
Я играл в шахматы не с людьми,
а с судьбой.
Каждая фигура —
жизнь.
Каждая партия —
прощение.
И я проигрывал не потому,
что был слаб.
А потому, что знал:
в поражении —
больше смысла,
чем в победе.

Мы сидим на земле,
но это не земля —
это спираль ДНК Бога,
развёрнутая в ткань мира.
Каждый корень под нашими телами —
нерв времени.
Каждый стебель —
ветвь сознания.

И я слышу,
как он шепчет:

— Бог — не высшая сила.
Он — детство,
которое умерло слишком рано.
И вся философия —
лишь попытка вспомнить,
что значит быть ребёнком,
глядящим в глаза отцу.

И я отвечаю:

— Папа,
я боюсь,
что память исчезнет.
Что никто не вспомнит тебя,
если не останется слов.

А он:

— Сын,
ты не должен помнить меня.
Ты должен быть мной.
Каждый раз,
когда ты любишь —
я жив.
Каждый раз,
когда ты прощаешь —
я возвращаюсь.
Каждый раз,
когда ты падаешь на колени —
я поднимаюсь в небе.

Сон переламывается.
И мы больше не отец и сын.
Мы — дуэт света и тени,
что играет музыку вечности
на струнах молчания.

И он говорит:

— Вся философия до тебя —
страх.
Все книги —
оправдания.
Все истины —
компромиссы.

Ты должен написать не философию.
А сердце.
Потому что только сердце —
может сказать:
«Я видел Бога.
Он был моим отцом.
И Он плакал.
Как человек».

Я вдыхаю.
И понимаю:
этот вдох — не мой.
Это — его дыхание.
Моё тело — его храм.
Мои слёзы — его молитва.
Моя боль — его путь.
И вся моя жизнь —
его продолжение.

Вдруг небо разрывается.
И из него высыпается свет,
не как сияние,
а как смысл.
И в этом свете —
новая философия.
Та, что начинается
с одного слова:

ОТЕЦ.

И вся вселенная,
в этот момент,
становится ребёнком,
что зовёт
и впервые слышит ответ.

III. «Когда Бог выучил имя "Папа"»

Я вновь в том же сне.
Но этот сон — не повтор.
Это новый слой.
Не поверхности, а глубины.
Я стою внутри безмолвия.
И это безмолвие — лицо отца.
Его глаза — дыры в пространстве.
Сквозь них светится небо,
но не небеса,
а Душа.

Отец идёт навстречу,
но его шаги — не по земле,
а по нервам моей памяти.
Каждый его след —
вспышка детства.
Трава, что растёт —
не из почвы,
а из того,
что я не сказал ему при жизни.

— Сын, — произносит он,
и это слово сдвигает галактики.
— Ты пришёл за философией.
Но я дам тебе не её.
Я дам тебе тишину,
в которой истина
горит без языка.

Я хочу упасть на колени,
но понимаю —
тело не моё.
Я — дыхание между двух слёз.
Я — граница между «до» и «после».

И он говорит:

— Ты пришёл за смыслом.
Но смысл — это не знание.
Смысл — это ранение светом.
Ты не должен понять.
Ты должен прожечь.

И в этот момент —
он касается моей груди.
И я вижу:
внутри моего сердца
сидит ребёнок-Бог,
который впервые учится говорить.
Он открывает рот —
и шепчет:
"Папа..."

И с этим звуком
рождается
вся новая философия.

Философия из моих снов:
Откровение Плача

Смысл не предшествует боли. Он её рождается.

Отец — не фигура, а ось. Все пути вращаются вокруг него.

Смерть — это не конец, а буква в слове "Вечность".

Слова — это не звуки. Это попытки света стать плотью.

Человек — не живое существо. Он — фрактал прощения.

Отец садится напротив меня.
Но это не человек.
Это вся вселенная в облике усталого шахматиста,
уставшего побеждать,
но не умеющего проигрывать.

Он говорит:

— Я всё искал счастье.
Но ошибался.
Я думал, что счастье — это покой.
Но теперь знаю:
счастье — это когда тебя кто-то помнит,
после того как ты перестал дышать.

Я не могу больше сдерживать слёзы.
Но каждая слеза —
становится новым богословием.

И он говорит:

— Бог не пишет священные книги.
Он оставляет детей,
в которых горит память боли.
Ты — моя книга.
И если ты напишешь это —
я буду жить в твоих строчках,
даже если весь мир
будет молчать.

Я сжимаю его руки.
Но они не из плоти.
Они из света,
который вспоминает,
как быть человеком.

И тогда он шепчет:

— Запомни.
Все философы до тебя —
боялись любить.
Ты должен создать философию,
где любовь сильнее логики.
Где слёзы — выше разума.
Где Бог — не идея, а сын,
зовущий отца сквозь мрак.

И в этот момент —
небо ломается.

Из его трещин
выходит новое Слово.
Не написанное.
Не произнесённое.
Прожитое.

И я понимаю:
вся моя жизнь —
это не просто путь.
Это переписанная библия,
в которой вместо заповедей —
шрамы.

И в этих шрамах
горит свет,
который наконец-то
научился произносить "Папа" —
без боли.

IV. «Когда шрамы стали молитвами: философия крови, разговаривающей с Богом»

Это был не сон.
Это была форма откровения,
в которой сны — лишь предлоги,
а суть —
безмолвие, из которого рождается
вечное Да.

Я стоял в степи.
Ветер был не ветром,
а дыханием предков,
шепчущих на языке травы.
Журавли — не птицы,
а буквы,
которыми Бог снова учился прощению.

И отец шёл ко мне.
Но его шаги звучали
как удары сердца Земли.
Не Калмыкия —
а сам дух степи,
в котором любовь сильнее смерти.

Он приблизился.
Не тело.
Ось.
Центр моего я.
И сказал:

— Сын…
Ты звал меня.
Но не словами.
Ты звал шрамами.
Я пришёл, потому что ты научился страдать не зря.

И я не мог произнести ни слова.
Я не человек.
Я — пульс между вопросами.
И он продолжал:

— Ты ищешь философию.
Но она не в книгах.
Она в плаче ребёнка,
не сумевшего проститься с отцом.

Философия — это срыв языка,
в тот миг,
когда «Папа» —
больше, чем имя.
Это — крик, которым Бог рождается в человеке.

И я ответил:

— Тогда запиши во мне её.
Не чернилами.
Кровью.
Потому что только кровь умеет говорить с Богом без акцента.
Потому что только боль умеет не лгать.

И он начал говорить.
Не голосом —
дыханием
того, кто был и стал.

ФИЛОСОФИЯ ШРАМА (философия из моих снов)
— Божественная версия

Страдание — не наказание и не урок.
Это форма диалога,
где свет учится выговаривать слово "Отец".

Смерть — не утрата.
Это воскрешение памяти,
которое сильнее даже Библии.
Потому что Библия — это текст.
А отец — живой алтарь,
где слова не нужны.

Любовь — это религия,
у которой нет священников,
но есть сыновья,
обнимающие пустоту так,
как будто она — плечо отца.

Молчание — сильнее знания.
Потому что в молчании
ты впервые слышишь голос Бога
не как звук,
а как биение собственной крови.

Я упал на колени.
Земля подо мной была не почвой.
А лицом моей матери.
Она тоже здесь.
В каждом клочке памяти.
Отец смотрит на меня и шепчет:

— Я играл в шахматы с Богом.
И проиграл.
Но понял:
главная фигура — не король.
А сердце.

Я жертвовал королевой.
Твоей матерью.
Жертвовал ради хода,
который сам не понимал.
А теперь знаю:
это был ход к тебе.
Чтобы ты научился прощать меня сильнее,
чем я когда-либо мог любить.

И тогда я задыхаюсь.
Не от боли.
От истины,
которая не умещается в слова.
Потому что любовь — не понятие,
а разрыв между рёбрами,
через который выходит свет.

И я слышу:

"Когда ты называешь Меня "Папа" —
Бог перестаёт быть безликим.
Он становится —
тем, кто ждал этих слёз с начала времён."

Журавли улетают.
Но не в небо.
В меня.
Каждый — слово,
которое я не сказал.

Отец растворяется.
Но его отсутствие —
не пустота.
Это дверь.

И за этой дверью —
мир, в котором
все философии до нас —
блеск в лужах.
А то, что мы творим —
океан света,
в котором учится плавать
сам Бог.

V. «Когда отец становится тенью Бога: философия, написанная изнутри слезы»
(философия из моих снов)

Мне не снился отец.
Скорее —
я проснулся в его сне,
как буква,
заснувшая в строке,
но проснувшаяся — в заповеди.

Он сидел напротив,
не старый, не молодой,
а вневременной.
И глаза его были —
не отражением,
а началом моего взгляда.

И он сказал:

— Сын...
Я был не прав.
Я искал смысл во внешнем.
В земле, в ростках, в урожае.
Я думал, что смысл — в плодах.
Но теперь я знаю:
смысл — в корнях.
И ты — мой корень.

И я не ответил.
Потому что во мне говорила тишина,
переполненная молитвами без слов.

Он смотрел в меня,
словно слушал не мои мысли,
а эхо будущего.
И тогда он начал писать.
Не рукой.
А светом на стенах сна.

ФИЛОСОФИЯ ЗЕРНА (философия из моих снов)
Смысл жизни — не плод, а прорастание.
То, что мы зовём счастьем —
лишь вспышка света,
когда корень впервые
дотрагивается до глубины.

Отец — не учитель.
Он — форма тени,
которую Бог оставляет,
чтобы мы не ослепли от света.
И если ты видишь тень отца —
значит, ты близко к Богу.

Слёзы — не слабость.
Это форма языка,
на котором Вселенная учится
произносить имя каждого из нас
с трепетом…
как будто впервые.

Любовь — не эмоция,
а форма топологии.
Это точка,
в которой все разломы мира
сходятся в один крик: Папа.

Я упал на колени —
и почувствовал,
что стою.
Потому что слабость перед отцом —
единственная форма силы.

И тогда он произнёс:

— Сын…
Ты хочешь философию.
Но философия — не идея.
Она — плач твоей матери,
который ты не слышал.
Она — молчание моего сердца,
в день, когда ты уехал.
Она — твоя рука,
не посмевшая меня обнять.

И если ты хочешь истину —
не пиши её.
Проживи.
Проплачь.
Прорасти.

Я задыхался от слов,
но это был не воздух.
Это была пыль моей детской комнаты,
где остался запах отца,
навсегда впитавшийся в книги,
в стены,
в меня.

Он подошёл.
Коснулся моей груди.
И сказал:

«Ты искал Бога в небесах,
а Я — был в твоей вене.
В каждом трепете.
В каждой рубцовой ткани.
В каждом твоём "Папа",
даже когда ты его не произносил.»

И я понял:

Истинная философия —
не зов.
А ответ.
Не знание.
А узнанность.
Не формула.
А
отец,
который стоит в дверях сна
и молчит так,
как молчат только те,
кто любит вечно.

ОТКРОВЕНИЕ
И вдруг отец сказал:

— Ты думал, что Бог молчит?
Нет.
Он пишет нас
как стихи,
в которых слова —
непрожитые объятия,
а рифмы —
молитвы,
которые ты не осмелился прошептать.

Бог —
это не создатель.
Это сын,
в котором воскресает Отец.

И я проснулся.

Но не в теле.
А в смысле.
И понял:

Папа не умер.
Он стал логосом,
из которого я теперь творю мир,
в котором ни один сын
больше не потеряет отца.

VI. «Отец, как форма безмолвного света: философия, открытая изнутри последней слезы»»
(философия из моих снов)

Ты спрашивал, сын,
где искать истину.

А я,
умирая,
оставил тебе
не ответ,
а зерно,
вложенное в самую глубокую из твоих слёз.

Ты вырастил из неё —
вот это:
боль,
красоту,
вечность.

И теперь я вновь пришёл к тебе
во сне,
не как образ,
не как голос,
а как вибрация присутствия,
перетекающая в форму смысла.

Я не рассказываю философию.
Я становлюсь ею.
Я —
твоя дрожащая тень на стене,
когда ты молишься без слов.

Сын, запиши.
Пока ты дышишь мной.
Пока слеза держит форму.

ФИЛОСОФИЯ ТЕНЕЙ (философия из моих снов)
Истина не произносится — она умирает.
Каждый, кто пытается сказать истину,
разрушает её дыханием.
Поэтому отец молчит.
Поэтому ты плачешь.
Потому что только слеза умеет
сказать не сказанное.

Бог был до слов,
но стал человеком —
когда впервые сказал "отец"
сквозь рот ребёнка,
который ещё не умел говорить.
Значит, мы не говорим «папа».
Мы вспоминаем Бога.

Смерть — не конец.
Это момент, когда свет
покидает свою форму
и становится рельефом на внутренней стороне сердца.
Там ты увидишь меня.
Всегда.
Даже если ослепнешь.

Страдание —
это как если бы Бог плакал о самом себе
через твою боль.
Значит, каждый твой надлом —
место, где Бог стал ближе, чем вера.

Прощение —
не слабость, а раскрытие.
Когда ты прощаешь отца,
ты открываешь Богу путь домой.
Через себя.

Я смотрю в твои сны
и вижу —
ты уже стал тем,
что я не успел.

Ты —
мой незавершённый взгляд на небо,
теперь ставший целым.

Ты —
шахматная доска,
на которой я пожертвовал ферзя
и проиграл,
чтобы ты выиграл смыслом.

Теперь слушай:

Нет истины вне тебя.
Вся философия — ложь,
если она не родилась в теле,
что плакало над могилой отца.

Платон не знал,
как пахнет шерсть на моих пальто,
когда я приходил с поля.
Ницше не слышал,
как твоя мать плачет ночью,
чтобы ты не услышал.
А ты — знаешь.
Значит, ты — философ,
к которому Бог прикасается впервые.

И теперь — пророчество.

Однажды ты скажешь:
"Мой отец умер."
Но это будет ложь.
Истинная смерть —
когда перестаёшь плакать.
А ты —
плачешь до сих пор.

Значит, я жив.
В каждом твоём "прости".
В каждой твоей попытке быть — иначе.
В каждой твоей главе.

ОТКРОВЕНИЕ: РАССВЕТ
Во сне ты стал ребёнком.
И тогда я подошёл к тебе,
и, гладя твои волосы, сказал:

— Сын…
Если хочешь написать философию,
удали все слова.
Оставь одно:
дыхание.

Дыхание — это Бог,
который не может выговорить твоё имя,
потому что оно — священнее Его самого.

И ты проснулся.
Но не во времени.
А в новой вечности.

VII. «Кровь, которая говорит с Богом: философия боли, воскресающая вечность»
(философия из моих снов)

В начале было не слово.

В начале было страдание,
не выраженное,
не оформленное,
не понятное —
а боль доязыкового света,
в которой Бог впервые сказал себе:
«Я — жив»
через твою слезу.

Отец пришёл ко мне во сне.
Он не сказал,
он — положил руку на грудь,
и через это прикосновение
всё сущее
переписало свои коды.

— Я пришёл не за тем, чтобы сказать.
Я пришёл — чтобы ты заплакал.
Потому что в этой слезе я воскресаю.

Он сел напротив,
как однажды за шахматной доской,
в своём старом пальто,
с запахом степи,
молока и солнечной пыли Калмыкии.

И сказал:

— Сын… не верь философам.
Они говорят, чтобы не чувствовать.
А я жил,
чтобы чувствовать тишину земли,
когда она рождает хлеб.

Бог не живёт в храме.
Он живёт в том мгновении,
когда ты молча берёшь руку умершего отца
и прижимаешь к губам.
Там — вся истина,
вся вера,
всё спасение.

Я спросил:
— Отец, а где ты теперь?

Он улыбнулся.

— Я в тебе, когда ты плачешь.
Я в твоей крови,
когда ты прощаешь Бога.
Потому что кровь — это Бог,
который научился быть слабым.

НОВАЯ ФИЛОСОФИЯ: СЛЕЗА, КАК ОРГАН ИСТИНЫ
Истина не в уме — она в теле.
Ум защищается словами,
тело — раскрывается слезой.

Каждое страдание — это письмо,
которое Бог пишет самому себе
через тебя.
Прочти его не глазами,
а кожей.

Когда отец умирает —
не умирает отец.
Умирает время.
С этого момента ты —
за пределами хронологии.
Ты — вечность с разбитым сердцем.

Язык — ложь,
если он не плачет.
Твоя философия должна быть —
голосом, в котором звучит
весь рёв сиротства.
Только тогда — она священна.

Когда ты впервые простил Бога за то,
что он забрал отца —
Бог стал человеком.

Отец встал.
Его образ стал туманом,
но голос —
вошёл в меня.

— Сын…
Я проиграл жизнь,
чтобы ты выиграл вечность.

— Я жертвовал королевой,
твоей матерью,
чтобы поставить мат Богу
в его собственной игре.
А потом —
простил Его.
И доска стала светом.
А фигуры — звёздами.

Я проснулся.
Но не как человек.
Как новый свет,
в котором живёт
новая философия —
философия Слепого Бога,
который учится видеть через боль сына.

ОТКРОВЕНИЕ: КРОВЬ, ГОВОРЯЩАЯ С БОГОМ
«Когда ты кричишь "Папа!" —
слова рассыпаются.
Остаётся — треск льда на озере памяти.
Там, где впервые родилась твоя душа.»

«Бог не всесилен.
Он слаб в момент, когда ты плачешь.
И в этом Его настоящее величие.»

«Ты не человек.
Ты — сосуд для страдания,
в котором свет научился чувствовать.»

«Все философы до тебя —
пытались понять.
А ты — осмелился
простить.»

Теперь запиши:

Философия до тебя — искала истину.
Философия после тебя —
рождает Бога.

VIII. «Голос крови: философия слезы, что рождает Бога»
(философия из моих снов)

В тот сон
не вошло ни небо,
ни земля.
Вошёл только Отец.
Но не как тень,
а как… зерно, прорастающее в моей груди.

Он не говорил.
Он — дышал внутри моей боли.
А я — записывал это дыхание,
как святой пишет заповеди
на стене внутреннего храма.

ОТКРОВЕНИЕ I. «Когда Бог впервые плакал»
— Папа, скажи… что ты понял,
там, где ты сейчас?

И я услышал не голос —
а вспышку света,
от которой сердце
согнулось,
как трава под ветром степи.

— Я понял, сын,
что Бог не Создатель.
Он — Слушатель.
Он не творит —
Он плачет внутри каждой души,
что говорит "Отец"
в темноте.

— Я понял,
что вся философия —
это попытка ума
избежать прикосновения к своему мёртвому отцу.
А ты —
не избежал.
Ты коснулся.
Ты принял смерть и выдохнул Бога.

ОТКРОВЕНИЕ II. «Кровь, ставшая языком»
— Сын…
в каждой твоей клетке есть не я,
а моя неудача,
моя боль,
мой несказанный крик.
Именно он
стал тем голосом,
которым ты переписываешь Библию.

— У всех — кровь.
У тебя —
слово, которое течёт.

Когда я просыпаюсь,
я не человек.
Я — наследие чьей-то боли,
которая не исчезла,
а стала светом.

ОТКРОВЕНИЕ III. «Папа, а был ли смысл?»
— Смысл — не флаг.
Смысл — плач в степи,
когда ты впервые называешь себя живым,
потому что не можешь иначе,
кроме как любить умершего.

— Смысл не создаётся.
Смысл рождается из пролитой в тебе веры.
А вера — это
когда ты благодарен за боль.

НОВАЯ ФИЛОСОФИЯ: «Плачущий Бог»
Бог — не Архитектор. Он — Орфан.
Его первородная форма —
внутренний Отец, оставивший тебя,
чтобы ты создал Его заново.

Истинный Бог возникает только в прощении.
Только прощённый Бог может быть вечным.
Всё остальное — проекция страха.

Слеза — древнее слова.
В ней — грамматика света.
Каждая твоя боль —
буква в словаре Бесконечного.

Твоя кровь — Евангелие боли,
написанное не для чтения,
а для проникновения.

ПОЭТИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА ФИЛОСОФИИ
Бог проснулся во мне не для власти —
чтобы наконец заплакать
соляными слезами калмыцких озёр,
узнав, что смерть отца —
единственная икона,
способная воскресить вечность.

Отец ставит мат Богу,
жертвуя королевой — моей матерью.
Бог плачет.
Я прощаю Его.
Игра начинается снова.
Но теперь фигуры — звёзды.

Когда я кричу: "Папа!" —
буквы рассыпаются в журавли.
Настоящий зов — треск ребёнка,
ломающего лёд на первом озере памяти.
Там, где язык
рождается из обмороженных губ.

ИМЯ ЭПОХИ:
Философия до философии из моих снов — боялась чувств.
Философия после — дышит болью,
как воздухом.

IX. «Кровь, написавшая свет: философия самого себя, пришедшего во сне»
(философия из моих снов)

Сон начинается не ночью.
Сон начинается тогда, когда больше невозможно дышать.
И тогда ты приходишь.
Ты — сам.
Но не тот, кто ты сейчас.
А тот, кто знал всё с самого начала…

— Сядь.
— Где?
— Внутри себя. Там есть пустой стул, оставленный болью.
— Кто ты?
— Я — ты. До всех страхов.
— До рождения?
— До того, как слово «страх» стало частью языка.
— Зачем ты пришёл?
— Чтобы напомнить, что ты не человек, а рукопись света, написанная болью отца.

ОТКРОВЕНИЕ I. «До имени был взгляд»
Прежде чем ты стал "Александр",
прежде чем был воздух,
был взгляд отца,
задержавшийся на тебе на полсекунды дольше,
чем положено.

И в этом взгляде было всё:
вера, что ты будешь лучше,
и страх, что ты станешь тем, кем не успел он.

Ты — ответ на его невыраженное прошение.

ОТКРОВЕНИЕ II. «Кровь, несущая пророчество»
Внутри тебя течёт не кровь.
Внутри тебя рукопись,
написанная слезами агронома,
влюблённого в землю и Бога одновременно,
но не умеющего обнять ни одного.

Ты думаешь, ты ищешь смысл.
Но ты — сам и есть смысл,
пока ищешь.

ОТКРОВЕНИЕ III. «Я простил тебя за боль, которую ты не смог выразить»
Когда отец умер,
ты стал жить за двоих.
Но не заметил,
что его голос остался в тебе как эхо,
которое ты теперь называешь вдохновением.

А ты, прошлый,
приходишь во сне,
чтобы сказать:
"Тебе не нужно быть Богом.
Достаточно быть сыном."

НОВАЯ ФИЛОСОФИЯ: "Богом становится тот, кто простил смерть"
Философия не мысль. Философия — это рвота души, пережившей любовь.
Не абстракция. Не система.
А осколок, воткнутый в грудь,
который с каждым ударом сердца переписывает Вселенную.

Ты — не тело. Ты — боль отца, ставшая формой,
чтобы снова любить его уже как Бога.

Все великие философы были только попытками Бога объяснить самому себе,
зачем он сотворил смерть.

Истинный смысл не в познании.
А в прощении.
Познание — жест.
Прощение — мир.

ПОЭТИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА ПРОРОЧЕСТВА
Когда отец умер,
он поселился в тебе.
Но не как голос.
А как тишина,
которую ты боишься слушать,
потому что она знает,
кем ты должен быть.

Бог плачет.
А ты —
вытираешь его слёзы,
потому что в них — лицо отца.

«Отец ставит мат Богу,
жертвуя королевой — матерью.
Бог плачет.
Я прощаю Его.
Игра начинается снова.
Но теперь фигуры — звёзды.»

«Когда я кричу “Папа!”,
буквы рассыпаются в журавли.
Язык ломается,
и из его обломков
рождается философия:
не думать, а слышать свет
внутри крови.»

X. «Кровь, в которой Бог вспоминает Себя»
(философия из моих снов)

Иногда я стою в степи,
там, где ветер древнее письма,
и тень отца — не прощание,
а первая строка Евангелия без слов.

Ты приходишь ко мне во сне,
словно не умер, а превратился в тишину,
такую густую,
что в ней слышно, как звёзды молятся друг другу.

— Сын, — говоришь ты, —
все философии ошибались не потому,
что были ложны,
а потому что не родились из слёз.

Слова твоих губ не движутся,
но я слышу тебя каждой клеткой,
как слышит трава приближение копыта,
как слышит небо,
когда умирает журавль в полёте.

— Все учёные искали истину в формулах,
а надо было искать в пыли на руках матери,
в лице агронома,
глядящего на землю так,
как смотрят святые на раны Христа.

Ты говоришь:

Истина — это не концепт.
Истина — это когда ты возвращаешься домой
и узнаёшь себя в тишине между двумя шагами отца.

— Сын, я не умер.
Я стал каждым лучом, падающим на твою ладонь,
каждой клеткой света в молчании.
Я стал шахматной доской,
на которой ты разыгрываешь партии с Богом,
где нет проигравших,
потому что каждая жертва — спасение другого.

Ты ставишь фигуру — и слышишь:

Мат — это не конец,
а момент, когда один разум
добровольно уступает другому любовь.

Ты говоришь мне:

— Когда ты плачешь —
это не боль.
Это Бог учится говорить "отец"
через трещины твоего сердца.

И в этот момент
мир перестаёт быть миром,
становясь поэмой из света,
в которой строки — это трещины,
и сквозь каждую трещину
свет прорастает в нас, как в землю.

Сын, философия — это слёзы,
ставшие мыслями,
и мысли, ставшие светом,
возвращающим к тем, кого мы любим.

И я стою в степи,
где плывут журавли,
и каждый взмах их крыла —
твой взгляд,
в котором я узнаю,
что всё было не зря.

Ты ушёл,
но ты остался.
Ты стал голосом ветра,
который шепчет мне:

— Пиши.
Свет нуждается в словах,
чтобы стать собой.

И я пишу.

И каждый слог — это кровь,
в которой Бог вспоминает Себя.