У журавля под крылышком

Стояла устойчивая июльская жара. Все изнывали от неё. Только ребятам не жарко: залезли в речку с утра и всё им нипочём. "То нам холод не ладно, то жара не хорошо", – как бы оправдывая погоду и жару, рассуждают Степан Егорович, отслуживший – уже года два на пенсии, и Илья Иванович, кандидат в пенсионеры, забравшись под навес и смоля козьи ножки. Наглотавшись дыма и, накашлявшись по горло, протерев влажные глаза, и вздыхая о чём- то, друзья слово за слово разговорились. Когда я разгорячённый подсел к ним, Степан Егорович рассказывал притчу. Устроившись подальше от рассказчиков, я затих, наслаждаясь какой ни есть прохладой. "Так вот, Илюша, я и говорю: маленьким был, а помню, как-то раз отец взял меня на покос, то ли я выревел поездку, то ли он сам взял меня с собой, чтоб, значит, не скучно было, не помню уж", – как бы извиняясь, признался Степан Егорович. – Выехали рано, солнце ещё не обыгалось, роса на траве с горошинку – не меньше, в низинах туман стелится такой густой, что хоть на хлеб намазывай. Сам знаешь, какой раньше туман был", – и Степан Егорович почему-то косо взглянул на меня. А я и глазом не повёл. Туман я не разбавлял, и бояться мне было нечего. А Степан Егорович повёл рассказ дальше.
"Перепелов – пруд пруди, поют, снуют, из-под каждого колеса по выводку выбегает, а воздух – свежий, летом пахнет. Словом, благодать", – подытожил Степан, и продолжал: "Ехали долго, ну, меня, понятно, и укачало, вдобавок отец какую-то песню мурлыкал – песенник страшный был. Не заметил я, как уснул, как к месту приехали, и не помню, как меня отец на пиджак под телегу перенёс". "Наверное, осторожно", – подметил Илья Иванович. "Наверное", – согласился Степан."Сладко спал, не иначе. Проснулся – солнышко уже разгулялось, во все щели лучи его полезли, солнышко меня и разбудило. Привстал я, значит, отца глазами нашёл... успокоился и заигрался". "Сейчас попробуй заставь...", – невпопад заметил Илья Иванович и, чувствуя это, прикусил язык. "Заигрался", – продолжал Степан Егорович, – "и не сразу журавля-то приметил. А в журавле-то, Илюша, весь гвоздь", – торжествующе заявил Степан Егорович, как бы давая понять, что вступление окончено.
"Ну, вижу – журавль, обрадовался! Малец ведь был, едят  меня мухи. Ну, значит, залюбовался им, а потом насторожился. Вижу – не ладно что-то с журавлём: одно крыло к небу поднял, а другое у него как плеть висит". "Раненый, поди, был", – снова вставил Илья Иванович. "Да вот то-то и оно, что не раненый", – продолжал Степан. – "Я к нему сажен на пять подполз, и что ты думаешь?", – глаза у Степана Егоровича сделались не меньше олимпийского рубля. – "Из-под крыла у него голова змеи торчит. Меня, помню, к земле так и придавило". "Испужался". "А ты как думал?! Не помню, как до отца на четырёх костях прискакал. Так напужался, что даже разогнуться не догадался. "Тятенька! – кричу. – Там у журавля под крылом змея живёт". Отец, помню, отмахнулся, не до тебя, мол, и не до твоих шуток. Я, Илюша, грешным делом, когда взрослым стал, только тогда уж догадался, – признался Степан. – Крыло-то, которое плетью висело, змеёй было перегрызено. А вот как она попала к журавлю под крыло, только на пенсии скумекал. И Степан Егорович изложил нам свою версию. "Проглотил, значит, журавль змею-то целиком, ну, понятно, голову-то и не повредил. Вот она, неладная, и не растерялась, значит, прогрызла в желудке дыру, с пятак, пожалуй, будет". – "Да ну?" – "Вот те и ну! Как бы иначе она под крылом оказалась, да ещё ни с того ни с чего крыло вздумала грызть?"
Помню, было мучительно трудно сдержать смех, и я, чтоб не рассмеяться, тряс неистово головой. Илья же Иванович невозмутимо молчал, представляя себе, наверное, как змея терзала зубом тонкую стенку желудка бедного журавля. А потом, сделав серьёзное лицо, изрёк: "Чудеса, да и только". И как бы в подтверждение сказанному над ними раскололось небо, ещё через полчаса из всех щелей его хлынул на землю долгожданный дождь. "В награду рассказчику, – подумал тогда я, – не иначе". И прости меня,  Степан Егорович за то, что людям рассказал твою притчу, – уж больно она оригинальная.