В прошлое не возвращаются

   
     Привокзальная жизнь с ее будничным хаосом
проплывала медлительно-длинно,
стоп-кадром в окне успевая мелькнуть.
     Рельсы протяжно стонали,
и поезд, усталый и пыльный,
искал в лабиринте путей свой единственный путь.

     Продвигаясь нетерпеливо,
немного робея в предчувствии встречи
с тем городком, где не был уже двадцать лет,
     Ты наконец из вагона вышел,
всеми забытый, как светофор,
что все длил никому не нужный свет.

     Невнятная разноголосица, поцелуи, объятия, —
кто-то кого-то встречал, но тебя не встречал никто.
     Невыносимо свободный, никуда не спеша,
ты пошел наудачу в распахнутом настежь пальто.

     После долгой зимы городок был невзрачен и сер,
островки потемневшего снега
дышали морозною влагой еще кое-где.
     Вдоль разбитой дороги в осклизлых канавах
ржавый хлам догнивал
под разводами нефти на мутной воде.

     Низких туч пелена
с сизым дымом из труб комбината сливалась,
и между домами слоилась прогорклая мгла.
     И тебе посреди тишины
вдруг как будто послышался голос знакомый:
«Привет, как дела?»

     И открылось тогда: всё не так безнадежно,
и розовым светом окутался серый унылый пейзаж,
и исчезла тоска без следа.
     Ты увидел: из мглы возникали
и тихо светились в лучах предзакатного солнца
огромные  хлопья последнего снега,
беззвучно скользя в никуда.

     И вот уже память, не повинуясь сознанию,
привычно несла тебя мимо обшарпанных стен,
в череду переулков, как в дымку ушедших годов.
     И тебе показалось —
с сырого асфальта не стерлось еще наслоенье
твоих ностальгически давних следов.

     И сквозь запахи талой земли,
прелых листьев и горьковатого дыма,
сквозь давнюю песню в случайном окне,
сквозь тепловозов далеких гудки,
     Ты вышел к знакомой улице,
что тянулась по сопкам, спускаясь и поднимаясь,
и снова спускаясь до самой реки.

     И увидев знакомое здание клуба
и — как некий пароль — неистребимую трещинку
на фасаде,
пройти равнодушно мимо ты просто не мог.
     Маленький зал, где когда-то перед сеансом
крутили «крамольных» битлов,
был закрыт на висячий замок.

     Но библиотека работала, и в двери шагнув,
ты невольно застыл: там на окнах зеленые шторы прозрачно лились,
осиянные давней июльской листвой.
     И библейская дева
на твое осторожное «Здравствуйте»,
словно некую тайну открыла: «Добрый день!»,
и как будто свеченье возникло на миг над ее головой.

     И невольно залюбовавшись этим свеченьем
и открытым, как будто знакомым лицом,
     Ты неожиданно понял, что узнал ее,
и с тайной тоскою подумал:
«А ведь сложись всё иначе,
ты мог бы быть,
но так и не стал, к сожаленью, ее отцом».

     И словно в трансе, ты прошептал то имя,
которое трепетно помнил (его ли забыть?!)
все эти двадцать лет.
     В ее глазах вспыхнул отсвет былого,
чтоб тут же погаснуть: «Вы знали маму?!»,
и секунду спустя, еле слышно: «Её больше нет».

     «Её больше нет!» — а ведь это ты знал и тогда,
в том далеком июле,
когда покидал этот город навек.
     И что-то неясное вдруг затуманило взор, —
сон ли, слёзы ли, тополиный ли нескончаемый снег.

    И позже, одинокими долгими вечерами
ты всё пытался понять —
он был или не был любовью,
тот  давний случайный роман,
     Ведь ты не посмел, отметая ребяческий стыд,
перейти за сакральную грань,
ты знал — продолженья не будет,
и всерьёз полагал, что вне брака любовь —
это грех и обман.

     И подумал ты с грустной усмешкой
и запоздалым раскаянием:
«В прошлое не возвращаются, ничего не попишешь,
такие вот, брат, дела».
     Но как жаль, что только сейчас,
через много лет ты открыл,
что не может любовь быть грехом,
какой бы короткой она ни была.

     Возможно, древние были правы,
и дважды в реку не входят,
мосты сожжены и обратной дороги нет,
     Но даже если это и так,
путь твой был освещен любовью,
и он никогда не погаснет, этот священный свет.

1967-1987.