Подборка в Золотом руне 29 июня 2025

Мне ближе нынешнего – давнее…

***

Мне ближе нынешнего – давнее,
дышу, пишу его во имя.
Отрыв от жизни всё масштабнее,
всё дальше и непоправимей.

И веет холодом имущего, –
я всё, что погребла пучина,
всё, что в душе хранилось сущего, –
в свои владения включила.

Земля качается, как палуба...
Лелею каждый миг, что прожит.
И сколько жизнь ни отнимала бы –
уж ничего отнять не сможет.

***

Сесть в трамвай, которого нет уже,               
по разобранным рельсам вперёд
ехать, ехать в свой край без ретуши,
в мир, который душе не врёт.

До тех пор, пока двор покажется
и родительский дом вдали...
На такое не всяк отважится
у трамвайной в плену петли.

В переплавку трамвай отправили,
остановку снесли и мост.
Остаётся лишь не по правилам –
над землёй, над судьбой, взахлёст,

небесами обетованными,
беззаконным путём комет,
огородами и саваннами, –
в мир, которого больше нет.

***

– Не поздно возвращайся, я волнуюсь…               
– Ну что ты, я не долго, на часок.
В окне застыла мама, чуть понурясь.
И взгляд её сверлит ещё висок.

Вернулась, не прошло и полувека,
растраченных, как пригоршня монет.
Всё та же ночь и улица, аптека,
но дома нет и мамы тоже нет.

И я неузнаваемо другая,
никто уже теперь не смотрит вслед,
волнуясь, дожидаючись, ругая,
разогревая много раз обед.

А в той беседке, где всегда бухали,
брат во дворе Есенина читал,
и все вокруг биндюжники стихали,
они ещё такого не слыхали,
мальчишку возводя на пьедестал.

Мой дом и двор, родное пепелище,
любимых всех давно угомоня...
Там пустота, там ветер и пылища,
и никого, кто помнил бы меня.

***

Какое блаженство – вернуться,               
хоть в памяти или во сне,
что есть на кого оглянуться,
хотя бы в далёком письме.

А вы, кому всё как на блюде –
теряете тех, кто умрёт,
несчастные бодрые люди,
глядящие только вперёд.

Неведома тайная дрожь вам
и путь вам навеки закрыт
туда, где счастливые в прошлом
бесстыдно рыдают навзрыд.

Отцу

Ты приходил ко мне по вторникам.
Как живо это рандеву.
Теперь на зависть всем затворникам
я с этой памятью живу.

Ты приносил колбаски Дендику.
Он лаял, чуя через дверь.
Теперь, отринув всю эстетику,
тоска терзает словно зверь.

Всё, что замолчано, загублено,
держу, от жалости слаба,
и корчится внутри обугленно
необлачённое в слова.

Но если Там хоть что-то теплится,
пусть даст мне знак из октября
дождь, листопад или метелица,
иль хоть какая-то безделица,
чтоб поняла я – от тебя.

Я жду по вторникам по-прежнему.
В четыре я гляжу на дверь.
Тебе, весёлому и нежному,
видна вся жизнь моя теперь.

Перебираю твои выписки,
статьи, открытки и стихи.
Тоски моей глухие выплески,
стихая, строчками стекли.

***

Мне приснилось, что в пять минут пятого
что-то произойдёт...
Кто-то выйдет из прошлого мятого,
в эти двери войдёт.

Как ни вслушивалась в застывшее
время окнами в сад –
расстилалось одно лишь бывшее,
то есть полный назад.

Рассмотреть что-то было трудно мне...
Дождик шёл не спеша,
и под струями, словно струнами,
распускалась душа.

А потом снежинками крупными,
превращаясь в каскад,
и под хлопьями, словно струпьями,
заживала тоска.

Приходил ты всегда в четыре к нам,
и ушёл до весны.
Солнце стырено, счастье стырено,
и остались лишь сны.

Дожила вот до двадцать пятого…
И отныне теперь
ежедневно в пять минут пятого –
на часы – и на дверь.

***

Удержи меня здесь покрепче,               
сон мой, жизни моей изнанка...
Мне во сне шёл отец навстречу
и окликнул весело: Нанка!

Был в плаще он коричневатом
и в каком-то ещё берете.
Может, были ещё слова там…
приближался к нам кто-то третий.

То ли брат мой покойный, то ли…
Все парили там белокрыло.
Сколько было тоски и боли –
это счастье всё перекрыло.

И всплывало: как спозаранку
на Сазанку мы собирались...
С этим именем детским Нанка
я проснулась, о радость ранясь.

О спасибо, что так приснился,
дорогой мой весёлый папа.
Ты совсем не переменился,
хоть носил не берет, а шляпу.

Может есть ты и вправду где-то,
этот сон в небесах засчитан...
Я проснулась под лаской пледа,
под надёжной твоей защитой.

***

Я приду к тебе в долгий твой сон,
что казался нам смертью когда-то.
Я с тобой буду жить в унисон,
вместе праздновать общие даты.
 
С переломанным сердцем в руках,
шёл ты молча до самого края,
исчезая в других берегах,
незаметно для всех умирая.

И писал до последнего дня,
в слове жажду любви утоляя,
уже мёртвой рукою меня
обнимая и благословляя.

И теперь, обживая астрал,
я частичной больна амнезией.
Я не помню, что ты умирал,
вижу всё, что вдали, как вблизи я.

Я ищу тебя среди планет,
где на родинки звёзды похожи.
Двадцать пять уже лет тебя нет,
но любовь твою чувствую кожей.

Сквозь кровавый туман бытия
всё мне грезится эта больница.
Плоть от плоти и крови твоя,
я двойница твоя и должница.

Через щёлку скопившихся лет
всё пытаюсь протиснуться взором,
различая тебя на просвет,
эту смерть побеждая измором.

***

В эти времена бездушные               
вспомни детства петушки,
вату, шарики воздушные
и наивные флажки.

Так красиво было красное,
так уютно в мираже.
Мы не думали, что празднуем,
просто было на душе.

Не увидишь ни слезиночки,
буду как в броневике.
Я как мячик на резиночке
возвращусь к твоей руке.

***

Зима без снега… Как же это так?               
Без всех реликвий...
А я люблю, когда идёт не так,
как мы привыкли.

Нет снега, льда, морозов и ветров,
нет вьюг, метелей.
И мы, лишённые её даров,
как не при деле.

Там в небесах какой-нибудь главбух
ошибся млеком…
И вдруг в июне тополиный пух
вернётся снегом.

Что нам казалось вечным и благим –
игра рулеток...
Вернётся всё, но только не таким,
не так – так этак.

***

Тоска рассеялась, расселась
повсюду в комнатах пустых.
Она и в воздухе висела
на тонких нитях золотых.

Она махала мне с вокзала,
в толкучке пряталась людской,
и что бы я ни написала –
насквозь пронизано тоской.

Напрасно было бы пытаться
нажать на клавишу «делит» –
ведь после этих ампутаций
душа не дышит, не болит.

Она уже срослась с тоскою,
с любовью, болью залитой,
с крестом, надгробною доскою,
с холодной мраморной плитой.

Но помню я твой тёплый голос,
улыбку, жилку у виска,
и к небу тянется, как колос,
золотоносная тоска.

***

Жизнь — не долг, не испытание, –
приключение, подарок.
Перемена места, здания,
декораций, аватарок.

Утро вечером сменяется,
дни бегут, нам душу теша.
Всё течёт и изменяется,
только мы всё те, те же.

Мы с земли не будем стёртыми,
поменяем только симку,
где живые вместе с мёртвыми
вперемешку и в обнимку.

***

Метафорам дав отбой,
пишу рукой огрубелой.
Не буду раскрашивать боль,
пусть видится чёрно-белой.

Пусть строки, не завиты,
пленят прямотой глагола.
Всё то, что рядится в цветы,
оставлю я правдой голой.

Прорвав паутину фраз,
сверкнёт из туманной дали
вся жизнь моя без прикрас,
любовь моя без вуали.

Быть может, неброский след
сильнее иных завзятых,
как фильмы старинных лет,
как снимки шестидесятых.

***

Каждый знает, за что ему это,
хоть всегда восклицает: «За что?!»
По ночам выпускает скелета,
пряча днём среди старых пальто.

Сверху смотрит из звёздной постели
прямо в души, всевидящ и тих,
Тот, кто знает, чьё мясо мы съели,
мясо жизни любимых своих.

Только счастье даётся задаром,
ради смеха, как цирк шапито,
дуракам, одиноким и старым,
просто так, непонятно за что.

***

Огромность дня, бездонность ночи,
и вечер лишь – не то не сё.
Ну как же он недолгосрочен,
лишь начался – и вот уж всё.

Между собакою и волком
забился в маленькую щель,
в существовании недолгом
спеша постигнуть суть вещей.

Люблю я цвет его маренго,
сирени и морской волны.
Мерцает фонарей шеренга,
прохожих облики бледны.

Дневное сбрасывая бремя,
как тяжесть зимнюю одежд,
о вечер, сладостное время
свиданий, отдыха, надежд.

***

Такое состояние души,
что хочется на паузу поставить,
и дальше смаковать его в тиши,
шепча ему: ты вправду было? Да ведь?

Но всё течёт, меняется, скользит,
и то, что вызывало наслажденье,
окажется, лишь под него косит,
его визит был призрачною тенью.

Я выходила ночью на балкон.
Качалась ветка надо мной упруго.
Светился в небе нравственный закон.
И мы с луной глядели друг на друга.

Так пусто было в мире, так темно...
но вспыхнуло окошко вдруг напротив,
как будто улыбнулось мне оно,
и на душе похорошело вроде.

***

Такие маленькие звёзды,
а побеждают глыбу мглы.
И сокращают дали-вёрсты,
и освещают все углы.

Но на земле не вира, — майна,
а вместо мира — труд и май.
(Не понимай меня буквально,
аллегорично понимай).

А было столько счастья вживе,
огромного – из ничего!
Но мы спешили, мельтешили
и не заметили его.

Мы тоже маленькие звёзды –
живём, пронизывая тьму...
Звучит Дассена "Happy birthday",
как много-много лет тому.

***

Опять творю устало путь свой торный,
вперёд и выше, и наискосок…
Таков мой нескончаемый упорный
до улицы Сапёрной марш-бросок.

О жизнь моя, дышу к тебе неровно,
и без меня неполон твой народ.
Встречается приблудная ворона,
собаки промежуточных пород.

Я их кормлю по ходу и лелею,
паду и околею, может, пусть,
но, как стихотворенье, ту аллею
ногами затвердила наизусть.

Я шла и путь свой преодолевала,
усталость переламывала, боль,
и видела себя принцессой бала,
порхающей в накидке голубой.

Пусть в возрасте уже я задубелом,
но всё ещё тараню стену лбом.
Была когда-то девушкою в белом,
но любят ведь потом и в голубом.

***

Плохо, коль душа торчит наружу,
выглянет, как нижнее бельё.
Как только я это обнаружу –
внутрь спешу заталкивать её.

Только всё равно она пробьётся –
кружевом, бретелькой, бахромой.
И чужое сердце вдруг забьётся,
что-то подсмотрев во мне самой.

А душа всегда в одном исподнем
и дрожит былинкой на ветру,
представая на суде Господнем
в том, в чём вышла рано поутру.

Жизнь моя, разбитое корыто,
строчек неприглаженная жесть...
Не суди за то, что неприкрыта,
и прими такой, какая есть.

***

Моя любовь не боится
деталей, обид, прохлад.
Не рвётся как в небо птица,
домашний на ней халат.

Бессмысленные откинет
вуали и жалюзи,
она и в грязи обнимет,
большое видит вблизи.

Чтоб в старости с прежним пылом,
не канувшим ни на грош,
был не по хорошу милым,
а по милу лишь хорош.

Без помпы, туфты и спеси
пребудет с тобой в веках
любовь моя в затрапезе,
как в золушкиных шелках.

***

Вырос дом перед нами — рукою подать.               
За деревьями леса теперь не видать.
Ни как солнце выкатывалось по утрам,
ни домишек, разбросанных там по дворам,
ни тропинок, куда выводили собак,
только дом-мастодонт, только мусорный бак.

Стало воздуха меньше и света глазам,
разбрелись облака по другим адресам.
Лишь балкон предо мною, где курит мужик.
Чья-то дрель спозаранку над ухом жужжит.
Иномарок под носом толпится парад.
И народ смотрит косо, и дому не рад.

Моя комната нынче с обеда темна.
И Цветочная улица мне не видна.
Лишь верхушки деревьев маячат вдали.
Стало мало мне неба и мало земли.
Всё с иголочки в этом дому для элит.
А душа по простору былому болит.

***

Снится что-то очень неприятное...
Что за гадость я в себе ношу?
Может быть, причина заурядная –
как-нибудь неправильно лежу?

Обложусь подушечками-думками –
может, этим сон перешибу?
Может быть, не те я мысли думаю?
Может быть, неправильно живу?

***

Сегодня проснулась в восемь.
Гляжу на себя: весьма!
Уже налицо не осень,
а вылитая зима.

Когда бы не лет теченье,
когда бы опять апрель,
меня бы мог Боттичелли
писать или Рафаэль…

О зеркало, где восторги-с?
Где прежние шарм и лоск?
И вспомнились Рубенс, Борхес,
Мунк, Брейгель и даже Босх.

***

Полдня промечтала, провспоминала,               
и день уже так недалёк от финала.
Куда он ушёл? В моё прошлое? В небыль?
Туда, куда хоть на минуточку мне бы?
Сквозь пальцы легко как вода просочился,
и не приключился, напрасно лучился.
Растаял в окне, в облаках, словно не был.
Его мне для счастья хватило вполне бы.
Улыбку луча я с утра не поймала,
а этого было бы вовсе не мало.
Куда ты ушёл, мой денёк-ветерочек?
Всё в топку, на хворост для будущих строчек.
Я руки ему простираю вдогонку,
смотрю на окно, как живую иконку.
Осталась одна, без денёчка-сыночка...
Но будет ещё целый вечер и ночка.

***

А то что вы принимали за спесь –
то было просто моё стремленье
не этим быть, не с теми, не здесь,
по чину ангельскому томленье.

От прошлого глаз мне не отвести.
Я зачарована нашим прошлым,
что продолжает душу скрести
напоминаньем о всём хорошем.

Я отдаляюсь от дурачья,
от тех, кто готов на чегоугодно,
в отчаяньи оттого, что ничья,
счастливая, оттого, что свободна.