Подборка в Золотом руне 27 июня 2025

Вместо   
               
***

Бога нет, но хоть что-то вместо,
хоть какой-то муляж, протез.
Нарывает пустое место,
невозможно жить просто без.

Что-нибудь, во что можно верить,
что похоже на блажь и честь,
что аршином нельзя измерить,
и о чём нигде не прочесть.

Что-нибудь без конца и края,
что ни в руки взять, ни назвать,
то, что можно лишь, умирая,
как в беспамятстве, целовать.

***

Я ворую воздух с небес – по чуть-чуть, по глоточку.
Перестать писать для меня – перестать дышать.
Мне с трудом удаётся поставить в посланье точку,
словно что-то пытаюсь я ещё удержать.

Миру не ко двору, не по вкусу придворным нравам,
ни по милу, ни по хорошу нехороша.
Но когда-то скормлю себя я цветам и травам,
и взлетит словно птица в небо моя душа.   

Мой любимый давно мне занял под солнцем место, –
там не важно, под солнцем, снегом или дождём.
Это будет горести, грусти, старости вместо.
Может, там дождёмся, чего здесь так тщетно ждём.

***

Я не ездила в люксе, всё больше плацкартом,               
у меня нет ни виз, ни билетов блатных,
но в бессмертье доставит меня навигатор,
отыскав мою жизнь на дорогах иных.

И ведут они вовсе не через столицы,
а плутают по Богом забытой земле,
и не те там сквозь сумрак проявятся лица,
что сейчас украшают парады-алле.

Я смотрю с высоты на крутые тусильни,
где стихи мои не попадают в «формат», –
слишком колется, жжётся, печально и сильно,
и не вынесет их человечий примат.

Не нужно мне под солнцем искусственным место,
где рука моет руку, кукушку петух,
где холодный расчёт сердца пламени вместо,
где огонь вдохновенья потух и протух.

Оставайтесь в своих поэтических стойлах,
где пегасы копытами в землю вросли.
Мне же – место, что свято, пусть будет пустое,
но молю об одном: не спусти, не растли.

***

Время не в ногу со мною идёт               
и понемногу у жизни крадёт,
но я живу, не гоня,
веткой, пытающейся расцвести,
всё, что люблю, уносящей в горсти,
чтобы спасти от огня.

Лес мне нашепчет живые слова,
я запишу их, ночная сова,
солнце разбудит к пяти.
И облаков молоко — это шок,
там настоящее, не порошок,
млечные сердца пути.

Жить незаметно как тихая мышь,
воздух тянуть в себя через камыш,
как это всё мне с руки.
Небо печали в вечернем огне,
ветка акации рядом в окне
вместо далёкой руки.

Пусть лучше вовсе отсохнет нога,
вырвется вон из того сапога,
что марширует легко.
Время, тебе не нащупать меня
и не подставить под залпы огня,
холодно, холодно, хо…

***

За песнями Орфея шли деревья,
за Жанной д,Арк – все, кто её любил.
А кто ко мне исполнен так доверья,
что предпочёл бы сведеньям мобил?

Кто предпочёл бы просто слушать голос,
кто выбрал бы меня, а не смартфон,
держал бы трубку, словно гладиолус,
а всё другое было б только фон?

Как приложенье к файлу и программе
стал человек, – бегущею строкой,
а не хранится в сердце словно в раме,
другим не заменимым и другой.

Я обхожу брезгливо это время,
его даров я лучше буду без.
И то, что для другого только бремя,
мне — словно воздух, краденный с небес.

***

Большинство стихи не выбирают,
презирают эту жизнь из книг,
но несчастной смертью умирают
от отсутствия того, что в них.

Здесь у вас девайсы и модели,
торные дороги суеты,
там же эдельвейсы, асфодели,
горние эдемские сады.

Будет жизнь наполнена цветами,
тем, что видно сердцу, не глазам,
нежными утешными устами,
шепчущими что-то небесам.

Акции, транзакции и сделки,
выигрыш, проценты, дивидент, –   
слова невесомые безделки,
месяца кораблик на воде,

то, что вдруг привиделось вдали вам, –
или то, что здесь манит, трубя...
Быть успешным или быть счастливым –
каждый выбирает для себя.

***

Какая дрянь по телевизору!
Мне сразу выключить бы, но…
Засну за этими репризами
и там смотрю своё кино.

И там я вижу что захочется,
без мыльных опер и реклам.
И плачется мне, и хохочется
над жизнью, выброшенной в хлам.

Зачем же это всё снимается –
не про него, не про неё,
моей душой не принимается
такое тухлое враньё.

Всё это пойло тошнотворное,
лапшой прилипшее к плечам.
Ну разве только как снотворное,
когда не спится по ночам…

***

Не нужно мне то слово, когда это просто звук,
не нужно объятье, когда это лишь рука.
Я срублю под собой – на котором сидела – сук
и сама отыщу в себе своего врага.

Лучше пусть будет плохо, чем лживое хорошо.
Лучше пусть ничего, чем на четверть или на треть.
Не нужно другое, коль дорогое прошло.
Чем чужая жизнь – пускай своя будет смерть.

Но глаза устают всегда глядеть в небеса.
Иногда устало я их опускаю вниз.
Там своя открывается мне земная краса…
Это мой единственный с душой компромисс.

И тогда я радуюсь просто чужой руке.
Не вникая в слово, звучанье его ловлю.
Отдаюсь теченью, по бурной плывя реке,
забывая о смерти того, кого я люблю.

***

В снежинке марлевой детсадовской               
я лебедя играла смерть
и в муке будущей де Садовской
пыталась тоже так суметь.

Я лебедь, лебедь умирающий,
на сцене или на миру,
а с неба слышу: не пора ещё,
но завтра, может быть, умру.

И об одном всегда просила я, –
чтоб не испортить некролог,
что если смерть — то пусть красивая,
как лебединое крыло.

Из строк крою тебе рубаху я,
чтоб, в лебедёнка превратясь,
не был застигнутым рубакою,
земная б не коснулась грязь.

Чтоб улетел дорогой верною,
а я, оставшись на миру,
под эту музыку бессмертную
прекрасным лебедем умру.

***               

Этот рассеянный серенький свет
яркого солнца милее.
Рано ещё наводить марафет
сонной безлюдной аллее.

Я прохожу среди луж дождевых,
стаек нахохленных птичьих –
этих картинок простых и живых,
сердцем пытаясь постичь их.

Не прихорашивайся, земля.
Будь лишь самою собою.
Ты для меня всё равно что семья,
я тебя помню любою.

Ветер взлохматит мне чёлку, шутя,
мокрых дробинок стаккато...
Только бы с неба лишь струи дождя,
только лишь грома раскаты.

***

Осторожней смотри в смартфон –
сверху тянется длинный нос.
Дождик тупо как солдафон
бесконечный строчит донос.

Я брожу по былым местам.
Там как будто бы шли бои.
В дверь звонок. На вопрос: «кто там?»
не ответит никто: «свои».

Снег сравнялся с землёй почти,
то ль исчез уже, то ли жив.
Кто остался ещё, сочти.
Мы чужие среди чужих.

***

В каждом доме есть скелет,               
тихо дремлющий в шкафу.
Тот, что много-много лет
заполнял в душе графу.

В каждый дом спешит гонец.
Ужас: в мой или не в мой?
В каждом доме жив мертвец.
Он вот-вот придёт домой.

Научиться отпускать.
И до гробовой доски
в чёрной комнате искать
кошку серую тоски.

***

А я застряла в январе,
как будто муха в янтаре,
как будто аленький цветок,
что вмёрз в застывший водосток,
как в небе вечная луна,
как в мире вечная война,
как ров, что не перескочить,
как рок, что суждено влачить.

***

Но с кем говорить, не стучась словно в стенки,               
о том, с кем бы были во всём  заодно,
про музыку мысли, про неба оттенки,
о том, что душе, а не глазу видно.

Мне чуждо арго современного быдла,
и то, что мусолят правители стран,
о том, что достало, добило, обрыдло,
о том, что мозгам заменяет экран.

Устала зерно отделять от половы,
в сосуде пытаясь огонь разглядеть.
О где та душа, что поймёт с полуслова,
которой на слух не наступит медведь?

Бегу от тусовок, компаний, застолий,
дежурных объятий, прилипчивых глаз,
от фраз несуразных — о том ли, про то ли,
что снится ночами и мучает нас?

О чём говорить, если люди оглохли
от пушек, заставивших музы молчать,
назад от себя повернувши оглобли,
на губы и души поставив печать.

***

То не изгойства вещество,
не самомнение затмило, –
то внутреннее божество
обороняется от мира.

Ото всего несвоего,
от суеты и суесловья,
и мне не нужно никого, –
я перегружена любовью.

Я переполнена весной,
всем тем, что за душу задело,
чей лик сияет неземной...
Какое мне до прочих дело.

***

Чашка кофе на страницу текста,
множим, отнимаем жизни пядь.
Как во сне замедленное бегство
в мир, что поворачивает вспять.

Рву письмо на мелкие кусочки.
Пол усеян клочьями души.
Некому в конце поставить точки,
иль сказать: не надо, не спеши.

Ждать ли чуда будущего мига,
что ещё могло б произойти?
Стрелки мне показывают фигу:
вот тебе двенадцать без пяти.

В небесах запаздывает помощь.
Дотянуться разве тополям.
А часы показывают полночь.
Всё опять как прежде по нулям.

***

Зима идёт, ей горя мало,
как будто жизнь её не мяла,
как будто очертя с моста,
всё снова с чистого листа.

А снег такой большой, без шуток,
и до того идёт бесшумен,
как будто он не снег, а свет,
идущий от иных планет.

Пегас мой, сивая кобыла,
расскажет вам, как я любила,
расскажет топотом копыт
о тех, кто жил и был забыт,

чью память занесло метелью,
укрыв пуховою постелью,
но кто приходит к нам во сне
и оживает по весне.

Печаль сильна, любовь сильнее,
и ничего не сделать с нею
зиме, забвению, снегам,
огню, военным сапогам.

***

Памятники Сталину плодятся,               
барельефы имени его.
Ну а те, кто этого стыдятся –
те переморгают, — ничего!

Всё снесём, за Родину болея,
на плакате – только «труд» и «май»,
всё снесём — дома, леса, аллеи,
но отца народов не замай!

Якобы просили ветераны,
думая о будущем внучат...
Ну а те, что погибали рано
в лагерях — они уже молчат.

Те, кого в застенках запытали,
те, кого судили без суда –
тех уж нет… Зато товарищ Сталин
снова возвращается сюда!

Он нам стать счастливее поможет,
он врагов народа победил!
Сталин возвращается! А может,
он и никуда не уходил?

Предостерегал нас Чичибабин,
Галич возвращенье предрекал.
Всё равно остались мы рабами.
Ничего не внятно дуракам.

Забивайтесь в щели и закуты,
забивайте кляпами слова.
Подрастайте, зомби и манкурты,
чья прекрасна анти-голова.

***

Будущее смеётся над прошлым,
в руках имея карту судьбы.
Всё подвластно его подошвам,
все надежды с частицей бы.

Наблюдает оно с усмешкой,
как карабкается Сизиф,
потешаясь над каждой вешкой
и развенчивая свой миф.

С высоты своих колоколен,
видя всё на своих часах,
как тут каждый в себе неволен –
всё записано в небесах.

Будущее меняется цветом
с прошлым: что было – всегда светло,
а оно не светлое – где там!
Светлым быть ему западло.

Как всевидящая Кассандра,
смотрит сверху, лелея месть,
на возделыванье сада,
зная о том, что ему не цвесть.

***

Всё видно издали луне
в незанавешенном окне:
кровать и плед, тетрадь и кресло.
Но то, что видно неглиже
в незанавешенной душе,
ей, видно, больше интересно.

Любой забытый уголок,
лучами выхваченный клок
высвечивает беспощадно.
И пишет звёздною строкой,
о том, что видела такой…
а остальное непечатно.

***

А что, если жить от противного,
когда невозможно никак,
когда всюду столько противного
среди человечьих макак.

Когда нету стрелки на компасе,
и тут-то на месте пустом
вдруг взять и начать по-другому всё,
оставив лишь письменный стол.

Начать с голой точки беспомощной,
с нуля, головою с моста,
лишь только б не вырасти овощем,
лишь только бы совесть чиста.

Сражаясь с дубья баобабами,
срывая молчанья печать, –
пусть будет дорога с ухабами,
но главное – лишь бы начать!

***

Одни живут, как будто про запас,
как будто не вполне, вчерне, вполсилы.
И лица их мы видим не в анфас
(но там, внутри себя, они красивы).

Они стоят неплотно на земле.
Их жизнь – как непроявленная плёнка.
Но, может быть, когда-нибудь во мгле
проявит их нам вечность-удалёнка.

А есть другие, что в своей среде,
реальные и бодрые сверх меры,
как рыбы себя чувствуя в воде,
являют нам живучести примеры.

Но мне их жаль: у них нет ничего,
помимо их наличных данных этих,
что вскоре улетучатся как чмо,
когда их срок закончится на свете.

***

Как на мягком синтепоне
быть суровой складкой
иль на общем чёрном фоне
лунною заплаткой,

оставаться яркой, стойкой, –
гробят, ставят в ряд ли, –
быть собой, собою только,
пусть живою – вряд ли.

Быть достойною оваций,
брать высоким тоном,
не теряться, не сливаться
с массой и планктоном,

и не важно, что их столько –
шельм, пройдох и выжиг...
«Быть живым, живым и только» –
можно, лишь не выжив.

***

Хуже нет, когда из-под слов
содержание – как исподнее.
Ведь стихи – это не улов,
а улавливанье Господнее.

На губах этих слов – печать,
а когда сорвать её с кожею –
не вопить должны, а молчать,
это тайнопись знака Божьего.

Угадай меня по шагам,
берегам, поросшим осокою.
Прочитай меня по губам
и возьми как ноту высокую.

Громче колокола в селе,
песнопения величавее,
уцелевшее и в золе,
слова истовое молчание.

***

А дни бегут под горку одиноко
и мельтешат,
назло и вопреки всем планам Бога,
что нас смешат.

Бежала бы к нему я, не переча,
не пряча слёз,
как рвался бы хозяину навстречу
забытый пёс.

Пусть дал бы силу и забрал усталость,
приняв любой...
Но нету веры, у меня осталась
одна любовь.