Свет внутри крови Ч. 1

Светлая память моему папе Сукову Степану Ивановичу(с. Приютное, Калмыкия). Цикл о том, что я не сказал ему при жизни. Я слишком молча любил тебя. Папа я тебя очень сильно люблю!

I. «Тот, кто знал, как разговаривает земля»

Ты уходил —
без шума.
Без боли.
Так уходят
деревья,
выполнившие свой круг.

Ты не кричал.
Ты просто —
отошёл.
Но остался в нас.
Не тенью.
Не памятью.
А корнями.

Ты знал, как дышит земля.
Ты клал ладонь на её грудь —
и слышал,
что она говорит.
Не словами.
А плодами.
А болью.
А надеждой.

Ты никогда не называл себя поэтом.
Но земля с тобой цвела,
как будто знала:
ты её стих.

Ты играл в шахматы —
как жил:
с честью,
с сосредоточенной любовью
к каждой фигуре.
Ты не делил людей на пешки и ферзей.
Ты просто видел в каждом — человека.

Ты говорил мало.
Но когда говорил —
в этих словах была
вся сила мира.
И доброта,
которая не ищет благодарности.

Я помню твои руки.
Они пахли хлебом,
землёй,
и молчанием.
В них было больше мудрости,
чем в тысячах книг.
Ты никогда не учил —
ты просто жил так,
что хотелось быть лучше.

Ты не ушёл.
Ты стал степью.
Ты стал небом.
Ты стал тенью от дерева,
где мы сидим и вспоминаем —
тебя.

Ты стал
тканью этой жизни.
Незримой,
но вечной.

И если кто-то спросит,
что значит быть сильным —
я покажу твой взгляд.
Твою тишину.
Твою любовь,
в которой не было пафоса.
А только свет.
Свет, который остался —
в нас.

II. «Где тишина знает его имя»

Ты не умер.
Ты стал — землёй,
которая до сих пор ждёт
твоей руки.
Ты стал — светом,
в котором трава вспоминает
твой голос.
Ты стал — ветром,
который знает
как шепчет пшеница,
когда нет никого.

Ты — остался.
В селе Приютное.
В его пыли.
В его небе.
В его вечности,
в которой ты теперь —
навсегда.

Ты жил тихо.
Словно знал:
величие не в крике,
а в том, как ты умеешь
слушать землю.
Ты клал ладонь на грудь земли,
и она вздыхала.
Ты шёл по полям,
и трава не ломалась —
а склонялась,
как перед отцом.

Ты был агроном.
Но больше —
ты был отец земли.
Ты понимал корни.
Ты не требовал.
Ты просто жил с ней в согласии.
Ты не боролся с природой —
ты был частью её дыхания.

Ты любил шахматы.
Но твоя главная партия —
была с судьбой.
И ты не проиграл.
Ты сделал ход
в тишину.
И победил.

Я стою у твоей могилы
в Приютном,
и ветер гладит мне волосы —
так, как ты когда-то.
Я слышу,
как колышется трава,
и это не ветер.
Это — ты.
Ты — здесь.
В каждом движении тишины.
В каждом отблеске неба.
Ты стал вечностью,
высказанной без слов.

Ты не говорил много.
Но твои поступки —
были гимнами.
Ты не обижал землю.
Ты был её сын,
её муж,
её поэт.

И теперь,
когда я думаю о тебе —
я не вижу лицо.
Я вижу свет.
Я чувствую корни.
Я слышу слово "отец" —
и оно становится молитвой.

Ты ушёл.
Но каждый мой шаг —
из твоих шагов.
Каждая моя слеза —
из твоей любви.
Каждое моё стихотворение —
это ты,
говорящий изнутри
моим голосом,
словами,
светом,
вечностью.

Ты просил:
пусть весь мир плачет.
Пусть каждое сознание дрогнет.
Пусть поэта услышит вся земля.

III. «То, что не успел сказать»

Отец...
Я пришёл слишком поздно,
чтобы ты услышал голос,
но слишком рано,
чтобы нести его в себе,
как камень
на месте сердца.

Ты ушёл,
а я стою —
в мире,
где твоё молчание
звучит громче всех речей.
И теперь каждое моё слово
— это то,
что не успел сказать.

Ты был не из тех, кто просил.
Ты был из тех,
кто давал.
Пока другие ждали благодарностей —
ты просто делал.
Просто пахал.
Просто любил.
Без слов.
Без счёта.
Без условий.

А я…
я думал, ещё успею.
Сказать тебе,
что люблю.
Что ты —
мой первый свет.
Моя ось.
Моя незаметная защита от всего мира.

Я не сказал тебе,
что когда ты играл в шахматы,
я смотрел не на доску,
а на тебя —
и учился
жить.
Учился проигрывать —
с достоинством.
Учился побеждать —
без крика.
Учился видеть —
в каждом движении тишину.
А в тишине — истину.

Я не сказал тебе,
что пахнущая землёй рубашка,
в которой ты возвращался с полей,
была для меня —
ароматом мира.
Твоя спина в закатном свете —
иконой.
Твои мозолистые руки —
моими корнями.

Я не сказал тебе,
что ты был моим Богом,
но не над головой —
а рядом.
Ты не требовал поклонения.
Ты просто был.
Как степь.
Как дождь.
Как хлеб.
Без лишних слов.
Именно потому —
незаменим.

Теперь я говорю тебе
всё сразу:
от всей души,
разбитой и живой,
на коленях перед жизнью,
в которой тебя нет.
Но есть —
всё, чему ты меня научил
не словами,
а тишиной.

Прости,
что не успел сказать:
ты был моим сердцем.
Прости,
что не сказал:
я горжусь тобой.
Каждой складкой на твоём лице,
каждой твоей морщиной —
словно кольцами дерева.
Ты был моим деревом.
А теперь стал лесом.
И я иду по нему —
в одиночестве,
но не один.

Я слышу,
как ты идёшь рядом —
в траве.
В ветре.
В шорохе шахматной доски,
которую никто больше не тронет.
Никто — кроме памяти.

Ты ушёл —
но всё,
что я теперь скажу тебе,
будет слышно
на той стороне неба,
где земля всё ещё живёт
в твоих руках.

И если в этом мире
останется хоть одна искра души,
что ищет свет —
пусть она услышит
эту поэму.
Пусть заплачет.
Пусть скажет отцу —
сейчас,
пока не поздно:

"Я тебя люблю.
Ты всё во мне.
И я — твоё продолжение,
светом,
словом,
памятью.
Навсегда."

IV. «Ты стал светом, не отбрасывающим тень»

Отец…
Ты не умер.
Ты стал —
вселенской нотой в тишине моего сердца.
Ты стал —
вздохом земли,
который слышат лишь те,
кто кланяется колосьям,
а не греет ладони в пламени слов.

Ты стал —
высотой,
куда не дотягиваются шумные голоса,
но восходит душа,
оставив тяжесть тела на пороге воспоминаний.

Ты —
уже не человек.
Ты —
вечность,
называющаяся
мой отец.

Ты не лежишь под землёй —
ты прорастаешь ею.
Ты не в гробу —
ты в моём дыхании,
в каждом шаге,
в каждом взгляде,
в каждом “помню”,
которое я теперь ношу
как свечу
через метель времен.

Я несу твоё имя,
как небо несёт звёзды,
что погасли —
но светят.
Ты стал светом,
не отбрасывающим тень.

Ты — в моей походке.
Ты — в том, как я держу паузу в разговоре.
Ты — в том, как я смотрю в сторону,
чтобы скрыть
переполняющую грудь
горечь несказанного.

Отец,
прости, что поздно понял,
что величие не в тирадах,
а в том,
как человек
сажает дерево
и молчит.
Ты был этим молчанием.
Ты был этим деревом.
Ты был —
ветром,
который знал,
когда уходить,
чтобы остаться.

Ты стал легендой
без слов.
Ты стал
стихом,
который не написать —
но в каждом моем слоге
— ты.

Ты стал шахматной доской,
на которой Вселенная
сыграла с тобой в равную.
Ты сделал свой ход —
в вечность.
А я остался
с фигурой боли в руке,
пытаясь найти смысл
в игре,
где ты уже стал правилом.

Отец,
я видел тебя во сне —
ты шёл по степи босиком,
и земля не пылилась —
а светилась.
Ты не оборачивался —
но я знал:
в каждом твоем шаге
— любовь.

Ты не говорил “я люблю”.
Но когда ты смотрел на пшеницу,
я чувствовал,
что я любим.
Теперь я говорю:
я люблю
всеми звёздами,
что встали в мою душу
после твоего ухода.

Ты стал —
памятью,
которая не просит свечей,
но сама горит.
Ты стал
внутренним небом
во мне.

И если у слов есть предел,
у любви — нет.
Ты ушёл —
а я только начал понимать,
насколько ты был
жив.

Ты не умер.
Ты стал
светом.
Ты стал
правдой.
Ты стал
слезой,
которая лечит,
а не разрушает.

И пусть каждая душа,
читая это,
вспомнит своих отцов.
И если они рядом —
пусть обнимут.
Если далеко —
пусть позвонят.
Если ушли —
пусть скажут:
ты во мне.
Ты мой свет.
Ты не отбрасываешь тень.
Ты — любовь,
которая не знает смерти.

V. «Язык любви — беззвучный крик сына к отцу»

Я не могу подобрать слов.
Я пытаюсь —
но они падают,
словно листья
с твоего последнего дерева.
Отец,
ты был
моим первым солнцем —
а я всё ещё пытаюсь стать
лучом,
способным
дотянуться до тебя.

Я не говорю —
я шепчу,
я молюсь —
через боль,
через вечность,
через слёзы,
которые уже не мои —
а стали вселенской водой,
омывающей твоё имя
в моём сердце.

Ты был
не словом,
а жестом.
Ты был
не фразой,
а тишиной,
в которой рождалась мудрость.
Ты был
не взглядом,
а горизонтом.
И когда ты молчал —
я понимал всё.

Как сказать тебе,
что ты был
моей Родиной,
моим первым Богом,
моей тенью и моим светом одновременно?

Язык бессилен.
Поэтому я говорю
языком любви.
Языком
где слёзы —
глаголы,
где объятия —
грамматика,
где сердце —
не точка,
а бесконечность.

Ты учил меня держаться —
а теперь я держусь за тебя
внутри себя.
Ты учил меня смотреть в небо —
а теперь я ищу в нём
твоё лицо.

Ты был агроном.
Ты знал, как говорить с землёй.
Теперь ты сам — земля.
Ты — почва моего духа.
Ты — дождь моей памяти.
Ты — семя моего смысла.

И я сажаю эту поэму
в твою честь,
отец.
Пусть она прорастёт
в душах тех,
кто ещё может сказать “люблю”,
пока не стало
слишком поздно.

Ты играл в шахматы,
а жизнь расставила фигуры по-своему.
Но ты ушёл
королём,
не проиграв ни одной партии
в достоинстве.

Ты не говорил “люблю”.
Но каждый день,
когда ты приходил домой уставший —
и всё же внимательный,
всё же тёплый,
всё же живой —
ты говорил это
лучше любых слов.

Я сын,
который понял,
что любовь —
это не буквы,
а время,
проведённое вместе.
И теперь,
когда твоего тела нет —
твоё время
стало моим сердцем.

Ты был шагом,
который я повторяю.
Ты был тенью,
в которой я ищу прохладу.
Ты был болью,
которая теперь — моя песня.
Ты был любовью,
которая не умирает.

Отец,
прими эту поэму,
как обет:
что я сохраню тебя
не в памятниках,
а в каждом добром деле,
в каждом честном взгляде,
в каждом хлебе,
который я подам чужому.

Ты не умер.
Ты стал молитвой,
непрекращающейся.
Ты стал
пульсом,
на который я равняю дыхание.

Ты стал
поэзией,
которую я никогда
не перестану писать.

Ты стал
моим Богом,
с которым я больше
не спорю,
а живу.

Ты стал светом,
светом без источника —
ибо ты и есть источник.
Я люблю.
Я всё ещё — твой сын.
Ты — мой отец.
И так будет в каждом слоге
всех будущих моих жизней.

VI. «Сердце, которое я ношу из осколков — тебе, Отец»

Отец...
мне не хватает языка,
чтобы сказать,
как я тебя люблю.
Поэтому я говорю
языком сердца —
всеми его комнатами,
всеми его осколками,
каждой веной,
каждой болью,
каждой каплей памяти,
что теперь течёт
вместо крови.

Ты ушёл,
а я остался
не жить —
а помнить.
Не говорить —
а молчать в любви.
Не дышать —
а вдыхать тебя,
как степной ветер
в Приютном
на закате весны.

Ты был агроном.
Ты знал, как дышит земля.
А теперь она дышит тобой.

Ты знал, как смотрят звёзды.
А теперь они смотрят на меня
твоими глазами.

Ты не был просто отцом.
Ты был гравитацией.
Ты был тишиной,
которая объясняет всё.
Ты был простотой,
которой не достичь
никаким гением.
Ты был жизнью,
которая больше жизни.

И я —
разбитый сосуд
из твоих слёз,
из твоих надежд,
из того, что ты не сказал
и не успел.
А я — не успел поблагодарить.
Не успел сказать:
ты — мой храм.

Ты любил шахматы.
Но с жизнью играл честно.
И если Бог — великий шахматист,
то ты — фигура,
которая осталась
не на доске —
а в самом центре души.

Ты жил в Приютном.
И там остался.
И теперь это село —
святыня.
Я прикасаюсь к земле —
и чувствую твоё тепло.
Я слышу ветер —
и в нём — твой голос.

Я помню:
твои руки пахли хлебом.
Твои слова — весной.
Ты говорил мало —
но каждое слово
становилось светом.

И теперь я говорю:
Ты не умер.
Ты стал небом.
Ты стал всем, что выше слов.
Ты стал моим дыханием,
моим ритмом,
моей правдой.

И если я напишу
всю свою жизнь
одной фразой —
это будет:
"Я люблю тебя, папа."

И это "люблю"
будет не буквами —
а степью.
Цветущей полынью.
Пыльной дорогой домой.
Звоном журавлей
над Приютным в сентябре.

Ты стал светом,
который теперь
горит во мне.
Не как свеча —
а как звезда,
которая не угаснет.

Ты стал болью,
которая не калечит —
а исцеляет.
Ты стал слезой,
которая очищает душу.

Ты стал легендой,
которая — правда.
Ты стал молитвой,
которая — жизнь.

Я кричу —
внутри себя.
И этот крик —
молитва любви.
Он не звучит —
он пылает.
Он не кончается —
он становится стихом.

Отец,
ты — не смерть.
Ты — вечность.

Ты не исчез.
Ты стал временем.
Ты стал светом.
Ты стал мною.
Я — твоя память.
И ты жив,
пока я дышу.

VII. «Отче, прости, что я живу»

Я пришёл не к могиле —
а к тебе.
Потому что ты —
не лежишь в земле,
а стоишь за моими плечами
в каждой моей тишине.

Я несу твою душу,
как иконостас
внутри груди.
Ты не умер.
Ты просто стал глубиной,
в которую я падаю
каждый день,
чтобы снова
встать.

Отец,
я не нашёл слов при жизни.
Не успел.
Как не успевают
воробьи в октябре
уцепиться за солнце.

Я не знал,
что любовь —
это тишина
между сердцем
и дыханием.

Я не знал,
что всё, что было "потом",
ты оставлял "сейчас",
ради того,
чтобы я мог
однажды жить.

Ты был как степь:
просторный,
невидимый,
всегда рядом.
Ты не кричал.
Ты просто присутствовал —
и этого было достаточно,
чтобы я выжил.

Теперь, когда тебя нет,
я понял:
всё, что у меня есть,
я взял у тебя.
Даже боль —
твоя.
Даже мужество —
твоё.

И я стою сейчас
в городе,
между небоскрёбами и шумом,
а вижу только
твои руки,
с пахнущей землёй,
с чёрным загаром,
и светом,
которого не бывает
в электричестве.

Я не молюсь тебе —
я дышу тобой.
Моя вера теперь —
это ты.
Я не ищу Бога —
он был в тебе,
в твоих поступках,
в твоей честности,
в твоей спине,
согнутой от труда,
но прямой от правды.

Ты был прост.
А значит — свят.

Прости, что не сказал при жизни:
я горжусь тобой.
Ты не был царём,
не был учёным,
не писал книг.

Ты был
моим Отцом.

И это — всё.
И этого — больше,
чем всех наград
мира.

Теперь, когда я говорю другим:
«Мой папа умер»,
— я обманываю.

Потому что ты живёшь
в каждом моём взгляде,
в каждом решении,
в каждом моём молчании,
в каждом вздохе,
в каждом шаге —
ты.

Ты — мой алтарь.
Ты — мой камертон.

И я молюсь не за упокой.
Я молюсь за то,
чтобы быть достоин
тебя.

Чтобы, когда мы встретимся
где-то за гранью,
ты сказал:
«Ты был моим сыном.
И ты не забыл».

Отче,
прости, что я живу —
и несу твою жизнь
дальше,
словно знамя,
словно крест,
словно песню,
которую никто не слышит,
но которую я пою
внутри себя —
вечно.

VIII. «Сны, в которых я успел»

Ты приходишь во снах,
как будто никогда не уходил.
Не старый.
Не больной.
Просто — ты.
Просто — рядом.
Как в детстве,
где всё было до потерь,
до одиночества,
до мира,
который я не смог удержать.

Ты садишься на край моей постели,
молча.
Я чувствую — время исчезло.
И всё, что я хотел сказать,
всё, что не успел,
— теперь можно.

Но слов нет.
И ты улыбаешься,
словно говоришь:
«Не надо слов.
Ты уже здесь».

Я тянусь к тебе,
не руками —
всем своим существом.
Как тянется поле к небу,
как ребёнок — к теплу.

И я начинаю говорить.
Не голосом —
а светом.
Из груди.
Из слёз.
Из того,
что стало музыкой
между сердцем и вечностью.

Отец, прости,
что не сказал,
как я люблю.
Прости, что был далёк.
Прости, что вырос,
но не стал ближе.
Прости, что забыл,
как пахнут твои руки —
землёй и хлебом.

Я вижу, как ты слушаешь,
не глазами —
а душой.
И мне кажется,
что ты понимаешь каждую боль,
каждую паузу,
каждую рану,
которую я носил вместо слов.

И ты отвечаешь
тишиной.
Но в этой тишине — всё.
Вся твоя жизнь.
Вся моя любовь.
Все наши вечера,
которые казались обычными,
а оказались —
святыми.

Ты встаёшь.
Я боюсь, что ты уйдёшь.
Но ты касаешься моей головы —
как когда-то,
в детстве.
И я слышу без слов:
«Ты успел.
Теперь я всегда с тобой.
Потому что ты —
помнишь».

И ты уходишь
не в ночь,
а в свет.
И я просыпаюсь,
со слезами,
но без боли.

Потому что во сне
я всё сказал.
И ты —
услышал.

IX. «Отец, я говорю с тобой светом»

Ты приходишь не во сне —
во вспышке тишины,
внутри которой
мир замирает,
и даже звёзды склоняются ближе.
Ты приходишь не телом —
а светом,
как дыхание земли,
как зов души,
которая знала тебя до рождения.

Я стою —
один,
в этом безвременье,
где нет границ
между живым и ушедшим,
между болью и благодарностью,
между памятью и откровением.

Ты идёшь сквозь поле,
в котором нет ни травы, ни неба —
только сияние,
словно само время раздвинулось,
чтобы нам было можно
ещё один раз —
быть.

И я слышу:
не уши —
сердце.
Ты не говоришь —
а наполняешь собой
всё пространство.
И даже пауза между моим вдохом
и твоим присутствием
становится молитвой.

Отец,
я так хотел сказать тебе,
что не могу жить,
зная, что не успел.
Что в каждом своём шаге
я оглядываюсь —
не идёшь ли ты рядом?
Что мои успехи —
тяжёлые,
потому что тебя нет,
чтобы я мог их принести тебе,
как в детстве —
букет полевых цветов.

Ты не отвечаешь.
Но вдруг я понимаю —
ты уже всё знал.
Ты знал мою любовь
раньше, чем я мог её произнести.

Ты держишь в руках
не книги, не слова —
а мою душу.
И отпускаешь,
как птицу,
назад в мою жизнь —
сказав без звуков:
«Живи.
Любовь — это и есть я.
Я — внутри тебя.
Всегда был.
И всегда буду».

И вдруг всё наполняется
музыкой,
где нет нот,
но есть ритм света.
И всё,
что не было прожито,
становится прожитым.
Всё,
что не сказано,
становится услышанным.
Всё,
что было болью,
становится
источником
вечности.

Я просыпаюсь —
и плачу.
Не от горя.
А от того,
что впервые в жизни
любовь обрела форму
вне слов.

X. «Когда летят журавли, я слышу отца»

Я стою в степи.
Нет ничего —
только ветер,
да небо,
да пульс мира внутри меня.

И вдруг —
в небе,
высоко,
не от земли —
а от души —
взмывают журавли.

Как строки
незаписанного письма.
Как голоса,
что поют не словами,
а воспоминанием.

И я слышу:
это не птицы,
это зов.

Отец.

Я не знаю,
как это бывает,
но я чувствую —
он рядом.
Словно стоит за моей спиной.
Не телом.
Не дыханием.
А присутствием,
которое глубже любого касания.

Я не оборачиваюсь.
Я не хочу разрушить это молчание.
Ведь именно в нём —
он жив.
Он — здесь.
В этом ветре,
в этой сухой траве,
в этих журавлях,
в этом сердце,
что не научилось быть без него.

Отец, ты слышишь?
Я не забыл.
Я не стал другим.
Я всё ещё — сын.
Твой сын.
И мне всё ещё
хочется,
чтобы ты увидел,
как я стою —
и не плачу,
но внутри —
весь превращаюсь в слёзы.

Я знаю:
если бы ты был жив,
ты бы ничего не сказал.
Ты бы просто кивнул,
сказав этим всё.

И журавли бы тоже промолчали,
но в их молчании звучала бы правда.

Ты был агроном.
Ты знал,
как говорит земля.
А я —
учу язык степи
через память о тебе.

Каждый клочок полыни —
твоя мысль.
Каждый перекат ветра —
твоя тишина.
Каждый трепет воздуха —
твоя забота.
Каждый журавль —
твоя душа,
перелетающая с осени в весну.

Я стою в Приютном —
но мне кажется,
что стою у границы миров.
И каждый вдох —
это прощение.
И каждый выдох —
это «люблю».

И я чувствую,
как небо становится мягче.
Как будто кто-то погладил его изнутри.

Ты, отец.
Ты поглаживаешь мой страх,
мой путь,
мою жизнь,
в которой тебя нет —
но ты есть.

Ты — в каждом взгляде на облака.
Ты — в каждом замирании перед горизонтом.
Ты — в каждой птице,
которая улетает,
но обещает вернуться.

И я шепчу:
не уходи.
Но знаю — ты не уходил.
Ты просто стал
не телом,
а воздухом.

И теперь,
когда я стою в степи
и смотрю, как летят журавли,
я знаю:
это ты машешь мне крылом.
И я не один.
И я никогда не буду один.