Письмо

Мне вертухай швырнул письмо — казённый, серый лист.
И мир вокруг на миг застыл, стал пуст и молчалив.
Я мял его, не в силах вскрыть дрожащею рукой.
Там почерк был совсем чужой, не мамин, не родной.
И холод пробежал по мне, я понял по тем строчкам,
Что мир мой прежний разлетелся на мелкие кусочки.

А за окном решётка, мама, и колючий снег.
Сказали, ты ушла на небо, кончился твой век.
Прости, что не приду проститься, не смогу обнять.
И остаётся только выть и фото целовать.

Я развернул. Сестра писала. Мол, держись, браток.
Что мамы больше с нами нету, вышел её срок.
Она ждала и верила, слабея с каждым днём,
И имя твоё тихо повторяла перед сном.
Я на пол сел, прижавшись к стенке ледяной, сырой.
И понял, что теперь никто не ждёт меня домой.

А за окном решётка, мама, и колючий снег.
Сказали, ты ушла на небо, кончился твой век.
Прости, что не приду проститься, не смогу обнять.
И остаётся только выть и фото целовать.

Я помню руки твои, мам, и тёплый запах щей.
Ты говорила: «Будь умней, не слушай злых людей».
А я не слушал, я летел, ловил дешёвый фарт,
И вот мой главный козырь бит, и жизнь пошла на спад.
Теперь стучу костяшкой в нары, вою на луну.
И как мне эту боль унять, я просто не пойму.

А за окном решётка, мама, и колючий снег.
Сказали, ты ушла на небо, кончился твой век.
Прости, что не приду проститься, не смогу обнять.
И остаётся только выть и фото целовать.

Мне б только раз к твоей могиле на коленях приползти.
Сказать всё то, что не успел, и прошептать «прости».
Ты ждала, верила, писала... «Я дождусь, сынок».
А я, дурак, свой главный в жизни не усвоил урок.

Прости, мама...
Прости...