А можно 8 глава

8.
В соседней деревеньке папа
себе невесту присмотрел.
Весенний дождь закапал,
дак на дворе стоял апрель.
Ручьи попутные журчали
и пели громко воробьи,
и возгласами их встречали,
желали долгой им любви.

И вскоре свадьба состоялась –
Покровка поздравляла их.
И Катя Вякиною стала
и Толе родила двоих:
сынка Володю, дочку Иру.
Создали крепкую семью.
В Боровиково через Ирбу
приехали они к жилью.

Построил дом тот Анатолий.
Екатерина в нём была
хозяйкой в доме и застолий
и уважаемо мила.
Обзавелись они хозяйством,
любовью окружив детей,
но не терпели разгильдяйства,
жить в трудолюбии светлей.

Но потеряли рано сына –
трагедия произошла.
Страну капитализма тина
засасывала, в гроб свела.
“Палёнкой” угостили Вову
его не детские друзья –
обмыли, так сказать, обнову
и… Вову приняла земля.

“Водяра многих загубила,
палёнка многих прибрала,
а действует ну как зубило,
подрезала парням крыла.
Писали многие об этом
и прославляли выпивку они.
Вина, как Языков, Поэты,
на вас лежит всё ж часть вины.

Печаль осеннего рассвета
с зарёй рассеется в полях
воспоминанием о лете
с весной, прошедшей на паях.
Настало время урожая
и сбора ягод в том саду,
сбегает где вода живая,
я по ручьям опять бреду

за поворот под гору с кручи
всех непонятностей Земли.
Увязнув в серебристых тучах,
здесь мысли снова замели
мой след из крепкого колхоза.
Попали в укрупненье мы
из-за советского психоза
коммунистической зимы.

Вошли мы в оттепель исканий
пути в неведомо куда
с потерей общего страданья
в квалификации труда.
Природа только нас спасает,
охота и рыбалка, где
весёлый ветерок ласкает
в лесу глухом, в березняке.

Весеннему я рад был ветру
и мимолётным облакам,
картине словно бы из ретро,
за день подсохнувшим валкам,
что плыли в небесах зарёю,
весеннему теплу был рад.
И ранней утренней порою
мне нравился весны наряд.

Пейзаж меняется мгновенно,
то хмурится сияя он,
как будто бы по мановенью,
туманом покрывая склон
весеннего покоя утра
да с угасанием звезды.
Откуда краски-то берутся?
Из отражённой пустоты…

…Там из-за горизонта солнце
восходит, освещая день.
Звенит надтреснуто оконце,
приняв вдруг розовую тень.
Всё отражается в пространстве,
и, распластавшись тишиной,
вновь выплывает чувства странность
предлетнею, как сон, весной”, –

так Анатолий, рассуждая,
приобретал покой Души
и, никого не принуждая,
свободно жил в своей тиши.
Трудился он по мере силы
за “палочки” в колхозе тут.
С руки лопаты были, вилы –
советской власти жёсткий кнут.

В невероятном, вероятно,
есть истина туманных лет,
мне слышится в них голос внятно,
но у меня ответов нет
на все вопросы. Очевидно,
в неочевидности ответ,
в завуалированном. Стыдно
не понимать сухой балет

всей осторожности в острожном,
от возражений пухнет лоб.
Не быть при этом осторожным,
но без ошибок и без проб
да невозможно ошибаться
привыкшему всегда и всем
мне в предвечернем нагибаться,
перебирая глупость тем

с намёками о пошлом в прошлом –
в колхозном строе за не так
доставались только крошки.
Колхозник хуже, чем батрак –
ни паспорта и ни свободы –
живи, трудись за трудодни.
Светлеют в поле небосводы
в печаль колхозную одни

мы оставались в неизвестном
из положений на Земле.
Спасала радостью нас местность
и в ясном небе, и во мгле
мы видим чистоту в тревоге
в переживаниях своих,
идя изгибами дороги,
встречаем радость на двоих.