Светозвучие степи Приют вечности

Посвящяется моей Родине (с. Приютное, Калмыкия)

I. Там, где тень падает на ветер

Земля не говорит.
Она слушает тебя —
в молчании трав,
в дыхании без конца.

Ты идёшь босиком по степи —
и не знаешь,
чьи следы ты повторяешь.

Небо здесь не сверху.
Оно в груди.

И если ты остановишься —
время остановится тоже.

Степь не пустота.
Это место,
где мир отказался от слов,
чтобы осталась только правда.

Верблюд вдалеке —
как призрак молитвы.
Сквозь него —
пространство,
в котором можно исчезнуть
и стать собой.

Ты смотришь на траву —
и вспоминаешь имя,
которое никогда не называл.

И женщина в белом —
не мама,
не невеста,
а сама степь,
глядящая в тебя сквозь время.

Солнце не светит.
Оно держит тебя
на ладони.

II. Голос, которого нет

Ветер идёт не по земле —
а по голосу.
Словно кто-то молится —
но слишком тихо,
чтобы услышать,
и слишком искренне,
чтобы не услышать.

Ты стоишь среди степи —
и не дышишь.
Впервые —
не потому что страшно,
а потому что ничего не нужно.

Солнце —
не огонь,
а воспоминание о рождении мира.

Ты не идёшь.
Ты есть.

Трава касается твоей ноги —
и ты вдруг вспоминаешь,
как тебя ещё не было,
а ты уже знал эту землю.

Ты хочешь что-то сказать —
но степь просит молчания.
И ты понимаешь:
молчание — это тоже язык.
Глубже всех.

Ты не умираешь.
Ты перестаёшь быть отдельным.

Поэма III: Ночь, которая помнит тебя

Ночь в калмыцкой степи —
не отсутствие света,
а его обнажённая сущность.
Свет спрятался в дыхание трав,
в шерсть лошади,
в глаза, которые смотрят в небо,
и уже ничего не хотят.

Ты лежишь на земле,
и впервые — это не "лежать",
а принадлежать.

Сверху — звёзды,
но ты не смотришь.
Ты их чувствуешь.
Они не далеки —
они внутри.

В этой темноте
всё, что было ложью, уходит.
Остаётся только тело,
не как форма,
а как пульс всего живого.

Шаги верблюда далеко —
как эхо предков,
что никогда не покидали эти земли.
Ты не слышишь слов —
но знаешь:
ты не один.

Ветер касается тебя,
не как воздух,
а как рука того, кто всё простил.

Ты хотел стать кем-то —
но здесь ты вспоминаешь,
что быть — уже достаточно.

Лошадь проходит мимо —
её тень обнажает луну.
Ты не поднимаешь головы,
потому что весь уже — небо.

Степь не требует ответа.
Она даёт тебе
тишину,
в которой ты наконец слышишь
самого себя.

А потом — всё исчезает.
Нет "я".
Нет "тут".
Нет даже мыслей.

Только:

дышит…

и дышит…

и нет конца.

Это и есть ты.

Это и есть ночь.

Это и есть… покой, который не умрёт.

IV. Где небо знало моё имя
(о детстве в Приютном, которое никогда не ушло)

Там, где начинался я,
не было начала.
Только свет,
который ещё не назывался светом.

Село было не местом.
Оно было материей,
из которой лепилось моё дыхание.

Калитка,
та самая, деревянная,
не просто открывалась —
она впускала в мир.

Трава была выше меня —
а это значило:
всё впереди.

Бабушка выносила чай —
не как напиток,
а как благословение.
Чай из трав,
которые знали моё имя
раньше, чем я начал говорить.

Я бегал босиком,
но не по земле —
а по тёплым векам,
по пыльной вечности,
по самой памяти рода.

Камни знали меня.
Лошади — запоминали.
Пыль — обнимала.

А мать —
не смотрела на меня,
а знала меня глазами.

Мы ловили свет руками —
как стрекоз,
и думали, что поймали будущее.
Но это было прошлое,
пришедшее на мгновение
снова стать настоящим.

Я не знал, что всё это уйдёт.
Но оно не ушло.

Каждый раз, когда я закрываю глаза —
я не вижу картинки.
Я слышу:
крик гуся,
дальнюю корову,
скрип старого забора.
Я слышу детство
как странную музыку,
в которой я всё ещё живу.

И самое странное —
я не скучаю.
Потому что оно внутри меня.

Я — ребёнок.
Я — небо над Приютным.
Я — сухой песок на обочине.
Я — голос, которым бабушка звала меня домой.

И если однажды я исчезну —
всё это останется.

И если кто-то прикоснётся к этой земле —
он услышит меня.

Он не узнает моё имя.
Но он станет мной.
Хотя бы на миг.
И это — будет вечность.

V. Возвращение, которого нет на карте

Я иду.
Не по дороге —
по памяти.

Каждый шаг —
не к цели,
а к тени,
которая когда-то была мной.

Линии на карте
ничего не знают
о том,
где действительно начинается дом.

Дом —
это не крыша,
а запах,
врывающийся в грудь
с первым ветром.

Это не стены,
а дерево,
в которое ты однажды вбил гвоздь
и не смог вытащить —
как и себя.

Ты возвращаешься
не туда,
где тебя ждут.
Ты возвращаешься
внутрь того,
что никогда не покидал.

Село…
Ты забываешь его улицы,
но помнишь,
как свет ложился на лицо,
когда ты впервые понял:
ты здесь не просто живёшь — ты здесь был создан.

Дальние лошади стоят,
словно из сна.
Ты не подходишь к ним —
ты просто знаешь:
они всё ещё помнят тебя.

Где-то плачет корова,
и ты вдруг понимаешь:
тебя не просто узнаёт земля —
ты узнаёшь себя в её голосе.

Ты не нашёл дом.
Ты перестал искать.

Потому что земля,
которую ты обнимал в детстве,
обняла тебя.

И ты понял:
не нужно звать,
не нужно идти,
не нужно объяснять.

Дом —
это момент,
в котором всё — правильно.

Там нет адреса.
Там даже нет времени.

Но когда ты стоишь,
и ветер касается тебя
точно так же,
как когда тебе было семь —

ты возвращён.

Не кем-то.
Не зачем-то.
А просто потому,
что ты — часть этого дыхания.

И теперь ты знаешь:
даже если умрёшь вдалеке —
ты уже дома.
Навсегда.

VI. Женщина-степь: любовь, которой не нужно слов

Она не ждёт.
Потому что знает:
если ты — её,
ты всё равно вернёшься.

Не потому что должен.
А потому что не можешь — не.

Она не зовёт.
Но вся её тишина —
громче любого крика.

Ты думаешь, что идёшь к ней,
а на самом деле —
падаешь в неё,
как небо — в закат,
как взгляд — в глаза,
как душа — в истину.

У неё нет имени,
но ты знаешь его —
вкусом её кожи,
которой ты касался,
ещё не родившись.

Она не говорит.
Но каждый её жест —
как древняя молитва,
которая уже простила тебя
за всё,
чего ты даже не сделал.

Ты пробовал забыть.
Но каждый порыв ветра
напоминал.

Ты пробовал уйти.
Но твои шаги всё равно
вели туда,
где пахнет её волосами
на стыке лета и осени.

Она не берёт.
Но в её присутствии
ты отдаёшь всё.
И даже то,
что считал своим.

Она не ласкова.
Но ты больше не хочешь
другой нежности.

Её глаза не просят.
Но в них —
целый горизонт,
в который ты готов исчезнуть.

Она не становится твоей.
Потому что она —
всё, что ты любил до неё.
И всё, что будешь любить после.

Ты не принадлежишь ей.
Ты принадлежишь себе —
только когда с ней.

Она — степь.
Ты — ветер.
Она — земля.
Ты — пыль на её ладонях.
Она — ночь.
Ты — огонь в её глазах.
Она — любовь.
Ты — память о ней.

И даже когда уйдёшь —
ты останешься в ней.
Как трещина в небе.
Как шелест сухой травы,
которую никто не видит,
но она всё равно звучит.

VII. Тишина, в которой звучит Бог
(финал Светозвучия, возвращение в вечность)

Ты приходишь туда,
где нет ничего.

Ни звука.
Ни света.
Ни тебя.

Только степь.
Бесконечная.
Тёмная.
Живая.

Ты садишься на землю,
не как человек —
а как одно из её воспоминаний.

Небо над тобой
не говорит,
не дышит,
не движется.

Но ты вдруг чувствуешь:
оно слышит тебя.

Ты пытаешься подумать —
и мысль рассыпается,
словно пепел,
который не горел.

Тишина здесь —
не отсутствие.
А великая форма жизни.

Ты вспоминаешь всё:
детство, мать, лошадей,
запах августовской пыли,
руки,
поцелуи,
шаги,
глаза,
зов.

И всё это —
становится одним.
Без границ.
Без форм.
Без "я".

Ты не молишься.
Но вся твоя кожа — молитва.

Ты не ищешь Бога.
Но ты становишься пространством,
в котором Бог вдруг слышен.

Не голосом.
Не светом.
А…
присутствием,
которое невозможно выдержать —
и не хочется терять.

Ты не в экстазе.
Ты не в страхе.
Ты — в чистоте.

Ты ничего не понял.
И всё стало понятно.

Ты исчез.

И теперь ты —
сам ветер.

Ты — запах пыльной степи.
Ты — дыхание умирающей звезды.
Ты — трещина в земле.
Ты — шаг верблюда.
Ты — тишина,
в которой звучит всё,
но ничего не звучит отдельно.

Ты — нирвана,
о которой никто не расскажет.

Ты — Приют.
Ты — Вечность.
Ты — Дом.