Путина - поэма

    
     Внезапный ветер свистнул в тальниках*,
вломился в борт – черпнула пену лодка.
Сеть рыбой жестко выгнулась в руках,
рванула пальцы, вывернулась ловко
и в глубь реки ушла наискосок.
     И тотчас всё: земля, тальник, песок –
качнулось вдаль, пропало в серой пене.
     И нам открылся страшный тучеход…

     Мы даже потерялись на мгновенье:
таким был небывалым переход
от рыбы, унизавшей густо сети,
к реке, где волны, пустота и ветер,
     где вопли чаек мчались на восход.
     – Проспали бурю, черт ее дери! –
Анашкин охал, цикал красной жижей,
совал мне весла:
     – Что ты спишь? Греби же! –
И Ружникова классно костерил.
Тот, щерясь, над кормой дугою гнулся.
И видел я из-за его плеча,
как брал он шнур, как дёргал,
чтоб проснулся
мотор «Москва».
     Спешил.
          Мотор – молчал.

     А за кормой – давно вода пылила.
Земля в дождях пропала без следа.
От всей земли одни ошметки ила
десятки вёрст крутила и месила
весенняя беспутная вода.
Вздувался ветер, от натуги черен.
Рвал куртки с плеч, как флагами щелкАл.
И мать-река – кормилица Печора! –
наотмашь лодку била по щекам.
Вода на борт пласталась гибкой глыбой.
И через борт.
Стучали черпаки.
     Но все же мы не выплеснули рыбу,
добытую сегодня из реки.

     Мы помнили:
          там, за кормой, за далью,
в необозримом, тяжком далеке,
скуластое большое Заполярье
причалами придвинулось к реке.
     Там коротали серый день в конторе
рыбачки. Там в сердца стучало море.
И поминутно кто-то шел туда,
где с хриплым ревом,
как быки на бойне,
толкались в боны* взмыленные волны,
где всё росла весенняя вода.
     Шла тетка Тоня.
Грузная, как сейнер –
не раз грозилась бросить Крайний Север:
пусть лес корить – да лишь бы с мужем жить.
     Шла сухонькая Ружникова Груша*.
Едва зимой не потеряла мужа:
на промысле уплыл припайный лед.
И восемь суток – море, снег и небо.
И восемь суток вместо хлеба – нерпа*.
Пока не снял со льдины вертолет.

     Шли – и смотрели молча, как обрывы,
густой волной подсеченные криво,
кусками оползали в толчею…
Но за прибоем – не мелькала дора*,
не слышалось надсадного мотора.
     Лишь чайки одичалые снуют…

     А нас ломало. Киль* таранил тину.
Лоскут земли дымился под дождем.
Но нет – не вся весенняя путина!
Последняя путина?
Подождем!
И поживем!
По пояс – через омут,
спасая лодку, рыбу, невода.
Плохая суша все же ближе к дому,
чем самая хорошая вода.
И не беда, что это просто остров –
спаленный ветром пепельный песок,
пятнадцать метров острым мысом к осту*
и пять шагов еще наискосок.
     Живи, душа!..

     Но сдвинулись минуты.
Одежда к телу липла неуютно.
Вовсю темнело. Снег вплетался в дождь.
Промозглый холод штормом сыпал с веста*.
Свистела галька, сорванная с места.
Свистела в жилах взрывчатая дрожь.
Потом все потонуло в красной пене.
По жилам нёсся ледяной поток.
Потом пришло как будто отупенье.
Как будто потепленье.
     А потом…

     – Не спать! – из черноты, из плеска, воя,
когда руками век не разодрать,
пробилось в подсознанье волевое,
отчаянное, хриплое:
     – Не спать!..

     – Снимай одежду! –
Почему – одежду?
Ведь не земля – ледник! песчаный смерч!
Одежда нам – последняя надежда…
     – Снимай! В такую ночь одежда – смерть!..

     И – холодом просвистанный, отпетый –
Анашкин рвал крючки, завязки, петли,
сдирая с тела куртку, сапоги:
     – Эх, жизнь-штормяга! То потоп, то вьюга!
Одно спасенье: греться друг от друга.
     Живи, рыбак, покуда не погиб!..

     Босой, мосластый, дымчатый, как бог, –
он поднял сеть, под борт лодчонке бросил,
обмял ступнею галечную россыпь.
     И сел на сеть, спиной вжимаясь в борт.

     Одежда рвалась и слипалась комом.
Я, привыкая, постоял над ней.
И, помню, удивился: что – нагому –
не стало мне ни капли холодней.
Тогда я сел – спиной к груди – лопатки
вжимая в грудь. И молча занемел,
остыло наблюдая, как лампадкой
качался синий Ружников во тьме.
Потом услышал, как он сел и тоже
на мне, хрипя, лопатки размещал.
Чужую кожу собственною кожей
я только слышал, но не ощущал.
Потом мы клали куртки и рубахи
на головы.
     Чтоб вдоль боков – шатром…

     Как будто стихло…
Куртки рыбой пахли…
И вдруг – в глуби озноба, подо льдом –
забрезжило…
Сперва совсем несмело.
Затем, ломая ледяной оплот,
вдруг потекло ручьём из тела в тело
     живое настоящее тепло!

     Дыши – душа!
Довольно ждать беды!
Тебе ли не привычная картина:
горластая весенняя путина,
     мужицкие насущные труды.

     Все будет завтра.
Пусть пока – завитый
полночным шквалом в ледяную плеть –
свистит над головами Ледовитый.
     Троих ему не просто одолеть!

     Ночная дрема замыкает веки…
Как мне понять характер человека,
терпение и мужество его?
Как оценить – не праздники, а будни?
Морозы – в тундре?
В Баренцевом – бури?
Огни домов вдоль голых берегов?
Извечная загадка человека!
Уж если останавливать – так реки.
Писать – так проклиная и любя.
А жить – так жить!
Весомыми кусками,
чтоб можно было, как на пробном камне*,
     на самом трудном испытать себя.

     Все пережить – болезни, войны, вьюги.
Чтобы понять однажды в смертной мгле:
одно спасенье – греться друг от друга.
     Одно спасенье людям на земле.

     Минует ночь.
Притихнет чертов ветер.
Мы сложим в лодку и сигов*, и сети.
Мотор раскрутит за кормой пургу.
Придет земля.
Насупятся мужчины,
собрав над переносицей морщины,
высматривая жен на берегу.
И вот уже протяжно свистнут чалки*.
Взовьются с криком и осядут чайки.
Причал прогнется, как рыбацкий нож.
Пройдут мужчины, придыхая часто.
Увидят жен:
     – Ну, мать*, согрела чай-то?
Пойдем – корми…
     Чего-то в теле дрожь…

--
(«Избранное», 1984)

ПРИМЕЧАНИЯ:
* путина — сезон, в течение которого производится усиленный лов рыбы
* тальнИк — кустарниковая ива (в тальникАх)
* морские боны — плавучее заграждение из связанных между собой понтонов, поплавков или бревен
* Груша — от Агриппина-Гриша-Груша (жен.), от римского родового имени Agrippa. Состоит из двух частей: «агриос» – с древнегр. «дикая» и «хиппос» – «лошадь»
* нерпа — род из семейства тюленевых
* дора — небольшая плоскодонная промысловая лодка с широкой кормой
* киль  — гол. - нижняя горизонтальная балка  посередине днища судна, служит для обеспечения прочности корпуса корабля и устойчивости
* ост — мор. - румб восток
* вест — мор. - румб запад
* пробный камень — метафора - инструмент для проверки подлинности
* сиг — белая рыба - (в частности) атлантическая треска
* чалки  — причальные канаты, тросы
* Забавно — маменькины сынки даже жену называют  "мать" — что ж, таковыми и останутся