Холодная постель

В краю, где сосны словно великаны,
Стоял бревенчатый, добротный дом.
В нём жил Степан, он проверял капканы
В большом лесу, и по ночам и днём.

Он был немолод, молчалив и строг,
Но сердце нёс, что плавилось от страсти
К жене своей. Он всё, что в жизни мог,
Сложил к её ногам, к её лишь власти.

Жена звалася Дарья. Как заря,
Была свежа, румяна, кареглаза.
И смех её, как будто говоря:
«Весь мир — лишь для меня, для моего приказа».

Она любила платья, жемчуга,
И чтоб Степан глядел на неё с дрожью.
Но скука, злой и беспощадный враг,
Её точила медленно под кожей.

Степан с утра до ночи был в делах —
То в поле, то в лесу, то на охоте.
Он нёс домой добычу на плечах,
И часто был в отлучке на болоте.

Ни капли жертвы. Всё для ней одной,
Чтоб Дарьюшка жила в тепле и холе.
А Дарья у окна сидела, и тоской
Смотрела на дорогу поневоле.

И вот однажды, в летний, знойный день,
Когда Степан ушёл косить на луг.
К нему на двор легла большая тень
От всадника. Раздался сильный стук.

Покой нарушив. Дарья у окна
Увидела того, кто сбил ей скуку:
Красавец-молодец, черней вина
Глаза его, и сильную он руку

Протягивал к колодцу за водой.
«Хозяйка, — крикнул он, — не дашь напиться?
Я еду издали, и путь домой
Ещё далёк, а пыль в глаза клубится».

Она спустилась, словно не спеша,
Неся ковш ледяной воды студёной.
Но в ней уже трепещущая душа
Была его улыбкой покорённой.

Он был речист, и ловок, и удал,
Рассказывал про дальние столицы.
И каждый взгляд, что он ей посылал,
Сжигал на сердце прежние границы.

Она его впустила в дом, в прохладу,
Поставила на стол хмельного мёду.
И приняла его любовь в награду
За скуку, за свою же несвободу.

Они не знали, что Степан, устав,
Решил вернуться раньше, до заката.
И он, свою работу оборвав,
Увидел у ворот коня богата

Привязанным. И сердце в нём на миг
Остановилось. Он подкрался к дому
И в щель окна увидел страшный лик
Измены, что подобна злому грому.

Он не ворвался. Не поднял топор.
Он тихо отошёл, как тень ночная.
И в голове его созрел укор,
Но не простой, но месть, абы какая,

Поглотит всех. Он в лес ушёл, и там
До самой темноты сидел под елью.
И дьявол по его ходил губам,
А очи налились кровавой хмелью.

Вернулся он, когда луна взошла,
Спокойный, тихий, будто и не знает
О том, что честь его жена сожгла.
«Устала, Дарья?» — он её пытает

Простым вопросом. «Да, ждала тебя».
Она лгала, в глаза ему не глядя.
«А я подарок, жёнушка, любя,
Принёс тебе. Садись со мною рядом».

Он вынул из мешка простое платье,
Из грубой, серой, крашеной холстины.
«Примерь его, — сказал, — моё проклятье
На нём лежит. Оно — твои смотрины

В иную жизнь». Она сперва смеялась,
Но взгляд его был твёрд, как камень дикий.
И ей пришлось, как бы она ни маялась,
Надеть наряд убогий и безликий.

«Теперь пойдём, — сказал Степан, — я покажу
Тебе твою постель, твою светлицу».
Он вывел её в хлев. «Я прикажу
Тебе здесь жить. Ты больше не царица!

Ты будешь спать на сене и в грязи,
И есть с коровами из этой чашки».
Она кричала: «Боже, пощади!»
Но он был глух. И мысли были тяжки.

Три дня держал её он взаперти,
Кормил помоями, поил водою.
Она рыдала: «Милый, отпусти!»
А он в ответ качал лишь головою.

На третий вечер он пришёл с ножом
И с длинною верёвкою пеньковой.
«Проезжий молодец был давеча тайком?
Теперь ты будешь вещью бестолковой».

Он срезал ей язык под самый корень,
Чтоб лживых слов она не говорила.
И взгляд её, что был слезой напоен,
Застыл от ужаса. И кровь застыла

В её губах. Он выжег ей глаза
Чтоб она больше не смотрела
На мир, соблазна где гроза.
И только кожа белая белела...

Потом он сделал куклу из неё:
Одел в шелка, что раньше так любила,
Вплетал ей в косы ленты, всё тряпьё,
Как будто в ней душа ещё бродила.

Он усадил её за стол в гостиной,
Немую, и слепую, без лица.
И каждый вечер с этой жуткой миной
Он вёл беседу, и про молодца!

«Ну что, молчишь, моя голубка Дарья?
Не нравится тебе моё вино?
А помнишь, как пылала ты от жара
С другим? Тебе со мною быть дано

Да навеки». Вот так прошли недели.
Соседи думали, что Дарья захворала.
А он сидел с той, что в его постели
Когда-то жизнь и душу составляла.

Но плоть есть плоть. И тело стало тлеть.
И запах смерти дом его наполнил.
И он, не в силах больше то терпеть,
Свой страшный приговор себе исполнил.

Он сжёг и дом, и куклу, и себя,
Чтоб адский пламень их навек женил.
Вот и любовь, что стала хуже ада,
Где месть страшнее самого распада.