Продавец шафрана

Мой кабачок – пропахший пряной пылью ряд,
Где кислый дух ткемали резок, словно яд.
Я, философ прилавка, раб куркумы и хмеля,
Вдыхаю жизнь и тлен базарного похмелья.
Но вот проходишь ты, царица бакалеи,
И замирают вдруг торговые затеи.
Твой стан – стройнейший в мире кипарис,
А я – увядший лист, что пал с позором вниз.
Ты мнёшь в руке пучок пахучей мяты,
О, как хотел бы я быть этой мятой смятым!
Чтоб пальцев лёгкий шёлк, изящный и живой,
Коснулся, как во сне, души увядшей мой.
Твой взгляд скользит по связкам базилика,
Как луч луны по лику небожителя.
Я пьян, но не вином из погребов Шираза –
Меня пьянит изгиб твой, жгучая зараза.
«Почём шафран, любезный?» – слышу голос твой,
Подобный шёпоту листвы в полуденный зной.
И я, забыв слова, мычу в ответ нелепо,
Как будто съел мешок незрелого укропа.
А рядом тётка в плат, подобная горе,
Кричит: «Твоя петрушка вянет на жаре!»
О, горе мне! Я здесь, средь гомона и пота,
А мыслями парю у райского порога.
Ты выбрала кинзу. О, как ты хороша!
Как грациозно взвешивать дала душа!
Ты смотришь на весы, на жалкую железку,
А я смотрю на губ божественную фреску.
Так и стою, влюблённый идиот,
Твой раб, твой раб, что зеленью живёт.
И мой удел – вдыхать твой аромат незримый,
О, мой мираж, мой плод, неутолимый!
Пусть мой сосед-мясник торгует требухой,
Я торгом глаз кормлюсь, несчастный и худой.
Прости, о, Худжанди, за мой базарный слог,
Но даже здесь, средь лука, правит милый Бог...
И смотрит на меня её глазами свысока.