Вячеслав Иванов

Хмурый молчальник, опять бормочу втихомолку стихами:
Хочет и каменный дуб майской листвой прозвенеть.
Дремлет в чеканной броне под бореями бурными зиму;
Зеленью свежей весна в пологах темных сквозит.
Черную ветвь разгляди – под металлом скорченных листьев
Ржавой смеется тюрьме нежный и детский побег

В юности я никогда не путал Георгия Иванова и Вячеслава Иванова. Вячеслав Иванов всегда для меня был связан с «Башней» в Питере и с Теодором Моммзеном, а Моммзена я очень любил и много его читал, причем, это сейчас у меня его тома стоят на видном месте, а тогда была одна фундаментальная книга 30-х годов, увесистая, как кирпич, и я таскал её всюду с собой и читал в транспорте и где придётся. А Вячеслав Иванов учился у Моммзена в Берлине, и это было для меня очень интересно и понятно, а вот его увлечение дионисизмом, не то, чтобы не понятно, просто равнодушен я к этому. Тут главное не увлечение спиртным, почитайте о современном дионисизмом, Иванов писал статьи по этой теме как минимум с 1923 года. Дионисизм давал возможности в поисках себя и новых ощущений, причем и в практической форме, что воспринималось мной с прохладой и непониманием. Другими словами, Вячеслав Иванов был одним из создателей и практиком теория символистов о любви втроем. А так, интересный поэт, сложный жизненный путь, влияние на всю русскую литературу Серебряного века. Стихи его, кроме некоторых, оставляют меня абсолютно равнодушным, наверное, это потому, что все эти символисты, Дионисы с Аполлонами мне абсолютно до фени, все эти сомнамбулические луны и говорящие призраки, фи! В общем, Иванов большую часть жизни провел за рубежом, в основном, в Берлине и Риме, прекрасно знал несколько языков, был признанным интеллектуалом эпохи, но об этом позже, а сейчас о его жёнах и привязанностях.
    Первая жена Иванова - Дарья Михайловна Дмитриевская, сестра друга детства и однокашника Алексея Дмитриевского. Иванов много времени проводил в доме Дмитриевских (Остоженка, 19) и на их летней даче, где начались его отношения с Дарьей Михайловной, которая тогда училась в Консерватории. Свадьба была связана с залётом Дмитриевской, и была без особой радости воспринята её родителями, кому нужен был муж-студент? Некоторые исследователи творчества Иванова считают, что брак этот был обречён с самого начала: «не этой хрупкой молодой женщине с тяжкой психической наследственностью дано было навсегда разомкнуть природную скованность Иванова». Тёща - А. Т. Дмитриевская, «женщина странная, безумная и ясновидящая», - встретила известие о свадьбе пророчеством: «Знаю, Дашенька Вам не пара: Ваш брак кончится драмой, но все равно берите её: так надо!». В июне 1886 года Иванов женился на Дарье Михайловне Дмитриевской. Она была литературно увлеченным человеком и благодаря ей Вячеслав Иванов познакомился с русским философом и поэтом Владимиром Сергеевичем Соловьевым (фото 21). Дальше Вячеслав Иванов в 1886 году вместе с женой уезжает в Берлин для продолжения образования. Однако, в 1894 году Иванов познакомился с Лидией Шварсалон, в девичестве Лидия Зиновьева-Аннибал. Быстро Иванов и Зиновьева осознали, что не в состоянии бороться со своими чувствами. 16 марта Дарья Иванова пришла к Лидии Шварсалон за объяснениями, о чём Зиновьева поведала Вячеславу письмом. Иванов, под впечатлением ситуации, отправился на кладбище Campo Verano, где очень сильно переживал и написал свои «Песни Дафниса». Дальнейшие отношения между ними также оставались очень запутанными. Разрыв между Дарьей Михайловной и Вячеславом Ивановичем осуществился на Пасху 1895 года. Дарья Михайловна отправилась в Берлин, где её встретила А. Т. Дмитриевская, потом они вернулись в Москву вместе с Вячеславом Ивановым. На этом отношения Иванова и Дмитриевской далеко не закончились, вероятно, он не возражал и против сохранения треугольника. Более того, Дарья Михайловна из Москвы писала Ивану Гревсу, который и познакомил Иванова с Лидией Шварсалон, что согласна «делить» мужа с Л. Д. Шварсалон, полагая, что Иванов «человек благородный и гениальный, и что ему, как гению, нужны особые условия счастья». Однако это возмутило Лидию Дмитриевну, вплоть до того, что Иванов был готов вернуться к Дарье Михайловне. Однако 7 июля Дарья Михайловна потребовала развода. В результате после 9 лет проживания в Европе, Иванов на две недели прибыл в Петербург только для того, чтобы его зарегистрировали в полиции как «прелюбодея». 24 мая 1986 года определением властей Санкт-Петербургской епархии брак был расторгнут, и затем развод был утверждён Синодом. После развода бывшая тёща - А. Т. Дмитриевская, увезла Дарью в Харьков и с тех пор препятствовала её общению с Ивановым. Кстати, переезд за границу совпал у Вячеслава Иванова с новым мировоззренческим кризисом. В Берлине в течение последующих пяти лет он занимался экономико-юридическими аспектами древнеримской истории под руководством знаменитого немецкого историка Теодора Моммзена, будущего лауреата Нобелевской премии (фото 20). 
    Вторая жена Иванова - Лидия Зиновьева-Аннибал. В 1894 году Иванов познакомился с ней, а в 1899 году вступил в брак. В 1905 году пара переехала в Петербург, где их квартира (так называемая «Башня») стала одним из главных интеллектуальных центров России. Так или иначе, о Лидии Зиновьевой-Аннибал я расскажу подробнее, поскольку она занимала в жизни Вячеслава Иванова центральную роль, и нужно иметь в виду, что люди, связанные с ней, сами по себе интересны, я имею в виду даже не всемирно известных деятелей Серебряного века, а таких не слишком известных людей, как Анна Минцлова и Маргарита Сабашникова. Лидия Дмитриевна Зиновьева-Аннибал внешне и правда напоминала менаду. Художница Маргарита Сабашникова (о ней подробнее ниже) написала ее портрет, есть описание этого портрета, но сам портрет я не нашёл (в качестве иллюстрации мастерства Сабашниковой см. фото 11). Для Иванова Лидия Зиновьева-Аннибал стала музой, менадой, будто бы перенесшейся в ХХ век из мифов Древней Греции, ну и всё такое прочее.
      Её отец Дмитрий Зиновьев был родом из сербских князей. Окружению он запомнился беззаботным, великодушным барином, вдруг придумал индустриально использовать Нарвский водопад. Это мероприятие принесло семье неплохие дивиденды, но широкая натура барина постоянно посягала на это благосостояние. Ее мать, урожденная баронесса Веймарн, была шведкой по отцу, а по материнской линии примыкала к семье Ганнибала - предка Пушкина. Детство Лидии прошло в петербургском особняке, который был известен в городе как придворный: брат ее отца был воспитателем цесаревича, впоследствии императора Александра III. В силу всего перечисленного девочке с рождения было уготовано блестящее будущее великосветской дамы, но с самого раннего возраста Лидия думала о себе и о своем будущем иначе. Ее богатое воображение постоянно вырывалось из стен роскошного дома, она придумывала собственные игры, которые взрослые называли необузданными и дикими. Наставления гувернанток и учителей ни к чему не приводили, Лидия своенравничала и бунтовала. Книги читать она не любила, в детстве она любила проводить лето в деревне. Но однажды и деревенский мир перевернулся для нее вверх дном. Братья Лидии убили на охоте медведицу и привезли с собой трех медвежат, которых выкормили из соски и вырастили. Целый год Лида от них не отходила. Когда же звери стали большими, их увезли в лес. А те, будучи ручными, доверчиво подошли к мужикам на покосе. Мужики, ничего не ведая, изрубили их косами. Дошедшая до Лидии весть надолго выбила ее из колеи, мысли о том, что же есть «добро» и «зло», и как Бог допускает «зло» не давали ей покоя. Она сильно изменилась, стала «неуправляемой», а вскоре ее исключили из петербургской гимназии. Тогда родители нашли выход: отправили Лидию в Германию в школу диаконис, где она изводила пасторов, «портила» одноклассниц, получив прозвище Русский черт. В итоге – ей не разрешали ни с кем дружить. А когда наставница пригрозила ее подруге исключением из гимназии, Лидия дошла до отчаяния, потому как не могла понять такой несправедливости: если дурная слава закрепилась за ней, то почему хотят исключить ее подругу? Обозвав наставников свиньями, она, изгнанная и из этого заведения, вернулась домой. Чтобы продолжить образование дочери, родители пригласили в дом молодого университетского учителя-историка Константина Шварсалона, который сыграл в жизни его 17-летней ученицы важную роль, он быстро стал влиять на барышню, забивая ей головку поверхностным социализмом, при этом называя его «альтруизмом». Видимо, парень был красноречивым, шпарил по всем эпохам, начиная с мифологии Древней Греции и Рима. Разъяснял о «деле», высоких целях и благородных молодых людях, «лучших из лучших» и т.д., позже он не будет давать ей развод, совершенный урод. После гимназии и школы диаконис, взгляды Шварсалона казались ей путем в новую жизнь. А далее, она объявила родителям о замужестве. Те, несколько обескураженные разницей в возрасте, решили согласиться: все-таки будущий профессор университета. После свадьбы деятельная молодая жена тут же примкнула к социал-революционерам, сняла конспиративную квартиру и тем самым полностью отдалась делу супруга. А тот, в свою очередь, оказавшись при деньгах и свободном времени, забыл о революции, которой никогда всерьез и не интересовался, и занялся организацией собственного досуга с различными женщинами. Ничего не подозревавшая Лидия успела родить ему дочь и двух сыновей. Когда же она узнала об изменах, то, недолго думая, забрала детей и уехала за границу.   
     Лето 1893 года Лидия с детьми проводила во Флоренции, где ее навестил петербургский знакомый Иван Гревс. Найдя Лидию в печальном и удрученном состоянии, он решил познакомить ее с Вячеславом Ивановым, который в то время находился в Риме. Их первое свидание произошло в июле. Они ходили по тротуарам Рима, им было очень легко и радостно, оба потом вспоминали, что тогда в жаркий полдень какая-то незримая искра пробежала между ними. Потом Лидия с детьми вернулась в Россию, а Иванов с женой перебрались во Флоренцию. В Петербурге Лидия раздумывала над словами Иванова о том, что ей нужно перестать заниматься политикой и революцией, даже если она направлена на помощь униженным и оскорбленным, - им можно помогать по велению сердца, не будучи членом какой-либо партии, что логично. Он советовал заняться лучше музыкой. Она приняла его советы: продала дом, где работала с революционерами подпольщиками и где хранилась их нелегальная литература, взяла детей, служанок, и отправилась во Флоренцию учиться пению. Там, конечно, она стала посещать дом Ивановых. Дарья Михайловна «зевнула», страсть между Ивановым и Лидией разгорелась синим пламенем. Иванов, в какой-то момент осознав это, решил, что так нельзя, недопустимо, он попробовал убежать от самого себя и уехал в Рим, но через два дня вызвал к себе Лидию. Он чувствовал, что ничего поделать с собой не может. Когда он это осознал, ему стало горько и страшно: как же он сможет оставить свою семью. Он во всем покаялся Дарье Михайловне, объясняя ей, что это «демоническое наваждение» скоро пройдет и что расставаться им вовсе не нужно. Но супруга была непреклонна и потребовала развода, по другой версии, она сама предложила Лидии «разделить» Иванова. Ведь Дарья Дмитриевская была искренне убеждена, что её долг отдавать Вячеслава людям, что счастье только для себя - немыслимо и недостойно. Постепенно вызрела мысль о создании семьи нового типа, в которую может естественно и свободно входить третий человек. Такая семья станет началом - «новой человеческой общины», «началом новой церкви», и так далее. В конце концов у Дарьи и Лидии ничего не получилось, Дарья решила всё-таки развестись, о чём я уже писал. В дальнейшем роль «третьего» в супружеском союзе Ивановых попеременно суждено было сыграть поэту Сергею Городецкому и Маргарите Сабашниковой, жене Максимилиана Волошина. Однако создать тройственный союз не удалось ни в первом, ни во втором случае. Причины были различны. Городецкий был слишком увлечен своей собственной женой и не откликнулся на призыв Вячеслава Иванова. Тем не менее, в течение 1906 года Иванов и его жена сблизились с Городецким с целью образования «духовно-душевно-телесного слитка из трёх живых людей». Эта дружба дала Иванову новые темы, и в 1907 году он выпустил сборник «Эрос». Отношения Иванова с Городецким современники считали более чем дружескими, это факт.
   Маргарита же не на шутку увлеклась Ивановым, внеся этим определенный диссонанс в задуманную гармонию. Казалось, Зиновьева-Аннибал полностью разделяла и поддерживала идеи своего мужа. Суть их заключалась в том, что человечество должно стремиться к объединению на новых началах: отрицании индивидуализма, неприятии страдания, рождении личного опыта, в котором просвечивает опыт сверхличный, и прочая ахинея. В этом мистическом соприкосновении духовно близких людей особую роль призвано сыграть чувство любви, лишенное эгоизма, любви, дарящей любимого другим. Так оформилась своеобразная проповедь эротико-мистического коллективизма, которая отозвалась и в творчестве, и в личных отношениях Зиновьевой-Аннибал, и тут мы уже целиком в теории и практике любви на троих.
      1895 год стал эпохальным для союза Лидии Дмитриевны и Иванова. Он сделал выбор и, невзирая на личные перипетии, смог закончить свой научный труд и представить Берлинскому университету диссертацию о государственных откупах в Риме. Профессура университета уговаривала Иванова остаться в Берлине и строить здесь свою карьеру, но он не собирался выстраивать ее за пределами России. Все эти события сопровождались и некоторыми неприятными формальностями: Карл Шварсалон отказал супруге в разводе, что характерно для трутней подобного типа, он ещё раньше обратился против неё с иском, стремясь получить 2000 рублей, как пострадавший от прелюбодеяния. Так что в ожидании венчания Лидия и Иванов вынуждены были прятаться сами и прятать детей, которых бывший муж-учитель грозился отобрать. У счастливых влюбленных началась пора скитаний: Италия, Франция, Англия, Швейцария. Телеграмма об успешном бракоразводном процессе пришла к ним лишь через четыре года, в 1899 году, и застала будущих супругов в Аренцано, приморском городке близ Генуи. Свадьба прошла в маленькой греческой церкви Ливорно, куда молодожены приехали одни и где им по греческому обычаю вместо брачных венцов надели на головы обручи из виноградных лоз, обмотанных шерстью ягненка. И Лидия, и Иванов заранее знали об этом ритуале: он их очень привлекал. А Иванов уже тогда предполагал, что не только иудейская, но и эллинская религия является истоком христианства.
       Всё это чудесно, но перед этой свадьбой нужно сделать несколько замечаний. За венчание с Зиновьевой была целая борьба. Это было возможно только при намеренном и планомерном нарушении российских законов. В письме, написанном для конспирации на итальянском языке, Иванов сообщал, что в 1899 году дал большую взятку, чтобы заменить паспорт, в котором был зафиксирован запрет на будущий брак, но венчание в России было невозможным. Сначала договорились с греческим архимандритом в Венеции, однако русский консул потребовал у Иванова официальную бумагу о разрешении нового брака (его можно было выписать только при согласии оскорблённой стороны, то есть Д. М. Дмитриевской), таинство сорвалось и пришлось срочно покинуть город.
17 октября 1899 года родилась дочь Иванова и Зиновьевой - Елена, которая скончалась 27 ноября во время пребывания в Англии. Тогда тяжело переболели все члены семьи, и сам Вячеслав. Летом 1899 года они вернулись в Женеву, поскольку надо было «легализовать» дочь Лидию, существовавшую без всяких документов. Позже судьба уготовила им еще одно мучительное испытание. Возвращаясь в 1902 году из Иерусалима, где супруги проводили Пасху у Гроба Господня, Иванов подхватил в Афинах тяжелейшую форму тифа и, казалось, был обречен. Он знал, что умирает, и одновременно радовался, что успел отдать в печать сборник «Кормчие звезды». Но тогда ему не суждено было умереть: жена выходила, а может просто повезло человеку. Выздоравливать он остался в Афинах, а Лидия уехала к детям в окрестности Женевы, где в местечке Шатлен семья снимала виллу, и где за детьми и хозяйством смотрела подруга юности Лидии - Мария Замятина. Она была женщиной недюжинных способностей и талантов, ее дед –– Замятин –– проводил судебную реформу при Александре II. Именно благодаря ей супруги могли беспрепятственно передвигаться по городам и странам. Несмотря на их отлучения, на вилле в Шатлене текла настоящая семейная жизнь, которой управляла Мария Замятина. Старший сын Лидии Дмитриевны Сергей учился в Лондоне, Вера и Костя — в Швейцарской школе, а Лидия, дочь Лидии и Иванова, была под присмотром Марии. Недалеко от снятой виллы Ивановых, в своей собственной вилле, жил отец Лидии Дмитриевны, который был очень рад, что дочь поселилась рядом, а внуки скрашивают его старость. Но в 1905 году, после смерти отца Лидии Дмитриевны, она и Иванов покинули Шатлен и вернулись в Россию. Там, в Петербурге, в поисках жилья Лидия облюбовала необычную квартиру с круглой башенной комнатой. Поселившись здесь, Иванов обращает к Лидии несколько стихотворений под общим названием «Сивилла»:

Пришлец на башне притон я обрел
С моею царицей –– Сивиллой.
Над городом-мороком, –– смутный орел
С орлицею ширококрылой.

    В том же 1905 году Лидия и Иванов организовали в этой квартире литературный салон «Башня», которому суждено было просуществовать до 1909 года. В архитектуре самого дома на Таврической улице, 25, действительно была (и есть сейчас) башня, вернее угол дома, отстроенный на манер башни с куполом, вид из окон которой открывал необыкновенную панораму Петербурга, а пребывающие внутри чувствовали себя «высоко над миром»: над улицей, суетой и обыденной жизнью. Название салона одновременно подчеркивало и некую изолированность культурной элитарной жизни собиравшихся здесь гостей - Анны Ахматовой (см. http://stihi.ru/2023/12/18/371), Николая Гумилева, Михаила Кузмина (см. http://stihi.ru/2025/04/26/6709), Зинаиды Гиппиус, Валерия Брюсова, Александра Блока (см. http://stihi.ru/2024/11/10/7086), Сергея Городецкого. В этом салоне прозвучала практически вся поэзия Серебряного века и зародилась новая школа поэтической декламации. Широта поэтического таланта и энциклопедическая образованность хозяина салона привлекали сюда и писателей, поэтов и философов самых разных школ и направлений. Не случайно в оценках своих современников супружеская чета Вячеслава Иванова и Лидии Зиновьевой-Аннибал слыла как обладающая уникальным даром притяжения. На «Башне» проходили интереснейшие дискуссии и лекции на мистические, философские, оккультные, религиозные и, конечно, поэтические темы. Свои произведения здесь читали Розанов, Луначарский, Бердяев, Булгаков, Шестов. Традиция собираться по средам практически не прерывалась, и лишь зимой 1907 года на время болезни Лидии Дмитриевны - она лежала в лечебнице с воспалением легких и очень медленно выздоравливала - «среды» были отменены. В это время к Ивановым приходили только самые близкие друзья: Макс и Маргарита Волошины, Михаил Кузмин, Сергей Городецкий, Петр Струве. Здесь бывали: Александр Блок, Андрей Белый, супруги Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус, Николай Гумилев, Анна Ахматова, Константин Сомов, Леон Бакст, Мстислав Добужинский, Евгений Лансере, Николай Бердяев, Осип Мандельштам (см. http://stihi.ru/2023/03/09/389), Фёдор Сологуб, Всеволод Мейерхольд (см. http://stihi.ru/2024/08/01/347) , Велимир Хлебников (см. http://stihi.ru/2024/06/28/463), Михаил Гершензон, Алексей Ремизов, Лев Шестов, Сергей Булгаков, Максим Горький (см. http://stihi.ru/2024/10/29/6827), Валерий Брюсов, Георгий Чулков, Анатолий Луначарский и другие интеллектуалы.
      На «Башне» Иванова, как известно, царили культ Диониса и идеи «живой жизни», воспевалось состояние экстаза, позволяющего проникать в тайны Вселенной, восстанавливать разрушенные связи человека с миром, преодолевать остро ощущаемое человеком начала XX столетия одиночество, отпадение от природной, космической жизни, и прочая модная в то время чушь. И, по утверждению Бердяева, Лидия Дмитриевна была подлинно «дионисической, бурной, порывистой, революционной по темпераменту, стихийной» натурой, едва ли не более близкой дионисизму, чем ее ученый муж, написавший об этом веселом и грозном боге не одну работу. Она была эксцентрична, горда, независима, самолюбива, вызывающе умна, но и жизнерадостна и открыта людям. Ее характеризовало необычайное внимание к человеку, понимание того, что он - великая ценность, неповторимая и незаменимая. Она умела с одинаковой доброжелательностью выслушивать утонченные символистские рассуждения петербургского эстета и горячую несвязную просьбу крестьянки из деревни. Кроме бесед об искусстве и чтения стихов в «Башне» с Ивановыми случалось всякое. На Башне жила некая Анна Рудольфовна Минцлова, которая познакомилась с Вячеславом Ивановым и Михаилом Кузминым в 1906 году. О ней известно было, что в 1906 году она прослушала в Париже курс лекций доктора Штейнера, адаптированный для русской аудитории, вступила с ним в переписку и стала его последовательницей. Перевела на русский язык книгу Штейнера о теософии и его лекцию о розенкрейцерстве («Тайна Розы и Креста»). Утверждала, что принадлежит к кругам «оккультного масонства», что имелось в виду не совсем понятно, может быть модернизированная версия ордена тамплиеров. В течение следующих двух лет оказывала значительное влияние на Иванова и его близких, особенно после смерти его жены Лидии, когда Минцлова переехала в его квартиру «на башне» - и, по замечанию Кузмина, «покров двусмысленной и неприятной тайны опустился на Башню». Кузмину она давала уроки ясновиденья, и от неё он навсегда усвоил формулу, что воображение - младшая сестра ясновиденья и что не надо его бояться. Каждый вечер Минцлова играла на Башне какую-нибудь сонату Бетховена. Прислугу отсылали, устраивался почти полный мрак, часть публики садилась на пол. Сестры Герцык часто слушали эти сонаты, стоя на коленях. Иногда Минцлова читала собравшимся по своим конспектам лекции Штейнера. По-моему, это было настоящим дурдомом. За зиму 1907—1908 гг. Кузмин освободился от её влияния и крайне скептически вывел её положение в доме Иванова в сатирической повести «Двойной наперсник». Минцлова выступала наперсницей Маргариты Волошиной в её сердечных делах с Ивановым и Э. К. Метнером. Большую роль, по словам Марии Волошиной, она играла в жизни Максимилиана Волошина. Об её значении для Волошина можно судить по дневникам самого Волошина, там можно обнаружить несколько десятков упоминаний об Анне Рудольфовне. Минцлова поддерживала связь и с московскими символистами, дискутировала с Брюсовым, но публиковалась в оппозиционном Брюсову и его «Весам» издании - в «Грифе». Ввела в теософский кружок («Орден рыцарей истины») Эллиса, Э. Метнера и Андрея Белого, чем подготовила его штейнерианство. Она предлагала Вяч. Иванову и Белому в мае 1910 г. ехать в Ассизи для посвящения в розенкрейцеры. Белый ответил отказом, а в августе 1910 г. она передала ему «лидерский аметистовый перстень с тайными знаками розенкрейцеров» и объявила его своим преемником. Короче, странная дама, о которой мало что известно, а о ее кончине – вообще ничего не известно. Она исчезла в начале осени 1910 года. Предположения об её дальнейшей судьбе строились вокруг двух основных версий: вступление в закрытый мистический орден. Бердяев, к примеру, слышал, что она ушла в «католический монастырь, связанный с розенкрейцерами». Схожего мнения придерживался, очевидно, Иванов. Вторая версия – самоубийство: «Пучина зовёт» - признавалась она Белому, а Иванову писала: «Я должна умереть. Я должна ещё раз услышать этот призыв, и тогда моей руки коснётся Ведущий, Благословенный». По сведениям Кузмина - она утопилась в знаменитом пороге в Иматре (что в то время не было редкостью).
    Теперь о Маргарите Волошиной. Маргарита Сабашникова вышла замуж за Максимилиана Волошина 12 апреля 1906 года, обвенчавшись с ним в Москве. в церкви Св. Власия. Её родители были недовольны выбором дочери. После свадьбы Макс и Маргарита уехали в Париж, где слушали лекции Штейнера. Они собирались в Мюнхен, но Волошин уговорил жену посетить Коктебель. Маргарите там не понравилось, и они уехали в Петербург. В Питере они поселились в «башне» Вячеслава Иванова. И тут Маргарита Волошина влюбилась в Вячеслава Иванова, при этом ей нравилась и его супруга Лидия Дмитриевна Зиновьева-Аннибал. Такие дела. 27 декабря 1906 года Маргарита Волошина приезжает из Мустамяг к Иванову. Она вспоминает об этом так: 
«… Я все время прислушивалась, не постучит ли Макс. И когда, наконец, раздался стук, и Вячеслав пошел открывать дверь, я побежала за ним. Действительно, это был Макс, я бросилась к нему, но Вячеслав обернулся и преградил мне дорогу. Я отступила вправо — он сделал то же самое, я отодвинулась влево, он по-прежнему стоял между нами. Мы посмеялись над этой шуткой, которая, однако, как я позже поняла, не была такой невинной.»
В ночь 25 февраля 1907 года Сабашникова заключает духовный «тройственный союз» с Ивановыми. В 1907 году Сабашникова и Волошин расстались. С 1909 года, рассорившись с семьёй сестры, по приглашению Иванова в Башню на житьё перебрался Михаил Кузмин, который оставался в квартире до 1912 года. Маргарита Сабашникова в конце июня 1909 года навестила Башню, но состояние её было столь экзальтированным, что Иванов был вынужден отозвать своё приглашение и встречался с ней только в присутствии Анны Минцловой и Веры Шварсалон. С Максом Волошиным было так: после разрыва Волошин и Сабашникова сохранили дружеские отношения на всю жизнь. Сабашникова приезжала к Волошину в Коктебель неоднократно позже, потом она уехала с Швейцарию, возвращалась в Россию после Февральской революции, получила известность как художница. Потом жила в Германии, умерла в 1973 году в Штутгарте в возрасте 91 года. Согласно её воле, она была кремирована, а прах отправлен в Швейцарию, в Дорнах. Короче, так они и жили, спали врозь, а дети были.
    Михаил Кузмин исключал Ивановых из гомосексуально ориентированного круга, хотя, по свидетельству современников (например, М. Волошина) отношения Вяч. Иванова и Городецкого воспринимались однозначно. Тем не менее Кузмин и В. Нувель хотели создать осенью 1907 года «общество в роде Гафиза» без Ивановых, впрочем, влечение к Городецкому исчерпало латентную гомосексуальность Иванова. К тому времени отношения между Ивановым и Кузминым и без того расстроились, после чего съехавший в мае Кузмин уже не стеснял себя сохранением доверенных ему интимных подробностей. Это привело к громкому скандалу и едва не спровоцировало в октябре дуэль между Кузминым и старшим братом Веры - Сергеем Шварсалоном. В литературных кругах история привела к появлению пародийной пьесы Н. Н. Вентцеля «Лицедейство о господине Иванове», - истории мифологически осмысленного инцеста некоего среднестатистического господина Иванова. Ситуация в семье Ивановых отразилась и в повести самого Кузмина «Покойница в доме».
    Летом супруги уехали в Загорье Могилевской губернии, после городской зимы им хотелось тишины и покоя. Они катались на лодке, собирали в лесу грибы и ягоды. Сюда же на каникулы приехали и дети с Марией Михайловной. Все вместе проводили удивительные дни, безмятежные и счастливые. Когда же лето подошло к концу и стало сыро и прохладно, в окрестных деревнях вспыхнула скарлатина, но Лидия все никак не хотела покинуть Загорье. Она ездила по деревням и помогала матерям ухаживать за больными детьми, не подозревая о том, что сама в детстве этой болезнью не переболела. Лидия заразилась и стала угасать с каждым днем. Иванов был все время рядом, он понимал, что она уходит. 17 октября 1907 года Лидии не стало…  Иванов посвятил ей один из лучших своих сонетов — «Любовь»:
Мы – два грозой зажженные ствола,
Два пламени полуночного бора;
Мы – два в ночи летящих метеора,
Одной судьбы двужалая стрела.
Мы – два коня, чьи держит удила
Одна рука, – одна язвит их шпора;
Два ока мы единственного взора,
Мечты одной два трепетных крыла.
Мы – двух теней скорбящая чета
Над мрамором божественного гроба,
Где древняя почиет Красота.
Единых тайн двугласные уста,
Себе самим мы сфинкс единый оба.
Мы – две руки единого креста.

    Третьей женой Иванова была Вера Шварсалон. После Лидии Вячеслав Иванов женился на Вере Шварсалон - дочери Лидии Зиновьевой-Аннибал от первого брака. Это произошло в 1912 году, пара обвенчалась в той же церкви, где был освящён союз Вячеслава Иванова и Лидии Дмитриевны Зиновьева-Аннибал. История отношений с падчерицей - дочерью Лидии Ивановой от первого брака Верой Константиновной Шварсалон (1889—1920), связана у Иванова двумя путешествиями в Италию. После разрыва с Анной Минцловой, которая активно готовила путешествие в Италию, Иванов всё-таки отправился туда. Есть две версии: о требовании обета безбрачия (Ольга Шор) и версия о создании «мистического треугольника» иной природы (Н.Богомолов, письма Минцловой в РГБ). Та же Минцлова упоминала, что Иванов зиму 1910 года планировал провести в Риме с Верой, тогда как Ольга Шор прямо писала о противоречивых чувствах Вячеслава Иванова к «дочери». 31 мая 1910 года Вера Шварсалон отправилась в научную экскурсию в Грецию под руководством Ф. Зелинского, тогда как Иванов остался в Петербурге. Судя по имеющимся данным, 31 июля Иванов выехал в Италию, где Вера ожидала его во Флоренции. Далее они вместе поехали в Рим, и близкие отношения с Верой - «продолжением» Лидии Зиновьевой - начались именно там и тогда. Эта история достигла драматической кульминации в 1912 году: в январе Иванов делился своими переживаниями с живущим на Башне Михаилом Кузминым, а в дневнике которого от 16 апреля записано:

 «Вера сказала мне, что она беременна от Вячеслава, что любит меня и без этого не могла бы жить с ним, что продолжается уже давно, и предложила мне фиктивно жениться на ней. Я был потрясён. Притом тут приплетена тень Л[идии] Дм[итриевны]».

     Других источников, которые разъясняли бы этот эпизод, не сохранилось. 19 мая 1912 года Иванов с Верой и дочерью Лидией покинул Россию и переселился во Францию. 17 июля 1912 года на вилле в Невеселе близ Эвиана родился Дмитрий, единственный сын Иванова. Незадолго до его рождения Иванов и Вера Шварсалон были обвенчаны тем же священником и в той же церкви в Ливорно, что и с Зиновьевой-Аннибал. «Дионисийский» ритуал повторился, исследователи пишут, что в этом событии «трудно отделить один миф от другого, скорее всего следует обратить внимание именно на тот факт, что Иванову нужно было разыграть эти мифы в виде единого обряда. Действительность обряда подавила, например, то обстоятельство, что брак был незаконен как по церковным канонам, так и по гражданским законам России».
   Супруги и их сын Дмитрий, а также дочь Лидия, вернулись в Россию в 1913 году. Иванов до 1916 года обосновался в Москве, где зарабатывал публицистикой и переводами для издательства Сабашникова. Изданная в 1916 году книга «эстетических и критических опытов» получила название «Борозды и Межи». Осенью того же года Иванов переселился в Сочи (в Красную Поляну) - формально, для работы над переводами Эсхила.
    Жили трудно, к этому я еще вернусь, но 8 августа 1920 года в возрасте 30 лет скончалась Вера Константиновна Иванова. Удар для Иванова был так силен, что он выразил свои чувства так: «Когда по лбу ударят грабли, тут уже не до символов. … Когда Вера умерла, я буквально лишился языка всего и, конечно же, языка символов». О смерти Веры я подробнее остановлюсь в месте о последних годах жизни Иванова в Советской России. Получается, мучил себя человек, и всех вокруг себя мучил. Эта страшная правда об ивановской душе позже открылась Блоку. И душу эту, великую, но от всех оторванную, демоническую, Блок описал в 1912 году:

Из стран чужих, из стран далеких
В наш огнь вступивши снеговой,
В кругу безумных, томнооких
Ты золотою встал главой.
Слегка согбен, не стар, не молод,
Весь – излученье тайных сил,
О, скольких душ пустынный холод
Своим ты холодом пронзил!

    Итак, Вячеслав Иванович Иванов, 16 [28] февраля 1866, Москва - 16 июля 1949, Рим, русский поэт-символист, философ, переводчик и исследователь дионисийства. Одна из ключевых и наиболее авторитетных фигур Серебряного века. Сын землемера Ивана Евстихиевича Иванова (1816 – 1871), служившего в Контрольной палате, и Александры Дмитриевны, урожденной Преображенской (1824 – 1896). Крестили Иванова в храме св. великомученика Георгия Победоносца в Грузинах. По настоянию матери его нарекли в честь св. благоверного князя Вячеслава (Вацлава) Чешского, это имя в те времена было редким.
Первые стихотворения Иванова были опубликованы в 1898 году по рекомендации В. С. Соловьёва, но остались незамеченными. Благодаря знакомству в Париже с В. Я. Брюсовым, в начале XX века Иванов был принят в круг символистов. В 1905 году Иванов с женой переехал в Петербург, где их квартира («Башня») стала одним из главных интеллектуальных центров России. В 1909 году основал «Поэтическую академию» (впоследствии «Общество ревнителей художественного слова»).
    Иванов не принял русской революции 1917 года, но занял к советской власти лояльную позицию, участвовал в деятельности Наркомпроса и Пролеткульта. В 1920 году Иванов переехал в Баку, где работал во вновь основанном Бакинском университете, был удостоен докторской степени, диссертация была издана как книга «Дионис и прадионисийство» (1923). В 1924 году был командирован Наркомпросом в Италию, откуда не вернулся. Иванов принципиально отстранился от всех творческих и политических течений русской эмиграции. До конца жизни Иванов создавал «Повесть о Светомире царевиче».
   Вячеслава сознательно не допускали к общению со сверстниками: мать считала их «недалёкими и дурно воспитанными». В 1874 году Вячеслава отдали в домашнюю школу Туган-Барановских, где он общался с сыном владельца — будущим экономистом и общественным деятелем Михаилом Туган-Барановским. Осенью 1875 года 9-летний Вячеслав Иванов начал занятия в подготовительном классе Первой Московской гимназии. По причине болезней первый год в гимназии почти весь был пропущен. Когда 1876 году его приняли в первый класс, Вячеслав в кратчайшие сроки стал лучшим учеником. Русско-турецкая война и патриотический подъём коснулись семейства Ивановых напрямую: оба сводных брата Вячеслава служили в артиллерии. Тем не менее материальное положение было ужасающим, так что, с 13-летнего возраста Вячеслав служил репетитором, и не дожидаясь начала занятий по древнегреческому языку, взялся за него самостоятельно. Гимназическое начальство считало его вундеркиндом, ему прощалось нарушение режима и пропуски. Консультациями Вячеслава пользовались при переводе греческих текстов. На последний, выпускной класс 1883—1884 годов пришёлся пик радикальных исканий Иванова. Вместе с Дмитриевским он перевёл триметрами отрывок из «Эдипа-царя» Софокла и написал поэму «Иисус» об искушении Спасителя в пустыне, сюжет которой разрешился в революционном духе.
Окончив гимназию с золотой медалью, Иванов вместе с Дмитриевским поступил на отделение исторических наук историко-филологического факультета. На первом же курсе Иванов получил премию за латинское сочинение и письменную работу по греческому языку и выиграл стипендию на два года. Его влечение к Дарье Дмитриевской усиливалось, и 19 марта он записал в её альбом стихотворное признание в любви. Алексей всячески поощрял их отношения. Тогда Иванов решился окончательно ехать в Германию «за настоящей наукой», Виноградов разработал программу занятий Иванова у Гизебрехта, Зома и Моммзена. Иванов выносил на первый план впечатления от силы личности Т. Моммзена.
      В силу ряда жизненных обстоятельств, Иванов почти на два года потерял связь со своим научным руководителем Гиршфельдом. По словам М. Вахтеля, так впервые проявилось явление, которое сам Иванов именовал своим «принципом выжидания и медлительности». Это наложилось на тяжёлое заболевание малярией, и в результате он так и не смог прибыть в Берлин к октябрю 1893 года с готовым текстом. Следующее упоминание о диссертации появилось в письме к Лидии Зиновьевой от 25 февраля 1895 года, а завершённый текст Иванов подал Гиршфельду в ноябре 1895 года. Работа получилась носящей наполовину филологический, наполовину юридический характер, предполагалось, что главным оппонентом станет Моммзен. Главный оппонент работы в те времена являлся и главным экзаменатором на квалификационных испытаниях. Моммзен при личной встрече с Ивановым был сух, однако одобрил план сокращения масштабов диссертации. Ознакомившись с рукописью, он высоко оценил стиль и содержательные достоинства, однако в 1896 году из-за бракоразводного процесса процесс защиты прервался. 20 декабря 1896 года Иванов всё-таки встретился с Гиршфельдом, и тот принял его «очень вежливо», однако Моммзен 22 декабря не без раздражения заявил, что за давностью срока не помнит ни работы диссертанта, ни своего отзыва о ней, но в конце концов согласился текст перечитать. 5 января 1897 года Моммзен сообщил, что диссертацией недоволен, однако экзаменовать Иванова согласился, и даже дал разрешение ознакомиться со своим отзывом, который никогда докторантам не предоставляли. Отзыв, цитируемый в письме Л. Зиновьевой, завершался так: «Работа г-на Иванова <…> показывает владение богатым материалом <…> тщательное использование филологической литературы, самостоятельное мышление и, наконец, способность изложить разрозненный материал на правильной, хотя и не всегда лёгкой, а зачастую и вычурной латыни. Однако, с другой стороны, я должен сказать, что автор переоценил свои силы и в целом ряде случаев не справился с очень большими трудностями избранной задачи». Я полностью привел эту историю, потому что мне как раз очень интересна научная деятельность Иванова.
       Теперь о прозе жизни. С декабря 1919 года по август 1920 года он заведовал Академическим подотделом и входил в коллегию ЛИТО, возглавляемую В. Я. Брюсовым. Служба обеспечивала хорошее по советским меркам жалованье, усиленный паёк, а также материальную помощь по линии ЦЕКУБУ и Пролеткульта, что позволило семье в 1919—1920 годах большую часть времени проводить в санаториях. Однако даже это в условиях разрухи и военного коммунизма не уберегало от катастрофы: в день Благовещения 1919 года скончалась от истощения и тифа М. М. Замятнина, а у Веры Ивановой произошло обострение туберкулёза. Лёгочными заболеваниями страдали дочь и сын писателя. Из-за разрушения дома, где Ивановы квартировали, в 1918 году им отвели три комнаты в доме № 4 в Большом Афанасьевском переулке, но зимой 1919 года проблема холода и голода встала в полной мере. 8 августа 1920 года, как я уже писал, умерла Вера Иванова. В 1920 году коллегия Наркомпроса под руководством лично Луначарского рассматривала прошение Иванова о поездке за границу. Было принято благоприятное для него решение ассигновать 50 000 рублей одновременно и столько же выдавать ежемесячного жалованья сроком на полгода. Решение было принято, «принимая во внимание болезненное состояние т. В. И. Иванова и его семьи. 4 мая 1920 года Академия наук выдала Иванову сертификат, в котором конкретизировались цели командировки, а именно: подготовка монографии об Эсхиле и «завершение и усовершенствование полного перевода Эсхиловых трагедий» и перевод «Божественной комедии» Данте и составление сопровождающего перевод комментария. В переписке Иванова с А. В. Луначарским и Н. К. Крупской также упоминалось создание в Италии института по изучению славянской культуры, в котором должен был принять участие Иванов. Решение о выезде Иванова по ряду причин затягивалось. В июле 1920 года Луначарский известил его, что выдать конвертируемую валюту или золото невозможно, а вскоре В. И. Ленин приказал отменить ряд запланированных командировок. 18 июля Иванов написал письмо Н. К. Крупской:
«Положение, для меня лично создавшееся, я… назвал отчаянным по следующей причине. Жена моя так больна, что слабеет с каждым днем, и каждый день отнимает у неё остаток сил, необходимых для путешествия, в котором единственно можно усматривать некоторую надежду на её спасение. У неё острый туберкулезный процесс с серьёзными осложнениями в области желудка; температура каждый вечер поднимается выше 39 градусов; она питается только какао. Я устроил её, в ожидании нашего отъезда, на даче. Ей необходимо лечение в хорошем лечебном заведении в горах, может быть — в Давосе или тому подобных курортах.»
       Формальной причиной для отказа в выезде Иванову и другим его коллегам стал инцидент с Бальмонтом, который сразу после прибытия в Ригу допустил ряд антисоветских высказываний. Главным, при этом, являлась позиция зарубежных деятелей, в том числе Мережковского и Гиппиус, и положение Советской России. В августе Луначарский, который рассматривал командировку как гуманитарную акцию, устроил Иванову поездку на Кавказ. Было ассигновано 300 000 рублей и дано распоряжение устроить Вячеслава Ивановича со всеми членами семьи «в один из благоустроенных санаториев на Северном Кавказе (по возможности в Кисловодске) на срок по определению врачей»; решение коллегии Наркомпроса об этом вышло 12 августа.
      28 августа 1920 года он с Лидией и Дмитрием отправился на юг. Из московской квартиры он забрал часть архива и портрет Л. Зиновьевой-Аннибал кисти Сабашниковой. После месяца пребывания в Кисловодске была объявлена эвакуация из-за наступления «зелёных», и семейство Ивановых оказалось в конвое на Баку, о чём Иванов уведомил Луначарского. Оказавшись в Баку, Иванов охотно воспользовался приглашением Азербайджанского Наркомпроса занять кафедру классической филологии Бакинского университета. Научная ассоциация университета утвердила Иванова ординарным профессором постановлением от 19 ноября 1920 года. Несмотря на то, что в городе было плохо с жильём, Ивановым предоставили комнату в корпусе университета. Жить было трудно: Иванов страдал от приступов малярии, подхваченной ещё в молодости во время скитаний; переболел желтухой (вдобавок он злоупотреблял алкоголем). Только через два года семья получила в здании университета двухкомнатную квартиру, но её приходилось делить с домработницей и другом Иванова Сергеем Троцким, который поселился в ванной комнате. С 1921 года возобновилась переписка с Луначарским, в которой повторялись мотивы поездки в Италию: к тому времени за границу выпустили А. Белого и М. Горького. Кем и когда Иванов был приглашён на Пушкинские торжества и как решилась его командировка - до сих пор остаётся неизвестным. Во всяком случае, на это решение повлияло установление в начале 1924 года дипломатических отношений СССР с Италией и Великобританией. В Москве Иванов посетил А. В. Луначарского, возобновив личное знакомство. После пушкинского вечера 6 июня 1924 года Иванов был приглашён на чествование в Обществе любителей российской словесности, куда пришли и Маяковский с Асеевым. Иванов нашёл с Маяковским общий язык в обсуждении поэмы «Про это», хотя и сказал при этом:

«Мне ваши стихи чужды. Я такого построения стиха и такой лексики для себя не могу представить. Но это и хорошо. Потому что было бы ужасно, если бы все писали одинаково. Мне ваши стихи кажутся чем;то похожим на скрежет, как будто бы режут по стеклу чем;то острым. Но это, вероятно, соответствует тому, что вы чувствуете. Я понимаю, это должно волновать нашу молодежь».

    В Москве, когда уже была решена его командировка в Италию, Иванов навестил тяжело больного В. Я. Брюсова. По воспоминаниям В. Мануйлова (бакинского студента, которого Иванов взял с собой), разговор был тягостным: Иванов укорял Брюсова, что тот недолжным образом распорядился своим творческим даром и жизнью, и заявил, что «поэзия не может жить одним только умом. Нужно эмоциональное внутреннее наполнение, прозрение, самораскрытие духа».
В.Брюсов написал:
«Но самое интересное было, конечно, Вяч. Иванов. Он читал в Русской школе о Дионисе. Это настоящий человек, немного слишком увлечён своим Дионисом. Мы говорили с ним, увлекаясь, о технике стиха, и нас чуть не задавил фиакр…»
    Иванов обитал в здании ЦЕКУБУ, где иногда выстраивались очереди визитёров, был, например, Б. Пастернак. Именно сюда пришла Ольга Александровна Шор, которая сильно сблизилась с Ивановым. Значительную часть своего архива, который сохранился в брошенной московской квартире, Иванов передал на хранение в Библиотеку им. Ленина (ныне они образуют фонд 109). Наконец, 28 августа 1924 года - в день Блаженного Августина и ровно через четыре года после отъезда на Кавказ - семейство Ивановых поездом отбыло в Берлин.
     Цель поездки Иванова в Италию была исключительно широка. Ему предстояло работать над переводами Эсхила и Данте, исследовать греческую религию и трагедию, представлять Советский Союз на международном фестивале Биеннале в Венеции и участвовать в создании Русского института археологии, истории и искусствоведения при Государственной академии художественных наук (ГАХН), возглавляемой П. С. Коганом. За организацию Русско-итальянского института Иванов взялся с большой энергией, консультировался с послом СССР и переписывался с П. Коганом и А. Луначарским. Луначарский знал Иванова по «Башне» и неоднократно ему помогал. Тем не менее, 13 февраля 1925 года Луначарский известил Иванова, что основание Русского института отложено по «бюджетным соображениям». В их дальнейшей переписке этот проект более не упоминался, а сам Иванов всецело переключился на свои собственные научные и литературные занятия. Ещё ранее, в январе 1925 года, он определённо сообщал А. Чеботаревской, что не вернётся. В письме Ф. Степуну от 22 марта 1925 года Иванов писал:
«Что же до России… думаю я, что и от неё должно отречься, если она окончательно самоопределится (это шире и дальше, чем большевизм и его политика) как авангард Азии, идущий разрушить Запад.»
    В Италии Иванов пытался реализовать некий проект, который бы способствовал культурному обмену СССР и европейских стран. Одним из вариантов был журнал «Беседа», и Иванов, несмотря на затруднительное финансовое положение, даже ездил к М. Горькому в Сорренто (с конца августа по 2 сентября 1925 года). Однако журнал быстро закрылся. В 1925 и 1926 годах Иванов общался с приехавшими в Италию Вс. Мейерхольдом и Зинаидой Райх, которые заказали ему несколько статей для «Альманаха Театра Мейерхольда», гонорар за которые составил 70 долларов. По истечении очередного срока командировки — 24 июня 1925 года, 1 мая 1926 и 2 сентября 1929 года — Иванов писал заявления в Наркомпрос о её продлении. При этом в апреле 1925 года коллегия Наркомпроса отказала в продлении содержания, но П. Коган устроил Иванову финансирование от ЦЕКУБУ. Новое заявление в ЦЕКУБУ было датировано 16 марта 1927 года и удовлетворено. В 1926 году советские академические организации организовали чествование Иванова в связи с 60-летним юбилеем, он получил адрес от ЛГУ и 3 декабря был принят в число членов-кандидатов ГАХН. Пытался он выхлопотать от ГАХН и пенсию, повторив просьбу в письме к Луначарскому. Однако советское посольство в Риме заявило, что Иванов «ничем себя как гражданин СССР не проявил». Персональная пенсия назначена не была, а Комиссия по научным заграничным командировкам при Наркомпросе РСФСР отказала в продлении командировки постановлением от 16 ноября 1929 года. Далее Иванову пришлось окончательно переходить на положение эмигранта.
    4 марта 1926 года — в день праздника Св. Вячеслава — у его алтаря в трансепте Собора Св. Петра в Ватикане, Иванов присоединился к Католической церкви по формуле В. Соловьёва. При этом присутствовал русский католический священник — отец Владимир Абрикосов. Как и в случае с Владимиром Сергеевичем, произнесение формулы означало присоединение, а не переход или отречение от православной церкви. Более того, Иванов настаивал, что присоединение означает исповедание того, что его Церковь остаётся истинной, восточное святоотеческое предание и русские святые - действительным. Летом того же года Иванова фактически «приютили» в «Колледжо Борромео» — элитном учебном заведении в Павии, где обучались лучшие из студентов-гуманитариев. В 1934 году место лектора в Колледжо Борромео было упразднено. Флорентийский университет единогласно избрал Иванова ординарным профессором кафедры славистики, но муссолиниевский министр образования избрание отменил, так как Иванов не был членом фашистской партии. Почти полтора года Иванов перебивался случайными заработками и оплачиваемой работой в экзаменационных комиссиях.
    После занятия Рима американцами осенью 1944 года Лидия и Дмитрий устроились на работу в военной администрации, что улучшило общее положение семьи; даже удалось взять на длительный срок джип и устроить Иванову прогулку по Аппиевой дороге. С фронта прибыл в его дом Торнтон Уайлдер, в доме на виа Леон Баттиста Альберти в 1945—1949 годах было множество гостей: Жак Маритен - философ-томист, экзистенциалист Габриэль Марсель, оксфордские исследователи Морис Боура и Исайя Берлин. В 1949 году редакция итальянской Католической энциклопедии заказала Иванову статьи о Достоевском, Гоголе и Мережковском, однако написать их было уже не суждено. После короткой болезни, находясь в полном сознании, Иванов скончался в своей квартире в три часа дня 16 июля 1949 года. Похоронен на кладбище Тестаччо.
     После кончины Иванова панихида по нему была проведена в русской католической церкви Св. Антония близ Санта-Мария-Маджоре, и его похоронили на кладбище Верано в склепе греческого Колледжо Сант-Атанасио близ базилики Сан-Лоренцо-фуори-ле-Мура. Перед Ивановым на надгробии стояло имя его первого римского духовника о. Ефрема (де Брюнье). 22 июня 1988 года в присутствии Дмитрия Иванова останки Вячеслава Ивановича были перенесены на кладбище Тестаччо в семейную могилу Зиновьевых. В 1931 году первым там упокоился А. Д. Зиновьев - брат Лидии Зиновьевой-Аннибал. Вместе с Ивановым покоятся его дочь Лидия Вячеславовна и Ольга Шор. Эта могила внесена в число исторических памятников и охраняется международным дипломатическим комитетом (последнее фото).

Стихи Вячеслава Иванова

Льются звуки, печалью глубокой.
Бесконечной тоскою полны:
То рассыплются трелью высокой,
То замрут тихим всплеском волны.

Звуки, звуки! О чем вы рыдаете,
Что в вас жгучую будит печаль?
Или в счастье вы веру теряете,
Иль минувшего страстно вам жаль?

Ваша речь, для ума непонятная,
Льется в сердце горячей струей.
Счастье, счастье мое невозвратное,
Где ты скрылось падучей звездой?

Русский ум

Своеначальный, жадный ум, –
Как пламень, русский ум опасен:
Так он неудержим, так ясен,
Так весел он – и так угрюм.

Подобный стрелке неуклонной,
Он видит полюс в зыбь и муть;
Он в жизнь от грезы отвлеченной
Пугливой воле кажет путь.

Как чрез туманы взор орлиный,
Обслеживает прах долины,
Он здраво мыслит о земле,
В мистической купаясь мгле.
1890

Силой звездных чар от века,
В дни трудов и в дни торжеств,
Посещают человека
Семь таинственных божеств
И ведут чредой священной
Тот же стройный, светлый ход,
Как впервые в храм вселенной
Совершился их приход.
И в веселый миг начальный
Круг заводит Солнцебог,
Как впервые мрак печальный
Только он рассеять мог.

И за ним, с улыбкой ясной,
Сребролукая Луна;
Как впервые в мир прекрасный
Брату вслед пришла она:
Да наставит троглодита
Пользе стрел, труду ловитв...

Ах! И кровь людей пролита,
И пылает пламя битв!
Стал он жить добычей бранной,
Дик и зол, как хищный барс:
И за мирною Дианой
Мчится вслед кровавый Марс.

Но зерно и в снежном гробе
Греет зимний Водолей:
Жизнь смеется мертвой злобе,
Жизнь выводит злак полей.

С ним – торговли труд полезный.
Нет друзей и нет врагов:
Быстрый, хитрый, всем любезный,
В мир летит гонец богов.

А за Гермием, с державой,
Зевс нисходит с высоты –
Образ вечной, величавой,
Неприступной красоты.

Но высокого искусства
Людям тяжек чистый клад:
Их изнеженные чувства
Новых требуют услад.

И, полна богатств и лени,
Стала жизнь безумный пир,
И царицу наслаждений –
Афродиту – видит мир.

Но опасен непрестанный
Праздник: алчность и разврат
И сосед с враждою бранной
Опьяненных сторожат...

И умолкли звуки жизни,
И развеян прах из урн:
На безмолвной, долгой тризне
Пировать идет Сатурн.

И сидит старик и, взоры
В дальний мрак вперяя, ждет,
Скоро ль новый блеск Авроры
Солнцебога приведет.

АСКЕТ

Аз живу, и вы живы будете.
Ев. от Иоанна, 14.19

Как возле павшая секира, –
Коснулась, – во;ззрилась Любовь...
Я вспрянул, наг, с подушек пира, –
Наг, обошел пределы мира, –
И слышал – стон, и видел – кровь.

И стал я прям, и вопль проклятий
Вознес к Любви... И внял я клич:
«Кто взыщет огнь моих объятий?
Кто разделит страданье братии?» –
И, взвизгнув, плоть ужалил бич.

Как зверь, терзал я плоть в дуброве;
Я стлал ей ложем углей жар:
И чем мой подвиг был суровей,
Тем слаще мука, – тем багровей
Горел Любви святой пожар.

Согбенну старцу, дал мне пленный
Страданий демон свой союз:
Он раздувал мой пыл священный,
Я ж – корибант – царь плоти бренной
Плясал под звон победных уз.

И с неба спал огонь кровавый,
И, в нем сошед, рекла Любовь:
«Безумен был твой гнев неправый!
Се, для Моей небесной славы
Не молкнет стон, и льется кровь!

«Я – жертва – жертвенник творила:
Достойны жертв дары мои!
Я мир слезами напоила:
Их сплавит в людях жар горнила
В восторги вечные Любви!

«Зане живу – я жизнь воззва;ла:
Мне ль, не любя, пребыть одной?
О том с живущим Я страдала,
О том со смертным умирала:
Со Мной умерший жив со Мной».

ПОКОРНОСТЬ
  И сердце вновь горит и любит – оттого,
           Что не любить оно не может.
           Пушкин

           Ты любишь горестно и трудно.
           Пушкин

Иду в вечерней мгле под сводами древес.
Звезда, как перл слезы, на бледный лик небес
Явилась и дрожит... Иду, как верный воин,
Устал – и мужествен. Унылый дух спокоен...

Зоны долгие, светило, ты плывешь;
Ты мой летучий век, как день, переживешь;
Мы – братья чуждые, но мой привет печальный
Тебе сопутствует в твоей дороге дальней!
Светило братское, во мне зажгло ты вновь
Неутолимую, напрасную любовь!
Детей творения, нас, в разлученной доле,
Покорность единит единой вечной Воле.
Как осенью листы, сменяясь без конца,
Несутся смертные дыханием Отца;
Простертые на миг соединяют руки –
И вновь гонимы в даль забывчивой разлуки...
Сосредоточив жар, объемлющий весь мир,
Мы любим в Женщине его живой кумир;
Но в грани существа безвыходно стесненный,
Наш тайный, лучший пыл умрет неизъясненный...

Иду. В лазури ночь и веет, и парит;
Светило вечное торжественней горит;
А долу дышит мгла, влажней густые тени,
И тленьем пахнет лес, подобный смертной сен».

Покорность! Нам испить три чаши суждено:
Дано нам умереть, как нам любить дано;
Гонясь за призраком – и близким и далеким, –
Дано нам быть в любви и в смерти одиноким.
1890
* * *
Вчера во мгле неслись Титаны
На приступ молнийных бойниц
И широко сшибались станы
Раскатом громких колесниц;

А ныне, сил избыток знойный
Пролив на тризне летних бурь,
Улыбкой Осени спокойной
Яснеет хладная лазурь.

...И дней незрелых цвет увядший
На пире пурпурном забвен;
И первый лист любезен падший,
И первый плод благословен.

Приложения:
1. Башня Вячеслава Иванова или дом Дернова.
            https://www.youtube.com/watch?v=aJcU9qydA68&t=9s
2. Борис Аверин. Вячеслав Иванов и теория символистов о любви втроем, 21.02.18
https://www.youtube.com/watch?v=mnOv8WZ1yyQ
3. Вячеслав Иванов – русский дионисец (лекция)
https://www.youtube.com/watch?v=at25LjIoI9M&t=1586s 
4. Вячеслав Иванов. "Русский европеец. Башня. В дионисийском танце". Валерий Бондаренко.
Фото:
К.Ф.Юон. Портрет писателя Вячеслава Иванова. 1920