Три письма и три мысли бессонной ночью

Письмо.
Марина Ивановна, Вы не поверите, что я сейчас узнал! Смех сквозь слезы — смех сквозь смерть! На аукционе Литфонда продается ваш автограф за 2 млн рублей. «Мёдон, 30 мая 1930го года»! Тот, что вы М.О. Цетлину оставили… Литфонд на вашем имени заработать хочет, а когда спасать надо было — молчали! Так всегда, Марина Ивановна…
До сих пор в глазах переодически всплывает ваше письмо — то что «посудомойкой в столовую Литфонда»…


Скажем так: тексты, написанные Мариной Цветаевой обладают удивительным свойством — после них всегда хочется писать. Почти сейсмическая активность мысли, пиротехнический процесс движения слов в предложении: все это заставляет мозг двигаться, а значит, неизменно — писать.
Всегда, когда мне не пишется, когда кажется, что мысли совсем очерствели, окоченели, открываю ее письма (все еще ощущается как подглядывание или подслушивание) или прозу и упиваюсь. Правда есть в этих текстах одно но. Ты после них — редко ты, всегда — она. Но, как по мне, в этом нет ничего страшного, все равно что загар от солнца.


Еще одно письмо.
Имярек! Я так устал говорить о любви… я так устал, что не могу просто взять и перестать. Просто замахнуться топором и вырубить это из себя. Бессюжетные стихи? Сюжет то есть, просто он не в них, а во мне, что очень вредит связи с читателем.
Но стихи — это в первую очередь исповедь, а потом только — проповедь.
Из преисподней своих исповедей я каждый раз выкорчевываю по стихотворению о тебе. Как зуб из челюсти. Потом еще месяц кровь глотаю.
Это надо же мне было так влюбиться, чтобы тащить это чувство в себе столько лет! Порой сам удивляюсь как сил то хватает. Знаете, имярек, у автомобилей есть амортизация, иначе говоря — снижение стоимости ввиду износа, так вот у сердца амортизация работает совершенно иначе: чем сильнее износ — тем выше стоимость. Amor и mort, схлестнувшись в едином слове  явили главный закон душевного тяготения.

Разве можно любить двоих? Думаю можно. Просто на каждого любовь своя. Кого-то мы любим долго и не можем «не», как дышать например. С нами эта любовь идет тенью и молчит: обернешься взять за руку — исчезнет навсегда. Это любовь памяти. А кого-то любим иначе, уже другой любовью, не менее сильно, и может быть даже ярче, потому что есть на то иные силы.
Amorальную жизнь веду, и она (любовь) всю жизнь меня ведет. Только куда — не пойму никак…


И еще одно письмо.
Смотрели сегодня жиденькую (ибо раннюю) пьесу Бориса Зайцева «Усадьба Ланиных». Поставлена скучно, глаза закатывались толи от скуки, толи от стыда.
Единственное, что тронуло — гимн Венере, тень ее, сконструированная актрисой убранными за спину руками. Вот она безрукая любовь, — подумал я. Вот она, как свеча — прямая, вся вдоль, по хребту и в небо. Любовь. Без рук, без желания взять, без желания уцепиться, просто стержнем из земли да в небо. И любят по настоящему так. Руки не самое важное. Важно чтобы вертикаль, как шпиль: стремлением в небо, где вся любовь блаженна.

Не понимаю откуда такое желание писать. Точнее я знаю, что всегда хочу писать, просто не всегда получается: мысли как будто жмутся в коридоре, никак не могут дойти до комнаты — до зала, где акустика, где поется и дышится легче и звонче; А в зале этой любовь ощущается иначе. Как в храме. Гимном поется. А потом тебя в этот рот (залу) на полном ходу — целуют. И вот тогда мысли звучат совсем иначе. Господи, как меня давно не целовали. Не сам поцелуй желанен, потому что поцелуй — это завет, скрепление союза душ, желанен как раз союз. Вот это настоящий поцелуй. А все, что было — так, ребячество, игры, шалости. Настоящие мои поцелуи — никогда не существовали, ибо снились и в том мире остались. Тому миру принадлежат. Во снах я люблю до последнего глотка, оттого, наверное, в реальном мире я так одинок. Все там. Ближе к вечности, а значит, быть может, священнее…

30 мая 2025