II. Распад

У меня подгибались пальцы. 
Словно земля уходила. Или глотала вода: 
Это – волна? 
Желания? 
Или стыда? 
Или желания сдохнуть 
со стыдом, 
что родился 
в тухлом 
подвздошном дыхании 
и в "знании", чья вина. 
— 
Я – не человеческая мазня 
на окрапанном алтаре! 
Не требуха на жертвенном камне! 

По ночам, 
когда сознанье рвётся, 
собственная мягкость носа, 
толщина запястья – 
кажутся чужими. 
Надетыми наспех. 

Но в том скрипучем отрезке, 
даже алая кровь 
вытекала не из моего 
саднящегося 
оскопленного 
бессилья. 

Волоски, обугленные 
ресниц, 
липли к чужому храму. 
трущемуся. 
чужому богу. 

Недругом стали бёдра, 
их хруст. 
А воздух под рёбрами – 
стянулся в беззвучный шар. 

Хотя я, 
после того, 
грубо 
отпечатанного 
преступленья, 
орала – 
пока в мозжечке не вскипела белая пена. 
Терла костяшки о стены, 
чтоб через годы 
казалось: отпущено 
это языческое песнопение, 
этот осквернённый обряд 
раздвижения, 
эта жажда 
чужого упокоения. 

Как отсутствие целостности. 

Как присутствие упрёков.