Рассказ солдата

- Нет, я боли не помню – взрывною волной оглушило.
Покачнулся, упал как подкошенный, прямо в траву.
А потом – этот сад… Всё, чем сердце, любя, дорожило,
Вдруг предстало, как сон – драгоценнейший сон наяву.

…Дом бревенчатый, крепкий. Вскипала от ветра калина.
То ли дым, то ли тонкий, пронизанный светом туман…
У заветной калитки стоял с головою повинной:
Удивятся родные – явился не ждан и не зван!
Отворил я калитку. Какая весна, боже правый!
Пахла прелью землица, а яблони - словно в дыму.
Как из курского ада, в прожженной тельняшке кровавой,
Оказался я тут, отчего-то умом не пойму.
А под яблоней – стол. Самовар, да блинцы, да варенья…
Лишь в окопе я понял, каков он – домашний уют!
На блины-пироги я, как в детстве, глядел с умиленьем –
Не меня ли родные к столу вожделенному ждут?
А на лавках дубовых – приснится ж такая нелепость! –
Всё покойники – батя, две бабки, да дядя, да мать…
Я от радости вскрикнул. О, как мне тогда захотелось
Поклониться им в ноги и каждого крепко обнять!
Как устал я с дороги! Присяду на лавку у дома,
Расскажу старикам про войну, про житуху свою…
Но, нахмурясь, отец, погрозил отчего-то сурово
И к родным отдохнуть не позволил присесть на скамью.
И накрыла меня с головою такая досада!
Я же свой! Я же сын! Я люблю вас! Пустите к столу!
Но промолвил отец: «Возвращайся. Тебе – рановато».
И – исчезло видение, кануло всё в полумглу…

Трое суток спустя я очнулся в «тяжелой» палате.
За окном – птичий гвалт. Бушевала, как море, весна.
И старушка-сиделка в невзрачном больничном халате,
Оттирая от грязи и крови мои ордена,
Просветлела лицом: «Вот так радость! Очнулся, касатик.
Не напрасно из пекла тащила тебя медсестра!».
Две недели, как пласт, пролежал я тогда в медсанбате,
А на третьей – крестивший священник меня окатил из ведра…

Комиссован, крещён, не страшусь я ни жизни, ни смерти.
Не ходок, но живой, а живому во всём благодать!
Лишь досадно, что там, на загробном безоблачном свете
Никого из родных не дозволено было обнять…