Я на любовь не зарюсь...

***

Я на зарю не зарюсь,
были б хотя бы сумерки.
Блажью своей спасаюсь,
той, что не знают умники.

Я на весну не зарюсь
и на вторую молодость.
Мне незнакома зависть,
мне незнакома холодность.

Я на любовь не зарюсь,
много своей в запасниках.
Сердце стучит, не старясь,
и утопая в праздниках.

Я на тебя не зарюсь –
в даль отпущу журавлика.
Пусть мне белеет парус
тающего кораблика.

***               

Ты путаешь «Вы» и «ты»,
чему я порою рада.
Стираются все понты,
сметается прочь преграда.

Я путаю «я» и «ты»,
судьбу твою со своею.
Как будто бы с высоты
в ладони звезду согрею.

Я путаю берега
и будущее с прошедшим,
уносит меня река
от умников к сумасшедшим.

Запутаться бы в клубок,
где неразличимы нити, –
как шерсть согревает бок,
чтоб нас согревали дни те.

Я путаю жизнь и смерть,
реальность с потусторонним.
Я путаю топь и твердь,
храним себя иль хороним?

Как хочешь меня зови,
ведь дело совсем не в этом.
А только в одной любви,
понятной одним поэтам.

***

Ты То, что я люблю в тебе,
не Тот, кого люблю.
И это я храню в тепле,
и острое туплю.

«Куда уж ближе», ты сказал.
Да, ближе нам нельзя.
Нельзя, чтобы глаза в глаза,
а мимо лишь скользя.

Ты То, что вижу сквозь тебя,
что вижу за тобой.
Храню, лелея и любя
тот отсвет голубой.

А ты что видишь там, где я
могла быть, если бы…
Что закрывает кисея
туманная судьбы?

Мечта в груди моей печёт,
мы на одной волне.
Но я не в счёт, и ты не в счёт,
а важно То, что вне.

***

Ты не мой и как будто ничей –               
ветка, что я рукой не достала,
пробегающий мимо ручей,
не заметивший губы Тантала.

Занавешено счастье сукном,
и осталось одно только средство –
любоваться свечой за окном,
у которой никак не согреться.

***

Твои слова, пространство утепля,
кому-то доставались в виртуале,
которые ждала я от тебя,
которые дождусь уже едва ли,

которым не сорваться было с губ,
хранимым запечатанным контентом, 
и как ты был теперь на них не скуп,
далёким адресуя абонентам.

Так скуден был обычный мой улов,
пополнивший случайные пенаты...
И я вдруг поняла, что этих слов
мне от тебя теперь уже не надо.

Что как одежда с чуждого плеча,
согревшие чужие чьи-то души,
чужое одиночество леча,
меня они найдут уже не ту же.

Они уже как будто бы б\у,
не по размеру мне, не по заказу, –
те, что не доставались никому,
из неприкосновенного запаса.

***

За то, что не лечит аптечка,
за все мои муки,
пришли мне хотя бы сердечко,
сердечко в фейсбуке.

Не словечко и не колечко,
ведь нас не двое,
но пришли мне сюда сердечко,
оно как живое.

В этом мире, где ласки скупы, 
средь аллилуев, –
как красно оно, словно губы
от поцелуев.

Не дождаться в душе местечка
от дичка и буки,
но пусть будет хотя б сердечко
здесь на фейсбуке.

На желанья, мечты – уздечка,
но из-под ката
пусть пылает в ночи сердечко
цвета заката.

Вопреки наших дней утечке,
смерти-хапуге,
будут рядом наши сердечки
хоть на фейсбуке.

Их не тронет ни тень инфаркта,
ни крах инсульта.
Сохранит их памяти карта
и точность пульта.

Пусть оно лишь всего сердечко,
ещё не сердце.
Я сумею, твоя овечка,
и тем согреться.

Пусть его не услышать стука,
нельзя погладить,
но поможет, когда мне туго,
с тоской поладить.

Не весёлого человечка,
не синий пальчик,
а пришли мне сюда сердечко,
как солнца зайчик.

Как осенний листок в ладони
или парус в море,
тот, с которым уже не тонет
одиночка в горе.

Всё равно оно не напрасно,
хоть и что-то вроде,
словно смерть, что красна, прекрасна,
когда на народе.

***

Между мной и тобой – сквознячок,               
незаметный покуда, не веский,
чуть обдал холодком – и ничо,
лишь слегка колыхнул занавески.

Сквознячок, ветерок, холодок,
это осень уже – неужели?
Не причина ещё, не вещдок,
чтобы вмиг голоса почужели.

Чтоб тепло вдруг из глаз утекло,
чтобы руки оставили плечи,
и как будто преградой – стекло,
отстранив друг от друга далече.

Я молюсь, чтобы тот сквознячок
не разросся в грозу и стихию,
а был словно лесной родничок,
освежающий губы сухие.

Сквознячок — это ведь не сквозняк,
за которым болезнь и остуда,
когда будет метаться – поздняк,
и уже не вернуться оттуда.

***

Я пишу это не для всех.
Я люблю тебя без затей.
Буду слушать твой голос, смех.
Буду нянчить твоих детей.

Этой жизни моей хана,
но ещё есть другой виток.
Для тебя оживёт она
и распустится как цветок.

В красных шапочках знаешь толк, –
так идёт, что не нагляжусь.
Я, конечно, не серый волк,
но ещё тебе пригожусь.

Всё бывает когда-то вдруг.
Это будет другая жизнь.
Бог спасательный кинул круг
и шепнул во сне: удержись!

***

Сколько чистейших огненных слов
кажутся людям бредом!
Всё позатыкано в тьму углов,
всё под большим запретом.

О какая б вблизи стезя,
как бы цвело земное!
Столько сокровищ – и все нельзя!
Ты обокраден мною.

Ты для меня – пейзаж за стеклом,
не солнце, а только блики.
Я же – зеркало под сукном,
цветок, засушенный в книге.

О, сослагательная судьба,
слово, не ставшее плотью,
что обернулось, словно тропа –
ряскою на болоте.

Лучше, наверное, не иметь,
чтоб не жалеть об утрате…
Но как прекрасно было бы сметь!
Как ты мной обокраден.

***

Как выглядят дружба, любовь? Иногда
они на себя не похожи.
И их распознать можно не без труда,
а только почувствовать кожей.

Великая скульпторша, вечный студент,
ютившая их мастерская,
и странный загадочный этот дуэт,
что грязь обходила мирская.

Ей за девяносто, за тридцать ему,
она знаменита, он лузер.
И дом ненавидя её как тюрьму,
он будто бы рад той обузе.

Никто был не в силах понять, объяснить,
сличая столь разные числа,
какая связала их намертво нить,
вне выгод, расчёта и смысла?

Как выглядят ненависть и доброта?
Порою не так, как мы видим.
Одна не приносит другому вреда,
другая прикинется злыднем.

И нежность порой притворяется злой,
упряча себя как улитка,
чтоб не увидали, подняв верхний слой,
под ним драгоценного слитка.

Так резало острого слова стекло,
и грызлись они словно звери,
но всё искупало заботы тепло
и боль предстоящей потери.

Сюжет своей жизни леплю я сама,
порою не так и не с теми,
люблю, несмотря что и смерть, и зима,
и ты как обычно не в теме.

Но «Масловка» эта меня потрясла,
как будто ещё не любила,
как будто она сквозь меня проросла
и что-то там перелепила.

Глядит она вниз из небесных глазниц,
сойдя со страниц и с экрана,
великая жалость любви без границ,
души не зажитая рана.

***

Я лунный луч, ты зайчик солнечный,               
тебе вставать, а мне ложиться...
Ты утром полон, я лишь полночью,
и никогда нам не ужиться.

Не знаю я такого метода…
Пусть даже эту боль залечим,
но надо дальше жить — а некуда,
и незачем, и просто нечем.

***

Я стала твоею частью,
читаю всё по глазам.
Любовь не приносит счастья.
Закройся уже, Сезам.

Любовь моя есть не просит,
пригрелась в своём тепле.
Но счастья мне не приносит.
А главное, и тебе.

Должно быть, её не стою,
хоть замысел был высок.
Мигает она звездою,
уходит водой в песок.

А ведь колосилась злаком
и лунный являла лик…
Любви моей кот наплакал,
а замысел был велик.

Бывало – недолюбила,
бывает – перелюблю...
Любовь совсем не убила,
как хвост по частям рублю.

Закрылась Сезама дверца,
и как мне быть, не пойму.
Кошки скребут на сердце,
что нет работы ему.

***

Я забываю жизнь свою былую,
как золушка волшебный бальный зал.
Но некому сказать «люблю целую»,
как ты в записке каждой мне писал.

Скажу – повиснет в воздухе неловко,
не встретив ничего себе в ответ.
Бессмысленная жалкая уловка
увидеть чьё-то сердце на просвет.

Душа чужая – вечные потёмки,
закрытая для всех грудная клеть,
и хоть перегородки очень тонки,
но эту стену не преодолеть.

А я пишу тебе напропалую,
забыв, что ты всего лишь только друг.
Летят из губ моих «люблю», «целую»,
как шарики воздушные из рук.

Они летят, свои покинув гнёзда,
как им в ответ «не надо» ни долдонь,
и в небе зажигаются как звёзды,
упав тебе оттуда на ладонь.

***

Тот блажен, кто не облажается –               
пусть идёт себе как идёт.
Делать вид, что жизнь продолжается,
что ещё меня что-то ждёт.

Вспоминать осторожно прошлое,
без деталей и точных слов,
и любовь свою понарошную
выковыривать из углов.

Представляя себе опасливо,
прикасаясь мечтой едва,
как мы жили б долго и счастливо,
целый день бы, а может, два.

***

Мой волк не смотрит в лес уже,
он ходит просто по аллее.
Хоть дом ему не по душе
и волчьи ягодки милее,

но он на почту мне строчит,
звонит по телефону первым,
а если вдруг и зарычит –
то это будут просто нервы.

Мой волк как серенький волчок
из сказок, песен, а не басен.
Он о любви всегда молчок,
он совершенно не опасен.

О не оставь меня одну,
не уходи опять надолго.
А сердце воет на луну
и в этом понимает волка.


 ***   
              ...хоть тебе это всё
              совершенно не надо…
              В нашем городе дождь…

Ах, как пела Кристалинская!
Я смотрела этот ролик,
песня мне такая близкая,
да с тобою в главной роли.

Как ты шёл по мокрым улицам,
строил в камеру ухмылки...
Достучится ли, добудится
Кристалинской голос пылкий?

Вопреки певице-умнице
с задушевною руладой –
это всё мальчишке с улицы
«совершенно не на-а-адо...»

Фонари плескались в лужицах,
ты смеялся на экране.
Этот ролик будет слушаться
всеми, кто любовью ранен.

Будь то бабушка иль девочка,
но идёшь ты, знать не зная.
Эта кожаная кепочка
и походка разбитная...

Как живая иллюстрация
твоего там променада –
что тебе, мой друг Горацио,
этой лирики абстракции
«совершенно не на-а-адо...»

***

По другую сторону экрана
я смотрю на дождик шебутной.
Родилась я видно слишком рано,
мне теперь навеки быть одной.

Я люблю бездумно, без огляда,
будто дела нету поважней.
Ну а тот, кому меня не надо,
с каждым днём всё ближе и нужней.

Дождь идёт, и счастья выше крыши,
у меня в бессмертье проездной.
Зелены глаза твои и рыжи,
как им быть положено весной.

Ты идёшь по хлюпающим лужам,
обернувшись вечно молодым,
не дружком, не братом и не мужем,
растворившись в воздухе как дым.

***

Ты поместился весь бы без остатка
в моей судьбе.
Об этом было б горько мне и сладко
сказать себе.

Вошёл бы в душу даже без зазора,
попав в мой след.
Стихи росли бы из такого сора,
что чище нет.

Текла бы жизнь тогда полнометражна,
куда спешить.
И было б нам тогда не так уж страшно
обоим жить.

О где тот мир, что Богом был обещан,
блаженство где ж?
Зачем ещё желания трепещут,
коль нет надежд?

***

Давно уж к тебе не рвусь,
тиха как святая.
Смотрю, как ночная грусть
в окошке светает.

Мир наш не обетованн,
а мог бы открыться.
Он мог бы быть океан,
а вышло корытце.

О, как бы были вольны
слова, словно крылья...
Они бы как валуны,
как волны накрыли.

Ты в них бы как в масле сыр
купался и таял,
и мир, что и сер, и сир,
легко бы оставил.

Но нам не видать в раю
небесного корма.
И я тем словам встаю
ногами на горло.

Печаль моя всё светлей,
почти что бесцветна,
чтоб, слившись с тенями аллей,
растаять бесследно.

***

Для кого-то это наследство,
для кого-то – старьё.
Почему меня тянет в детство,
не в своё, а в твоё?

Что мне в том чернявом мальчишке?
Но впились как репей –
на настенном коврике мишки
и в окне воробей,

и дворовые его игры,
и домашний уют –
в моё сердце вонзили иглы
и забыть не дают.

И хотя ты давно не мальчик,
написал много книг,
но коль где-то порежешь пальчик –
я почувствую вмиг.

Всё живёт во мне твоё детство,
прорастя до костей.
Никуда мне теперь не деться
от твоих повестей.

***

Сирена выла, выла, выла...
И мысль металась как в огне,
что всё, что будет – станет было,
и завтра не проснуться мне.

О вырваться бы из контекста,
нарушив нормы и устав,
как в детство обернуться в бегство,
из точки запятою став...

«Перескочи, пере-что хочешь»,
через обрыв, через войну…
Мне страшно, если ты уходишь,
не оставляй меня одну.

А больше за тебя мне страшно,
что даст судьба безумный крен,
что жизнь останется вчерашней,
уснув под музыку сирен.


***

Ты сказал: «Куда уж ближе?»
Ближе некуда, чем мы.
Ещё дальше было б лишне,
словно пир среди чумы.

Эти светлые беседы,
разговоры ни о чём…
Жизни главные секреты
открывают тем ключом.

Наша дружеская близость
не касается границ.
Не коснётся грязь и низость
незапятнанных страниц.

Друг за друга мы в ответе,
хоть у каждого свой путь.
Будь, пожалуйста, на свете.
Не со мной, а просто будь.

***

Вырвать клок бессмертия у жизни,               
забрести куда-нибудь с тобой,
где не будет этой копошизни,
только свет и воздух голубой.

Где сошлись бы оба наших детства
на ступеньках вымерших дворов,
от которых никуда не деться,
сколько б жизнь ни сыпала даров.

Я с тобою как душа без тела,
что лишь в сон твой может залететь.
Мало ли чего бы я хотела.
Я не смею этого хотеть.

Оказаться бы с тобой в пейзаже
времени, забытого давно,
на странице сказки или даже
в кадре чёрно-белого кино.

На перроне старого вокзала,
где косынкой вслед тебе машу...
Прочитай, чего не досказала,
раньше, чем я это напишу.

***

Это дело наживное –
дом, любимые, семья…
Это – в тело ножевое,
коль тебя не вижу я.

Я тебе давно вручила
на судьбу мою права.
У тебя весна и сила.
У меня одни слова.

То, с чем я богаче Креза –
что мне видится во сне...
Почему-то до зарезу
нужен прошлогодний снег.

Это дело наживное –
счастье, созданное мной...
Это дело кружевное –
строк рисунок неземной.

***

Умирают не от болезней –
от безлюбья, от нелюбви,
от того, что увидишь в бездне
то, какими мы быть могли.

Не гляди на огонь, на небо,
на бегущий речной поток –
ты увидишь, каким ты не был,
как неправ был и как жесток.

Где-то Там всё про нас известно,
все детали житья-бытья.
Если всматриваешься в бездну –
то она поглядит в тебя.

В зеркалах как в порочном круге
отразятся штрихами схем
неглаза, нелицо, неруки,
необласканные никем.

В клетке сердца ютится птица –
отпусти её, не гноби.
Всё забудется, всё простится,
кроме долгих лет нелюбви.

Я бродила, не замечая
ни дождей, ни снегов, в тепле,
лишь любовь одну привечая
и не чая души в тебе.

Посылаю тебе по ветру
то, что было частицей дня:
лист каштана, стиха фрагменты
и ещё привет от меня.

Вот и всё, мне уже довольно,
лишь бы ты был приметой дней.
Умирать от любви не больно.
Проживать без неё больней.


***

Ты уходил, я вслед глядела,
оглянешься иль нет.
И не было мне больше дела,
что с разных мы планет.

Шёл через кладбище ты к дому,
душа летела вслед,
знакомой тропкою ведома,
пронзая толщу лет.

И сквозь кладбищенские комья
мне брезжил тихий свет...
А ты оглядывался, помню,
и мне махал в ответ.

Твой силуэт давно растаял,
как облачко во тьме.
Но Бог все точки над расставил,
и ты всегда во мне.

Уж нет моста и остановки,
года стремглав бегут,
но памяти моей уловки
всё это сберегут.

Душа опять поёт и плачет,
и хочет всё спасти.
От прошлого, что там маячит,
мне глаз не отвести.

***

Давно живу поверх календаря,
большое видя через расстоянье,
всю душу по словечку раздаря
всем, кто нуждался в этом подаянье.

Стара, больна, но более всего
я счастлива. И это не отнимешь.
Так полнолунно это Ничего,
переполняя жизнь мою отныне ж.

Я так полна тобою и собой,
что всё другое было б перебором.
Любви моей сияющий собор
недосягаем пачкающим взорам.

Поверх голов, поверх годов и бед
душа летит в пространство неземное,
в то время как варю тебе обед
и радуюсь, что ты ещё со мною.

***

Сердце билось, колотилось,
поднимало в облака…
Очень многое забылось,
брезжит мне издалека.

Всё слабей и реже брезжит,
где теперь оно — бог весть…
Неужели жизнь отрежет
и последнее, что есть?

Мой любимый вечный мальчик,
уплывающий во тьму,
где-то ты поранил пальчик –
больно сердцу моему.

Пусть цветёт твоя улыбка
как бубенчик на лугу...
Мир качается как зыбка
над пучиною во мгу.