У меня есть маленькая тайна...

***

У меня есть маленькая тайна,
под стеклом запрятанный секрет,
что живёт, не требуя питанья,
собственным сияньем обогрет.

Тайна без свиданий, целований,
без попыток что-либо добыть.
И она не требует названий,
просто есть иль только может быть.

Я училась у неё молчанью,
глубине  немотствующих вод.
Наводнилась доверху печалью,
необъятной, словно небосвод.

Все мы вышли из её шинели,
из её постели неземной.
Тайна, мой секрет полишинеля,
по пятам как тень идёт за мной.

***

Так хрупко маленькое счастье.
Его так боязно спугнуть.
Украсть его у всех напастей,
как с мишкой плюшевым уснуть...

Туманы, серенькие тучки,
дождь, моросящий по стеклу.
Как долго было ты в отлучке,
как стосковалось по теплу.

Пусть только капли, крохи, гроши,
пусть это всё, что мы могли, –
я никогда тебя не брошу,
без лапы ты иль без любви.

***

Все люди – курьеры с посылками,
в которых лекарства, игрушки.
По белому свету рассыпаны,
зачем-то нужны друг дружке.

И каждая встреча случайная –
урок или предсказанье,
судьба ль твоя обручальная
иль, может быть, наказанье.

Не просто так нам встречаются,
к кому нас ведёт дорога.
Не просто так всё случается.
Случайности – почерк Бога.

И я не случайно тоже ведь
кому-то была – не то всё,
кому-то – подарок, может быть,
хотя не подарок вовсе.

И ты, мной во тьме отысканный –
как будто небес награда,
обычный и неизысканный,
но сердцу такой как надо.

Весёлые и печальные,
мы ходим толпой по кругу.
Случайности неслучайные
нас слепо ведут друг к другу.

***

Мы с тобой в одном дожде гуляли.
Как дожди чужих людей роднят!
Наш дуэт в тумане как в вуали
вспышкой солнца был на память снят.

Мы с тобой живём в одном районе.
Что ещё у нас с тобой одно?
Курицу везла тебе в бульоне,
когда ты болел давным-давно.

А она тогда в такси разбилась,
я тебе стекляшки привезла.
Боль моя в тебя осколком впилась,
но тебя как Кая я спасла.

Как же живы в памяти картинки,
кажется, потрогать их могу.
От тепла растаяли все льдинки,
расцвели подснежники в снегу.

Мы одной с тобою группы крови,
на одну луну в окно глядим.
Пусть одной не стала пара кровель,
но со мною ты неразделим.

Могут быть чужими домочадцы,
давний друг окажется чужой...
Но однажды может повстречаться
незнакомец с близкою душой.

Вы его почувствуете сразу
под коммуникабельным дождём,
и любовь, прекрасная зараза,
передастся капельным путём.

***

Снег идёт бескорыстно, бесцельно,
бесконечный, свободный, большой,
словно он существует отдельно
со своей безземельной душой.

В этом мире и крае суровом
не найти мне родного житья.
Неизвестность под белым покровом.
Чьи-то слёзы под видом дождя.

Разбавляю поэзию бытом,
избавляю любовь от себя.
В этом мире отпетом, забытом,
Бог уже никому не судья.

Но я помню, как мы, сквозь разруху,
расплетая судьбы кружева,
сны рассказывали друг другу...
Разве это не степень родства?

***

Когда порою сносит крышу –
всё ближе то, что высоко.
Смотрю на звёздный рой и вижу
своей судьбы калейдоскоп.

В глазах небес ко мне участье:
так ясны, словно в свете дня –
недосвиданье, полусчастье
и мир, неполный без меня.

Окликнут «девушка!» кого-то –
я по привычке оглянусь,
и, кажется, в том мире — вот он –
я на плече твоём проснусь.

Я в это до безумья верю
и тихо говорю «люблю»,
как будто  маленького зверя
в себе голодного кормлю.

Какая сумрачная млечность,
как бледная луна...
Какая маленькая вечность.
Как скоро кончится она.

***               

Быть твоею только частью,
до того мы близки.
Сердце набухает счастьем,
словно тесто в миске,

разум учащённым стуком
заменяя сразу...
Я твою по первым буквам
угадаю фразу.

Я хожу унылой молью,
если не увижу.
И себя заполню болью,
если вдруг обижу.

Твой звонок звенит как будто
колокол по душам...
Стала жизнь весёлым бунтом,
до того ты нужен.

Без тебя была бы адом,
коль не эти крохи.
А любовь беру я на дом,
превращаю в строки.

***

Если кровь, а не водица, –
даже пусть уже седа, –
сердце не освободится,
будет занято всегда.

Я лишь с виду беззаботна,
только кровь стучит в виски –
сердце снова не свободно
от любви и от тоски.

Тщетно разум протестует,
так случается с любой –
свято место не пустует,
там прописана любовь.

***

Остужаю тебя в себе,               
вот уже не так горячо,
вот уже ничего себе,
вот уже не понять, про чо…

Остужаю напрасный пыл,
всё, что выпросила у сна,
чтобы ты навсегда забыл
то, чего со мной не узнал.

Не целую, а дую лишь,
как пирог, остудив недуг.
Сердце, что ты со мной юлишь,
приглуши свой дурацкий стук.

Я забью на дары стихий,
я у Кая займу ледок...
Только как охладить стихи,
самый множественный вещдок?

***

Не для тебя станок, метла,
тот труд, что «красит человека».
Ты хрупок, словно из стекла.
Тебя б не написал Дейнека.
А лишь Моне, Дега, Ватто…
Но слишком тон и контур светел.
Тебя б не написал никто,
неуловимого, как ветер.

***

Мелькала твоя футболка,
охапки травы в руках…
А это судьбы прополка
вершилась на облаках.

Вдруг жалко мне станет цветик, –
останься уж, вырастай...
И как в нарушенье этик –
небесные танцы стай.

Как будто Господня милость
явила свой летний лик...
И всё вдруг переменилось.
В один изменилось миг.

Не знаю, что это было...
Не знаю, что ждёт потом.
О сколько огня и пыла
на месте порой пустом...

Марина бросала в топку
живое за ради строк,
а мне бы живого только,
я в фикции не игрок.

Слова мне важнее строчек,
обыденны и тихи:
«Я дома». «Спокойной ночи».
«Спасибо Вам за стихи».

***

Твой безымянный палец без кольца –
в углы судьбы куда-то закатилось.
Но, сдвинув оба в крапинку конца,
там Божия коровка примостилась.

Так органично смотрится на нём –
как будто это с камешком колечко.
Коровкой божьей ты на миг пленён,
твой пальчик ей – трамплин или крылечко.

Давно он без колечка рос и мёрз,
с коровкой божьей всё-таки теплее.
Она как будто бы из царства грёз
влетела, засветившись на дисплее.

Покоем чистым счастию взамен,
окольцевав твой палец безымянный,
зовя в края нездешних ойкумен
из улицы с названьем Безымянной.

***

Как тосковала по родству я,
как ранил слов твоих наждак.
Но чувство больше существует,
неназываемо никак.

Выглядывая из былого,
как габардин и шевиот,
оно меж фактом и меж словом
живёт и греет нам живот.

Чтоб оставаться осиянным,
себя поглубже затая,
пусть пребывает Безымянным,
как будто улица твоя.

***

Между нами одни слова,
что лелею я и храню,
то, что не очернит молва,
недоступно гнилью, вранью.

Но под спудом они молчат,
не услышанные в тиши,
превращаясь в семью волчат,
одичавших в лесу души.

Я словами погребена,
как под ношей писаных торб.
И такие гнут времена,
что крыла превращают в горб.

На краю, где держусь едва,
овладев мастерством портних,
из крови я крою слова,
ведь они всему голова,
началось всё именно с них.

***

Письмо писала ни о чём,
о том, что жду и жду весну всё,
писала просто, чтоб прочёл,
к листку рукою прикоснулся.

Шумит земная дребедень,
а мне всегда иное мнится.
Как к вечеру клонится день,
к плечу бы твоему клониться.

И, необъятное объяв,
я сохраняю, словно маги,
не переплавленное в явь,
пришпиленное на бумаге.

Не ждущее ничей ответ,
ни смысла не ища, ни выгод,
письмо, летящее на свет,
какой ни есть, а всё же выход.

***

Я не те тебе письма пишу.
Настоящие – не на бумаге,
не подвластные карандашу,
расцветают, как во поле маки.

Расцветают в груди у меня,
их не вытерпеть было б бумаге,
слишком много любви и огня,
но на них не хватает отваги.

И поэтому строчки просты,
те, что пишут не боги, не маги,
не щебечут щеглы и дрозды, –
на экране, а не на бумаге.

Отыщи же их там, где их нет,
разгадай путеводные знаки
по сигналам с далёких планет, –
то, что пишется не на бумаге.

***

Мой голос — не колокол, лишь колокольчик
лиловый, звенящий слезой на ветру.
И строчка моя – это только укольчик,
который почувствуешь, коль я умру.

От прожитой жизни остался лишь кончик,
а ты – как оскольчик, застрявший в судьбе.
Не спрашивай только, по ком колокольчик
звенит или плачет — всегда по тебе.

***

Я слишком тебя люблю,
чтоб воспринимать серьёзно,
но этим не умалю,
когда умиляюсь слёзно:

как птенчик или зверёк,
нуждающийся в опеке,
на нежность к себе обрёк,
что вдруг увлажняет веки,

когда вместо взрослых слов –
блаженный сюсюк и лепет,
как птица несёт улов
и гнёздышко в сердце лепит.

Сильнее те, кто слабы.
Любить как дитя, зверушку,
и тушку своей судьбы
бросать тебе как игрушку,

чтоб сердце твоё – дитя –
лишь тешилось, утешалось,
я буду любить шутя,
душа в себе боль и жалость.

***

Душа, привыкшая к большому,
не приспособится к иным.
Как трудно подойти к чужому
после того, кто был родным.

Как в руку взять ладонь другую?
Чужая это ведь ладонь.
Не пожелаю и врагу я
любить уже немолодой.

Ты руку тянешь через бездну,
в которую вот-вот свалюсь,
и кажется, что я исчезну,
коль за неё не уцеплюсь.

Два мира бьются в рукопашной,
со смертью жизнь накоротке.
И, кажется, уже не страшно
твоей довериться руке.

***

Кто придёт из друзей на похороны,
кто над урной прольёт слезу?
Кого нет уже, кому по хрену,
в шумном городе – как в лесу.

Окружают нас люди разные,
кто надолго, а кто – свалив.
К нам чужие приходят праздновать,
горевать приходят свои.

Кто-то дарит сирень и ландыши,
без кого-то пуста земля...
А придут ли они на кладбище,
или, может, приду ли я?

Будто там это будет видеться,
что за глупый напал зудёж?
Будто там я смогу обидеться,
если ты ко мне не придёшь.

***

Влюблюсь ли в кого, на кого-то молюсь ли я –               
всё это иллюзия, только иллюзия.

На слово куплюсь ли, в стихах оголюсь ли я –
всё это иллюзия, только иллюзия.

Опомнюсь, очнусь, от тебя отдалюсь ли я –
вот это, боюсь, что уже не иллюзия.

Не вера, не детская радость и резвость –
трезвость.

***

Семь бед — один ответ,               
итог предельно сужен.
Но жаль, ответа нет
того, который нужен.

Смешалось всё и вся,
кто тут истец, ответчик,
ответ твой унеся
из ласковых словечек.

Пусть сколь угодно бед,
я все приму их стойко,
мне лишь один ответ,
всего один и только.

На все мои слова,
на все мои вопросы,
на всё, что жизнь дала
и что беру без спроса,

на что попутал бес,
на что упало в бездну, – 
ответ из-под небес,
единственный и честный.

***

Я твои собираю улыбки,
словно слитки, осколки планид,
золотые мои это рыбки,
что аквариум сердца хранит.

Пусть мешочки порой под глазами,
кое-где седина на висках,
но улыбка взметнётся как знамя,
как родник долгожданный в песках.

И в ответ улыбнётся несмело
в щель небесную хмурый Игрок...
Всё могла, ничего не сумела,
лишь тебя сохранить между строк.

Чтобы ты в этих строчках купался,
не уплыл, словно рыбка в моря...
Я хочу, чтобы ты улыбался
той улыбкой, что только моя.

***

Нас связывает провод, трубка
и ставшая родною речь.
И это всё настолько хрупко,
что нужно нежить и беречь.

Нельзя использовать уловки,
отталкивать и возвращать,
а только гладить по головке,
а только холить и прощать.

Чтобы ни битв, ни эволюций,
ни тени фальши и игры,
и лишь тогда в один сольются
такие разные миры.

Любовь кохает, отдыхает,
она – не жертва и не труд,
а вечной бабочкой порхает,
где прочие как мухи мрут.

***

Я столько лет уже тебя люблю,
но каждый день по-новому как будто.
То воспаряю, словно во хмелю,
то замираю, мудрая как Будда.

Всё та же в зеркалах, но не внутри,
и каждый стих иначе как-то начат.
Что б ни пиши я и ни говори –
слова всё те же, но всё больше значат.

Таких богатств не снилось королю,
их, может быть, не слыхивал сам Сорос.
Вот написала: я тебя люблю,
а хочется ещё раз, и ещё раз...

Ты можешь быть здесь вовсе не при чём,
не уличён, невинен, непричастен.
Но что-то скажешь просто ни о чём –
и я уже битком набита счастьем.

***

Телефон надрывается.               
На том проводе ты.
Голос твой прорывается
из глухой темноты.

Я не слышу за шорохом
или шумом воды
то, что близко и дорого,
что сильнее беды.

Так звони же неистовей,
долго трубку держи.
Только вместе мы выстоим
в этом полчище лжи.

Удержи меня голосом,
светлым, словно ветла,
пусть далёким, как полюсом,
но с запасом тепла.

И хватаюсь за трубку я,
как за то, что хранит,
обнимая то хрупкое,
что прочней, чем гранит.

Если ж вдруг – ну на случай тот,
что умру – извини,
ты же диск всё накручивай,
всё равно мне звони.

Я услышу ту музыку,
где бы я ни была,
напрягая все мускулы,
закусив удила.

Если что-то и померло –
хоронить не спеши.
Не вычёркивай номер мой
из смартфона души.

Мир усеян обрубками
молчаливых ягнят
и неснятыми трубками,
что звонят и звонят.

***

Как бы ни было тошно –
голоса слышу весть.
Ты – последнее то, что
у меня ещё есть.

Жизнь свою замедляю
отдаленьем конца.
На кого оставляю
дорогого птенца?

На небес попеченье,
если скроюсь в раю.
О, какое свеченье
у судьбы на краю…

***

Любовь запоздалая,
немного усталая,
от холода съёжилась, сжалась.
Держу её втайне я,
одно очертание,
не столько любовь, сколько жалость.

Сыновне-дочерняя,
звездою вечернею
видна только ночью во мраке.
В глаза не бросается,
её не касаются
венчанье, печати и браки.

Она нелюдимая,
неисповедимая,
бредёт по заросшей дороге,
замёрзшая, снежная,
по-прежнему нежная,
слагаясь в горячие строки.

Здесь только гостит она…
Увы, не прельстит она
уже ни лицом, ни нарядом.
Любовь моя поздняя,
останется кто с нею,
когда никого больше рядом?

С танталовой жаждою
вхожу уже дважды я
в плывущую медленно Лету.
Сквозь слёзы в гортани я
одно очертание
увижу ушедшего лета...

Глядеть, как за далями
растаяли здания,
сподобившись крошкам-домишкам…
Прощай, моя звёздочка,
соломинка, косточка,
любовь моя, поздняя слишком.

***

Планету мне как Принцу не прибрать.
В своём дому бы навести порядок, –
среди стихов, заполнивших тетрадь,
заброшенных одежд, небрежных прядок.

Но мысли вновь стремятся не домой.
Судьба, ты только это подари хоть...
Хочу, чтоб он был счастлив, это мой
каприз ли, блажь, душевная ли прихоть.

Пусть будет счастлив сколь угодно с кем,
беспечною улыбкою искрится
и никогда не мается в тоске
инопланетной Маленького принца.

А я, как тот прирученный дружок,
всё буду ждать шагов, что изнеможат,
и плакать оттого, что хорошо,
так хорошо, что лучше быть не может.

***

Если жизнь распалась на запчасти
и собрать уже не в силах их,
заведите дома банку счастья
для мгновений памятных своих.

Вот билет счастливый мой трамвайный,
камешек с заветного холма, –
все мои секретики и тайны,
спрятанные в сердца закрома.

Вот ракушка с сочинского пляжа,
пёрышко, влетевшее в окно…
Для кого-то просто часть коллажа,
для меня – в прошедшее окно.

Вот бессмертник от подруги с Крыма
с запахом дурманящим степным,
что уже растаял струйкой дыма,
но жива письма того теплынь.

Вот колечко, что дарил любимый,
что теряла, а потом нашла.
Всё, что за большую жизнь скопим мы –
в сущности не стоит ни башла.

Лишь остатки этой жизни сладки,
как февраль, что плачет без чернил,
как обёртка горькой шоколадки,
что когда-то ты мне подарил.

Кто я, фетишистка, крохоборка,
идолопоклонница любви?
Собиратель прошлого восторга,
чего нет давно, как ни лови?

Я аборигенка, берегиня
всех мгновений чудных, божьих искр,
без чего зачахнем мы и сгинем –
птичьих писков, рисков, детских игр.

И чем жизнь грубее или злее,
все следы сметая на земле,
я всё больше холю и лелею
каждый миг, исчезнувший во мгле.

***

Помнишь, завели мы банки счастья?
С той поры прошло уже семь лет.
Счастье то рассыпалось на части:
жёлудь, лист, автобусный билет,

детское лицо на фотоснимке,
стих-экспромт и камень-оберег…
Помнишь, как мы вымокли до нитки,
как тепло укутывал нас снег?

В эти банки мы тогда сложили
то, чем жизнь согрела невзначай.
А потом обычной жизнью жили.
Счастье, ты прости и не серчай.

Но храню я тот билет счастливый,
старый жёлудь, камень-оберег
и всё то, что в жизни торопливой
ты не уберёг или отверг.

***

«Никто» помножить на «ни с кем»
и вычесть жизнь, добавив тайны –
мой новый адрес на песке,
витальный или виртуальный.

Там разговаривают сны
и память делится бесценным,
там письма с индексом весны
и фотографии по стенам.

Не на костях, не на крови,
мой домик карточный невинный...
Он склеен из моей любви,
и в нём твоей есть половина.

Мой домик из папье-маше
на самом деле очень прочный.
Шалаш мой с милым на душе,
воздушный замок мой песочный…

***

Что от меня останется? Лоскуты               
жизни, разбросанной по интернет-изданьям.
Что ещё? От меня останешься ты,
полу-реальное выпестованное созданье.

Что от меня останется? Поворот,
тот, за которым Леты сомкнутся волны.
И, как всегда, безмолвствующий народ,
что без меня, увы, далеко не полный.

Что от меня останется? Дом и кров,
там, где жила, любила, цвела, старела.
Мир, в котором и я наломала дров,
но, догорая, любимых своих согрела.