Прошла куда

Светофор. Улица живая. Ритм машинный.
Он услышал ее. Зачем же обернулся?
Голос резкий, гневный, будто нож сквозь тину,
О несчастье крикнул, что в душе увязло:
«Реанимация!.. Больница!.. Сроки!.. Дали!..
Нету дела никому!..» — и сбросила трубку.
Тень отчаянья, что крылом задела.
Онемелый взгляд… И вот она — шагает!
Рядом. Ровно. Не сбавляя хода.
Почему? Он не спросил. Застыло тело.
Видит только: пряди длинные, печальные,
И рука… Господь! Рука обожжена!
Кровь и плоть алеют, кожу сняло пламенем,
Шрам живой, кричащий в уличном просторе.
Он идет. Ему неловко. Стыд кольцом сжимает горло.
Он не готов к такому откровенью боли,
К встрече с бездной чьей-то наяву.
«Стой! Отвернись! Не гляди! Не смей!» — шепчет совесть.
Он замер. Закрыл глаза. Дыханье сперло.
Открыл… Пустота. Где ты, тень страданья?
Исчезла. Растворилась в людском море.
Он рванулся вдогонку! Бег! Толкотня!
Лишь чужие спины, лица безразличные,
Что ему не нужны, как песок пустынный.
Стыд клубится смрадом, жжет изнутри, как та рука.
Он бежал не за ней — от себя бежал,
От трусливого жеста, от взгляда, отринутого.
Вот он, стыд! Он — ком в груди свинцовый,
Он — холодный пот на лбу в июньский зной,
Он — осознанье: мимо чьей-то бездны
Прошел, как все, не видя, не вникая.
Он не заслужил любви — лишь долг судьбе платил,
Без участия, без сердца, без огня.
Теперь в глазах навек — рука обожжена,
И гулкий крик: «Никому нет дела!»
И тишина в ответ… Его вина.
И нет прощенья. Только стыд. До дна.