Песнь о вечном страннике

I

Восход сребристый тихо землю тронул,
И мир вздохнул сквозь тонкий саван мглы.
На западе ещё таились стоны
Ночных ветров и призраков иглы.
Но он — в пути. Его шаги без цели,
Лишь звёздный прах в глазах его блестел.
И в светлом сердце, где когда-то пели,
Остался лишь незримый, тайный плен.

II

Он шёл, как тень, что тянется за светом,
Как мысль, бегущая за смыслом дня,
С рюкзаком снов и пеплом всех заветов —
И с тишиной, что громче крика дня.
Его не ждали в залах и палатах,
Ему не кланялись ни трон, ни град,
Но он был вольным — в звёздных результатах
Он смысл искал и не искал наград.

III

— Зачем ты странствуешь, без рода, крови? —
Спросил старик у старого костра.
— Не знаешь ты ни долга, ни оковы,
И не ведёшь ни плуга, ни пера.
Где твой очаг? Где дом твой и родные?
Кого зовёшь ты в снах, в тоске земной?
— Я знал когда-то имена иные…
Теперь я брат лишь небу и весной.

IV

Я видел князей, строящих чертоги,
Я видел, как пред златом гнутся лбы.
И как пирует власть на чуждом боге,
И как кладут на трон цветы мольбы.
Но я искал не злата и не трона —
Я слушал в рощах дум моих прибой…
Моя страна — весна среди бугона,
Мой гимн — ночной звезды простой отбой.

V

Он шёл — и шёл. Летели дни, как птицы.
И старились леса, и гибли льды.
Он знал: порой достаточно приснится,
Чтоб вновь взойти на круг своей беды.
Но — шёл. В глазах была звезда и боль,
В руках — лишь стих, да хлеб да пыль дороги.
Он был один. Он знал: его роль —
Молчать за всех. И говорить от многих.

VI

В распутьях дней, где камни — как молитвы,
А клёны — словно тени мёртвых книг,
Он слушал мир. И не было защиты
От тишины, как выстрел, быстрых блик.
Земля жила — корежась, умирая,
И пела смерть сквозь ласточек и медь...
Но он шагал, не кляня и не зная,
Зачем дано идти — и не успеть.

VII

Он видел поле: чёрное, как шрамы,
И дом без крыши, и скелет печи.
Он шёл туда, где плачут даже храмы,
Где Бог молчит, и молкли палачи.
И женщина, поджав под платье ноги,
Смотрела в даль, где гибли сыновья.
— О странник, что ты знаешь о тревоге?
— Я не был мужем. Я — сама тропа.

VIII

Я видел смерть. Она мне пела басом,
Как будто мать, уставшая от бед.
И каждый час звучал тяжёлым гласом:
«Ты всё пройдёшь. Но — никуда билет».
Я ел кору, я пил из луж и ливней,
Я проклинал и звёзды, и зарю…
Но всё искал: хоть отблеск, хоть обрывки
Той правды, что забыли на краю.

IX

И ночь пришла. Свернулась у дороги,
Слоняясь, как нищенка в рваньё.
И стали в темени видны чертоги
Того, что сердце звало бы к себе.
Он встал. Он знал — не будет возвращенья.
Он знал — конец. И, может быть, покой.
Но вдруг взошло в груди его прозренье —
И стало тяжело… и всё — легко.

X

— Я был, как вы. Я плакал, бился, падал.
Я шёл один, я знал и тень, и страх.
Но в этом мраке, что в себе я складывал,
Я нёс звезду — не в небе, а в глазах.
Не ждите знаков. Не молите тронно.
Мы — странники. Мы пыль на языке.
Но если жить — то пусть уж не бездонно,
А с песней, что останется в реке.

XI

И в тот рассвет — как будто из преданья —
Над горным хребтом встал хищный алый свет.
Он встал, как гнев, как вечное прощанье
С землёй, где больше правды в смерти нет.
И он стоял — один, меж двух утёсов,
Как капля сна, застывшая в дали.
И слышал: шли. Без криков. Без вопросов.
Шли те, что всё забыли… но до конца не смогли.

XII

Они пришли — из тьмы, из пепла, из-за боли,
Из деревень, где был лишь пепел снов.
Шли с ним молча. Без флагов, без воли —
Лишь с пустотой, как формой вечных основ.
Он не взывал. Он не давал обета.
Он не пророк. Он даже не герой.
Но каждый видел: в нём живёт примета,
Что путь один — но он уже другой.

XIII

А он... он чувствовал: уходит с тела
Последний жар, последняя строка.
И кровь в висках стучала, будто смело
Сама звала: к звезде, в конец, в века.
Он рухнул. Лик — на пыльной кромке кручи.
Глаза — в закат. В груди — уже не боль.
И кто-то крикнул: «Он ушёл… и нам бы тоже лучше!
Теперь идём! Теперь найдём покой!»

XIV

…И шли. Сквозь век. Сквозь строй и сквозь пожары.
Несли в груди тот самый странный взгляд.
И в каждом — отблеск слова без фанфары,
И в каждом — путь, где страх уже не брат.
И в памяти остался: не предсказан,
Не назван он — и всё же свят.
Так в нас живёт, и голос не оказан,
Что шёл один — и стал… путём другим.