Ситцевый ветер. Вместо эпилога

          Ничего не знал об николашиной кончине Михаил Игнатьевич Винавер, да и не мог знать. Но в этот день у него особенно болело сердце, и на лекции недоумевавшим студентам-филологам Ленинградского университета пришлось несколько минут сидеть в ожидании, пока любимый педагог, прижавший левую руку к груди, снова начнет говорить.
          Не знала о смерти Николаши и Варвара Степановна. Она теперь всецело отдалась заботе о восьмилетней Олёнке и пятилетнем её брате Никитке, которых забрала с усыновлением к себе из детского дома.
          Дед Ефим теперь сам гонял людское стадо за болота. Иногда, на местах постоянных стоянок, он задумчиво смотрел на непримятую траву возле себя. Один раз, «аккурат на сороковины», когда небо над лугом кипело серыми тучами, он вздохнул вверх и произнес: «Кланяйся своим, да не забывай наших…».
          Авдотья теперь частенько звала к себе Пахомыча, просто придумывая для него какую-то несрочную или пустячную работу, иногда даже помогая, если требовалось. Трудовой десант всегда заканчивался обедом, сытным и горячим, чаем с клюквой, долгими воспоминаниями былой жизни и обсуждением злободневных новостей. При этом Авдотья смотрела на соседа не так, как раньше – с теплым спокойствием, не мешая его гордости и не давая ему погружаться в одиночество. 
          Что-то странное произошло с Пахомычем. Старик совершенно перестал слоняться по селу и мучить логовчан бытовыми конфликтами. Каждое утро вместе с Крючком он приходил на автобусную остановку, глубоко и обстоятельно интересовался, кто, куда и по какому вопросу уезжает. Если провожать было некого, он курил с Федором, шофером автобуса, рассказывая, кто должен приехать вечерним рейсом из районного центра и просил того лично проконтролировать.
Теперь никто не видел Пахомыча выпившим. Вместе с тем старик с готовностью откликался на любую просьбу о помощи, работал с непонятным односельчанам рвением, словно что-то упустил в своей жизни и сейчас пытался нагнать.В свободное время он возился с Серафимой, которой сказали, что Николаша уехал по важным делам, но оставил Крючка, чтобы пёс за ней присматривал. 
          Почти каждое утро воскресенья Пахомыча в сопровождении Крючка можно было видеть у николашиной могилы. Он единолично, никому не уступая это право, съездил в соседнее Вязьмино на кузню, заказал и оплатил из своих сбережений массивный, кованый ажуром крест, установил его, не дожидаясь годовщины, смастерил небольшую скамейку и посадил вдоль оградки цветы. Приходившие на кладбище люди из вежливости делали вид, что не замечают, как старик, сидя на скамейке, тихо, но увлеченно разговаривал с табличкой на кресте, иногда взмахивал руками и украдкой улыбался, а потом долго молчал, грустно глядя в небо.   
          В Барсучьем Логу его уже никто не называл по прозвищу – только Иван Пархомович…