Бабушка

Правое колено вдруг пронзила острая, ноющая боль – совершенно на пустом месте, даже без какой-то возможности постонать или поохать. Словно из другого мира звучали ей самой её же слова:

- Ох, батюшки…

Стараясь не упасть, она стояла у стены, в глазах почернело, и всё, что только что было вокруг: люди, стены, асфальт, далёкое светлое небо – всё стало таким же чёрным, как и её старость – беспросветным, бессмысленным и ничего не значащим.

«Постою немного и потихонечку…» - держась за стену и куда-то мерно передвигаясь, бабушка делала один шаг, другой шаг, правая рука опиралась туда, где должна быть стена, ноги неуверенно смещались в ответ на движение, но чаще вовсе не двигались, только дрожали, и больше сил уходило на то, чтобы просто стоять, чем на то, чтобы сдвинуть хотя бы на дюйм вперёд стопу.

Вот: надо немного поднять ногу, неуверенно выставить вперёд, и одно только ожидание грядущей боли заставляло дрожать, а на высохшем, цвета древнего пергамента лице с глубокими морщинами, будто бы старость должна обратить её в дерево – на её старом лице мелькали такие блестящие – почти бриллиантовые слёзы – о, прекрасный мир! – сколько красоты ты сотворил этой грядущей болью! – сколько неимоверного хрупкого чуда создал ты – какие ещё ужасы и терпкости жизни готовишь ты ей – и, верно, всё стерпит она… - а бабушка шла и шла, потихоньку свет возвращался , окружение возвращалось из глубокого спрятавшего весь мир небытия, и то, что раньше было былью, а следом лишь кратким бывшим раньше мигом – теперь возвращалось – смутными, неясными силуэтами, которые обретали всё более привычные черты для ослабшего зрения, и уже совсем в нескольких метрах лавочка, а сумка в руке кажется обрела вес, только недавно казавшаяся просто неподъёмной и несуществующей, по телу проступил пот, одновременно заставляя дрожать – и на лице бабушки проступила улыбка. И вот она, отпустила стену, шагнула с болью и прихрамывая вперёд – и снова и снова, и снова – и присела на лавочке. Села и вдруг начала быстро-быстро дышать, будто пробежала невероятный и длинный марафон, а с лица не сходила улыбка – чуть выдвинув, помогая руками, ноги вперёд – бабушка смотрела в небо, щурилась и улыбалась, в сумке была бутылочка воды, она открыла её, отхлебнула, снова улыбнулась, немножко отодвинулась от края лавки облокотилась правой рукой о край – прикрыла глаза и замерла…

Тишина, ветерок, лёгкий шум и тёплое согревающее солнце – какая-то боль в голове, какая влага на волосах – и снова и снова, и снова…

А весёлые парни стояли и смеялись над бабушкой:

- Ловко ты её – бабац! Бабац! В два удара! –

А в сумке у бабушки: яблочное пюре, маленький пакетик сока и две шоколадки – по одной в день, внучке, ведь она скоро приедет – на все выходные… и сейчас дочь звонит и звонит в дверь, и никто не отвечает… а парни всё смеются и смеются, и голова бабушки – в ярко-красном нимбе крови, и кровь всё капает и капает с лавочки… А внучка спрашивает маму: «А где бабушка, мама?» И нет ответа дитя…

А поднимет голову бабушка – и пригреет её господь своею дланью – и ступит она смело и побежит, не ведая боли, по прохладной траве младой – и хоть печально ей, пройдёт и минует всякая печаль её. Теперь минует. Как и всякая боль…