ветер звенит в ушах

Сгибаюсь в точке, где ребро трётся о бетон.
Опять и опять. Здесь нечем дышать, ведь воздух, как масло. Густое. И в горле – ком. Сварщик отбивает шлак твоих букв. Посмотри на окалину век и на лифт,
который больше не едет. Боль – это всё, что тобой действительно движет. Я захожу в кабину. И там запах ржавчины, совершенно невыносимый. Страх и застоявшийся пот.
Кнопки мерцают в ритме тревоги. И на стекле, ничей отпечаток. Слышится звук ломающегося металла, гулкий удар.
Ритм становится неровным и спотыкающимся, а голова в облаках. Несоизмеримая пустота. Страдать нужно во благо. Ветер звенит в ушах. Какая у жизни механика? Рот сухой. Язык к нёбу прилип. Любовь – это рыбная кость, что подыхает со скрипом. В плеере пыль. Любовь тебя погубила, дав тупую надежду. За окном дымят трубы. Их серость навряд ли конечна, но небо не потолок. Мой голос умолк. От мыслей о Фолкнере. Концепция есть, но нет убедительной сути. Конденсат твоих губ стекает по арматуре. Холодный, словно слеза, что навсегда в тебя заползла, нежданно-негаданно. Я тебя не загадывал. Жизнь – это зигзаг. Писать об этом не в радость. Петербург убивает, но заставляет скучать. Никто, кроме бога не оценит старания и стенаний ночных. И вновь. Слышится хрип, унизительный вдох.
Ритм замедляется, становится монотонным и давящим. Да кого ты любила, это было так давеча. Вы соглашаетесь? А я соглашаюсь,
но с чем? С тишиной, которая грудную клетку сдавила. Соглашаюсь, с Сансарой. С движением по кругу, по лестнице вниз, которая  меня ведёт наверх? Или к боли смешной в пояснице. Увы, но из неподвижности искру не высечь, но, может быть, ожидание вылечит. Я просто исчезну, вместе со светом. Флуоресцентным и мёртвым, выжигающим горло.
А потом обнаружу, что меня стошнило наружу, но я запихал это обратно. Быть собой неприятно. Ритм срывается в хаотичный стук. И нет в этом поэзии, как плакать под музыку, как целовать чьи-либо ноги. Осьминоги тебя схватили под корень.
Руки сильно дрожат. Сухожилия, словно струны натянуты. И, вот-вот, лопнут уже.
Нежность в желе, как железо. Время стекает по стене, как липкая грязь. Ты не любила ни капли, лишь объятия скальпеля. И стендапы Стендаля в сандалиях. Здесь. Никто. Не придёт, ибо двери заварены. Газом отравляющей тишины. Остаётся лишь слушать, как сердце стучит некрасиво.
Оно неисправно. Я вновь соглашаюсь. С тем, что тело – лишь клетка мясная. Из усталости
ржавчины, разъедающий твой кожный покров. Остров надежды залит алкоголем.
Жить надо безропотно. Я соглашаюсь с тем,
что выхода нет, что нужно просто принять, боль, что виски разрывает. Тиканье часов замедляется, превращается в одиночные, редкие щелчки. Это вдох, но без выдоха.
Не стоит любить, объективно. Затруднительно в целом, писать о чём-то глубоком, когда внутри дыра, которую ничем не заполнить. Тебя никто не запомнил. Ранимым таким быть точно нельзя. Мне снится печаль и улыбка твоя, которая вначале была настоящая. Выверни душу и утони там. Жизнь состоит из расплаты. Я поставлю заплатку, поставлю палатку и продам своё барахло. Моё сердце остановилось и замерло. Я бы взял сегодня мерло, но в грудной клетке сверло. Это всё чушь, очередного философа, под соевым соусом. Мечтаю остаться без снов и слов из соломы, что горят достаточно быстро. У меня пустые канистры. Со смыслом кумыс. Горы посуды разбитой. Тебя никогда не простят, если ты безразличен, да и в целом значения не имел. Между нами длинный пробел. Очень жаль, что все краски поблекли.