Сцена восьмая трагедии Иисус

               Иисус

               трагедия


                СЦЕНА VIII


Крепость Антония, претория наместника Иудеи прокуратора Понтия
Пилата. Пилат восседает на кресле, стоящем на помосте перед
плацем, где происходил суд над Иисусом Назареем. Рядом с ним на
помосте стоит первосвященник Каиафа в сопровождении Ханана,
священников и старейшин Синедреона, которые снова отказались,
как и в прошлый раз, войти во внутренние залы претории: быть в доме
язычника в день пасхальных обрядов считалось у иудеев осквернением.


                Понтий Пилат

                (говорит Каиафе с едва скрываемой насмешкой)

                Мне доложили, что во время казни
                Завеса Храма разорвалась вдоль.
                Рассказы очевидцев так несвязны.
                Святейший, рассказать мне сам изволь:
                Как же случилось, что тот брус огромный,
                Которого мощней я не видал,
                Вдруг оказался палкою некчёмной,
                И, расколовшись, занавес порвал?
                В Святое всех Святых открыл прореху,
                Где вы скрывали в таинстве закон.
                Открылось всё — язычникам в утеху,
                Что вы в веках таили испокон.
                Быть может Бог ваш, лишь ему под силу, —
                То сотворил, прогневавшись на вас?
                И что-то неугодным Богу было,
                Что совершалось в этот самый час?

                Каиафа

                (зло посмотрев на Пилата)

                Пути Господни неисповедимы
                Их смертному простому не понять.
                Но стены Храма также невредимы,
                И та же в них незыблимая стать.
                Узнаем мы, чем знаки эти были,
                Коль будет Божья воля нам дана.
                И, что они от нас на время скрыли,
                Узнаем непременно мы сполна.

Входит Центурион Лонгин и, поклонившись Пилату, докладывает о
приходе Иосиф из Аримафеи — богатого, уважаемого в городе человека,
члена Совета, который не принимал участия в суде Малого Синедриона,
потому что сам был тайным приверженцем Иисуса.


                Центурион Лонгин

                Иосиф здесь пришёл Аримафейский.   
                Иегемон, принять — он просит вас.
                Его вопрос, как понял я, житейский,
                Но, всё решает только ваш приказ.

Понтий Пилат кивает ему согласно и тот, повернувшись, подаёт знак
рукой Иосифу Аримафейскому, стоящему поодаль — приблизиться к
прокуратору. Тот подходит.


                Иосиф Аримафейский
            
                (поклонившись)

                Приветствую тебя, о, прокуратор!
                Прости, иегемон, что помешал.
                В речах я скован. Ныне — не оратор.
                Как обратиться, всё тут я решал.
                Прошу, отдай ты мне Иисуса тело,
                Казнённого сегодня на кресте.
                Та весть ко мне внезапно долетела,
                Когда я возвращался в темноте.
                Прошу, не позволяй им в общей яме
                Его смешать с останками воров.
                Не ровня он разбойникам грехами.
                Не будь к нему по смерти так суров.

                Понтий Пилат

                (удивлённо)

                Постой, постой! Ты говоришь о смерти?
                Он три часа лишь на кресте распят!               

                Иосиф Аримафейский

                Да, это так, иегемон. Поверьте.
                Иисус уж мёртв, но лишь с креста не снят.

Понтий Пилат медленно в задумчивости встаёт с кресла и поднимает
глаза на центуриона Лонгина, стоящего неподалёку за спиной Иосифа
Аримафейского


                Понтий Пилат

                (немного нервно)

                Центурион, скажи мне — это шутка?
                А, впрочем, кто шутить посмеет так?
                Возможно, что лишился он рассудка
                И впал в беспамятства глубокий мрак?

                Центурион Лонгин

                (твёрдо)

                О, нет, иегемон! Я был свидетель,
                Как Назорянин умер в три часа,
                Как покидал земную он обитель,
                Как закричал он, глядя в небеса:
            — Вновь на Твою я уповаю милость;
                Тебе я, Отче, славу воздаю.
                Мой близок миг — Писанье совершилось!
                Мой дух в Твои я руки предаю! —
                Я двадцать лет при казнях и распятьях.
                Порой — день, два — Голгофа не пуста —
                Распятые там корчились в объятьях
                Когтистой лапы жуткого креста!
                Но, — чтобы вдруг, и, смертного простого,
                Смерть вырвала из лапы в три часа —
                Я не припомню случая такого,
                Свидетелей — не видел сам в глаза.

На некоторое время в воздухе повисает тишина, в которой только
слышны размеренные неспешные шаги прокуратора, сосредоточенно
задумавшегося над чем-то. Неожиданно он останавливается и
обращается к Иосифу Аримафейскому


                Понтий Пилат

                Снимите тело и похороните
                С обрядами, как требует закон.
                Но, вечер близок, так что поспешите —
                Не пропустите время похорон.

Иосиф Аримафейский облегчённо вздыхает и пытается незаметно для
присутствующих передать прокуратору кошель с деньгами. Сначала
тот привычно потянулся за деньгами, но, неожиданно передумав,
отстранил кошель тыльной стороной ладони. Иосиф с удивлением
посмотрел на него, но, ничего не сказав, поклонился особенно
глубоким поклоном и ушёл.
В это время из глубины покоев послышался какой-то лёгкий шум,
шаркающие шаги и перед всеми предстаёт Иуда Искариот. Он очень
изменился за эти несколько часов — волосы его всклокочены, глаза
горят безумным блеском, всё тело дрожит. Он едва ли
осознаёт, где находится и постоянно оглядывается, словно кто-то
следует за ним


                Иуда Искариот

                (почти шёпотом, указывая левой рукой куда-то
                назад, а палец правой подносит к губам)
               
                Он там один висит во тьме распятый,
                И никого там, кроме стражей, нет.
                Он — как цветок, рукой жестокой смятый,
                Что всем на посмеяние воздет.
                Я не смотрю — он поднимает очи,
                Я поднял взгляд — он тотчас опустил.
                Мне кажется — он про себя... хохочет.
                Терпеть всё то —  я не имею сил!

Обхватывает голову руками и опускается на колени, раскачиваясь

                Нет! Не должно всё было так случиться!
                Но, в чём же был наивный мой просчёт?
                Сумел я всем, чем должен, поступиться
                И сделал всё, что подсказал мне... чёрт.
                Теперь лишь понял, как я был обманут
                Надменным и жестоким сатаной.
                Пусть силы ада все из тьмы восстанут,
                И тащут поскорей меня с собой!

Иуда медленно поднимается на ноги и взор его горящих глаз обращается
на первосвященника Каиафу и сопровождавших его Ханана и священников:

                Я согрешил и нет мне в том прощенья,
                Что, кровь невинную Иисуса вам предав,               
                Взял на себя и ваши прегрешенья, —
                Ваш замысел жесток был и кровав!
                Я гибну, но чего-то не хватает,
                Чтобы быстрей ускорить мой конец...

Взгляд его скользнул по стоящим у стены мешкам с зерном, забытым,
видимо, прислугой. Наверху лежит свёрнутая верёвка. Улыбка пробегает
по лицу Иуды. Он берёт верёвку и проводит ею себе по щеке.

                Вот вещь совсем удобная, простая —
                У каждого ведь в жизни свой венец!...

                (усмехается)

                Но, только должен за верёвку плату
                Внести здесь непременно в этот час.
                Восполню я сторицей ту затрату —
                В другой уж не увидимся мы раз.               


Иуда резко взмахивает рукой и из развязанного кошеля веером
взлетают тридцать серебряников, которые, на мгновенье блеснув в
воздухе, падают на головы архиереев, не сразу понявших, что это,
и в ужасе стряхивших с себя монеты, которые со звоном раскатились
по каменному полу. Иуда заливается громким злым смехом, глядя на
перепуганных священников, поворачивается и убегает. Слышится его
затихающий безумный смех. Собрав рассыпанные Иудой серебреники,
обескураженные, ворчащие священники и Каиафа поспешно
поклонившись прокуратору, уходят.
Понтий Пилат, с интересом наблюдавший за всем происходящим после
появления Иуды, произносит:


                Понтий Пилат

                Мне кажется, что это был Иуда, —
                Хоть ранее его я не видал?
                А он — неглуп, хоть и с душою плута.
                Под занавес урок им преподал.
                Тяжёлый день сегодня мне достался.
                Пожалуй, он добавил мне седин.
                Но вот вопрос в душе так и остался...

Поворачивается и медленно удаляется в глубину зала. Неожиданно Пилат
оборачивается, долго смотрит, размышляя, и, наконец, задумчиво произносит:

             ...Ужель и правда — был он Бога сын?

                Занавес медленно закрывается.


                КОНЕЦ.

http://stihi.ru/2024/07/06/1997