Шестьдесят 1

Задонье. Ноябрь. Листочки гнилые.
Ленивость. Табачным угаром дышу.
В стихах отекстованы мысли былые.
Но весь этот месяц почти не пишу.

Духовно хандрю, подпевая пластинкам,
уставшим от рожи небритой моей,
от старой иглы, бороздящей их жилки,
и песен своих в бестолковости дней.

Стараюсь не думать (и множить страданья),
ведь часто слыхал, что порой мудрецы,
задавшись вопросами о мирозданьи,
сходили с ума, предвещая концы.

Бескрылие стало возможностью ползать,
привычной способностью ввысь не летать,
ходить в примирённо-смирительных позах
и быть в безопасности, и не порхать.

Моё разномыслие стало похожим,
сведясь с паре истин и дюжине тем,
заползшим под чуть пожелтевшую кожу
каким-то наркотиком без теорем.

Презренная старость, которой боялся,
какую всегда ненавидел и клял,
я принял, и ею вполне пропитался,
и даже слегка полюбил, как узнал.

На первом пороге к 70-летью
стою, вспоминая, что было со мной.
За окнами ветер играется в ветвью,
грядёт промерзание тверди земной.