Воспоминания. Начало. Часть1. Ростов Великий

Начало. Ростов Великий

Почему не помню ни одного лица и ни одного человека при жизни в Ростове Великом, хотя мы уехали из города, когда мне было уже пять лет? А жила я вместе с мамой, бабушкой и старшей сестрой, и были соседи и какие-то дети. Я помню всего три момента. Первый: ощущение мягкой, шелковистой, равномерно  невысокой (словно газон, которые теперь в моде делать на дачах) зелёной-зелёной травы и одновременно – чувство высоты, будто я сижу на какой-то горке и смотрю на всё, что происходит внизу… Но в памяти остались только ощущения, никаких подробностей из того, что же там внизу. Второй - слеги, что окаймляли участок земли за домом, у которых любила почему-то стоять и смотреть куда-то дальше. И третий: солнце в небе, когда собирали щавель около какой-то воды, и взрослые, и ребятня, но я вдруг отстала, заглядевшись на небо и солнце, будто впервые увидела огромность и солнечность мира. Про щавель и всех, кто был рядом, забыла, а только небо и солнце и их отражение в глади воды! Вот этот момент позже снился, потому ещё, наверное, ярко запомнился. Когда спросила у мамы, что за горка была, на которой любила часто сидеть, и было ли то озеро Неро со щавелем на берегу, мама, к моему большому разочарованию, рассказала, что горкой была крыша погреба во дворе, заросшая травой, а  щавель рвали не у озера, а у пруда, который был почти рядом, за церковью. Но я будто бы впервые видела солнце на разлитой голубизне. Этот момент многие годы иногда повторялся во сне всё с тем же особенным чувством открытия.

     Сестра говорила, что мы с бабушкой ходили в ближайший лес за ягодами. Мама рассказывала, что ездила в Углич и Борисоглеб продавать какие-то вещи по просьбе богатой соседки и тем самым зарабатывала и нам на молоко и даже сметану, которой смазывала на мне места, пораженные диатезом, вызванным какой-то аллергической реакцией. А после бомбежки во Ржеве, где жили до осени 1941года, уже в эвакуации, в Ростове Ярославской области, нас поселили сначала в полуподвальной комнате, где шныряли крысы, и меня, уже восьмимесячную, укладывали спать, оборачивая где-то раздобытой ватой, в оцинкованном корыте, установленном на столе, ножки которого помещали в тазы с водой, таковой была защита от крыс. Дом стоял у железной дороги, рядом с какой-то церквушкой (её не нашла, точного первого адреса не знаю). Жаль, что не спросила в своё время, звонили ли колокола в Ростовском кремле, или только в церкви, недалеко от которой мы жили. Папа, не знаю, когда именно, но смог выбраться в отпуск на несколько часов к нам и был потрясен условиями, а которых мы жили. Он добился того, что нас переселили в двухэтажный каменный дом номер 20, по улице Коммунаров, дом для эвакуированных семей военных из Ленинграда, подселив к одной тяжко заболевшей женщине, за которой маме надо было ухаживать. А после её смерти, мы остались жить в этом доме. Папа на фронте, жить надо на что-то, и мама устроилась работать на сахарный завод, дома оставались я с трёхлетней сестрой и бабушкой. Со слов мамы самым большим лакомством была патока (отходы от производства сахара), которую иногда выдавали на работе.
---   ---   ---   ---
Родилась во Ржеве, в сорок первом.
На Вокзальной - новая листва.
Первыми в пожаре утром серым
тот вокзал и дом мой, номер два.

Из убежища с сестрой и мамой -
на машины — в тихие края!
Сорок первый, жесточайший самый,
по отца рассказам знаю я.

До раненья, осенью, летнабом
на фанерном стареньком У-2
в точки вражьи по заданью штаба
бомбы слал и крепкие слова.

Бензосклады немцев под Козельском -
заревом в ночи — рукой отца!
Госпиталь. Пехота. В перелеске,
в кубинских окопах — вой свинца.

Под деревней Фёдоровской — поле -
(та же Родина!) черно — зимой!
Танковое кладбище до боли
ранит пахаря. Но снова — в бой

шел отец, через Угру — ко Ржеву
медленно — вперед, за пядью пядь,
43-й год — и только к севу
удалось захватчиков прогнать,

страшною ценою. В эшелоны -
всех, кто выжил, за Белёв, на юг,
подключив штрафные батальоны.
Впереди сражений новый круг.

И потери… Вера закаляла
мужество советского бойца,
как бы он не выглядел устало.
Не забыть отцовского лица

на военной карточке, под Курском,
что висела на стене моей,
над кроватью, в городишке русском
тех эвакуационных дней.

Дней голодных, у печи — холодных,
дней — в подвале, с сыростью — в дожди.
Стены цвета жижицы болотной.
От сухого кашля боль в груди.

День так долог! Лучше спать с мечтою
о вечернем празднике втроём
с кипятком и сахарною соей,
патокой покрытым сухарём!

Просьба в пустоту и слезы: «Хлеба!»
Только солнце требует: «Живи!»
ЩАвель у пруда, вода и небо -
в мире столько света и любви!

Я — жила. И дождалась Победы.
И отца живого дождалась.
И сегодня с памятью беседы
поколений укрепляют связь.
---   ---   ---   ---
     В Ростове и Борисоглебе уже в юности я побывала.  Места, дом, в котором мы жили, нашла. Дом стоит ныне  на пересечении улицы Коммунаров (бывш Большой Заровской) со Спартаковской улицей, почти рядом с церковью (ул. Коммунаров, дом 14)  святого Леонтия Ростовского на Заровье (Год постройки:1772, Престолы: Леонтия Ростовского, Смоленской иконы Божией Матери, стиль Барокко) и неподалеку от единственной действующей тогда (по описаниям в интернете) церкви Толгской Богоматери.
     Вспомнила, что в нашем доме была деревянная лестница на второй этаж. Позже узнала, что дом знаменит тем, что это первый каменный частный дом (купца Емельянова), построенный в городе, ибо кирпич, из которого построен, нестандартного размера, из таких в те годы складывали только храмы, стандарт на заводах уже появился несколько позже. Дом объявлен памятником архитектуры государственного значения, ныне требует реставрации.
--  ---  ---  -
Ростов Великий.
                Мне три года.
В траве – по пояс или выше...
И главная моя забота:
опять не оказаться лишней
средь разновозрастного люда,
сбирающего в раже рьяном
листы щавЕля возле пруда
и далее – по всем полянам.
Но,
     оторвавшись от земного,
случайно голову закинув,
в разливе мощном голубого
свою другую половину
я обретаю,
                радость солнца
переполняет,
                жжёт призывно
всё существо.
                Тот миг вернётся
ещё не раз.
                Он неизбывно
во мне все солнечные лЕта.
Тех, кто был рядом, облик таял,
забота скрылась незаметно.
А луч на годы
                след  оставил.
-  - -   -
     Сохранилась фотография: мама и мы, две доченьки в красивых нарядных платьицах, то ли привезённые папой, то ли присланные в посылке ранее. Я смотрю диковато, нахмурившись, исподлобья, а сестра – смело и широко раскрыв глаза. Мама очень серьёзная и худая. Это первая фотография моих детских лет. Родители описали мне первую встречу с отцом. Старшая сестра, увидев папу и коробку конфет, запрыгала, закричала, что узнала папу по фотографии и прильнула к нему. Я стояла в кровати испуганной букой и жалась к маме.
     Как ни странно, кое-что помню во время переезда нашего из Ростова в Москву (в Германию ехали из Москвы), а именно как, прощаясь, долго стояла возле тех самых слег, и как сидели потом на каком-то вокзале, где было много народу с тюками, узлами, чемоданами, и я сидела тоже на каком-то из узлов, и мне всё это почему-то очень нравилось.
       -   -   ---
Жизнь в городе древнем не сдюжила память
с младенчества до окончанья войны.
Лишь небо, и воды, и солнце! И пламя
в печи, когда в зиму мы были больны.

Отъезд. И дороги глазами ребёнка:
мелькание в окнах полей краевых
и тёмного леса... И лиц — киноплёнкой —
на станциях людных и проходных...

Узлы, чемоданы и дети — вповалку,
и сумрак вокзальный, и мой полусон
в любви и покое, отзывчиво сладком,
под гулы пространства, слепой перезвон...

О, Небо! Дороги, убоги и бЕдны
мне снились как чудо, как милость Твоя,
в немецком уюте послевоенном,
где годы жила офицера семья.

Далее - ГЕРМАНИЯ