Этажи судьбы. Глава 13

Глава 13.
Версия 1929. Баг в лифтовом протоколе

Часть первая: Кнопка, которой не было

В Москве моросило так, как будто небо зависло в бесконечном цикле while(плачу). Город был сер, как консоль без подсветки.
Меер Кацман, 34 года, программист на Python, жил на пятнадцатом этаже и давно подозревал, что его лифт — портал в ад. Или, в лучшем случае, в отделение «Почты России».

Он не верил в мистику, богов, или то, что обновления Windows выходят вовремя.
Но в ту ночь лифт повёл себя странно — и это говорит человек, который однажды видел, как сосед-музыкант перевозил в нём контрабас, ковер и тещу одновременно.

Меер стоял в рубашке с мемом «404: Life not found», держа в одной руке пластиковую бутылку с колой, а в другой — старенький Kindle с американской визой, вложенной между страниц «Герцена».

Он только что закончил стрим на YouTube под названием:
«Почему я не уехал: крик души в 1440p»

— Четвёртый раз за неделю накидываю про эмиграцию. Это уже не протест, а карьера, — пробормотал он в пространство, нажимая кнопку вызова лифта. — Осталось только получить подписку от Госдепа.
Лифт приехал как всегда — с упрямым звоном, будто он не хотел ехать. Раздвижные двери открылись медленно, как если бы лифт сам раздумывал, пускать ли пассажира с таким цинизмом в глазах.

Кацман вошёл.
Стены кабины были облезлые, с надписями:
«Катя + Даник = ;»
«Тихонов — лох»
и загадочное «USA 4ever», нацарапанное ключом.

Он потянулся к кнопке «1», но вдруг увидел что-то странное:
между кнопками «3» и «4» теперь была ещё одна — квадратная, чёрная, без подсветки. На ней — латинскими буквами, выжжено, как клеймо:
"USA"

— Шуточки ЖКХ? Или я в модификации «Панелька Ultimate Edition»? — хмыкнул Меер и нажал.

Кабина дёрнулась, как если бы лифт сам удивился этому выбору. Свет мигнул. Экран над дверью, обычно показывающий этаж, затрещал, замигал, и вдруг выдал:
"Version 1929: Booting…"

Затем лампочки погасли, и только глухое вибрационное гудение охватило пространство.
— Вот теперь точно баг. Или сон. Хотя, скорее всего, баг во сне, — подумал Кацман, но спать не собирался.

Он попытался позвонить, но телефон не ловил. В ушах раздавался странный хрип — будто радиоприёмник пытался ему что-то сказать, но говорил по-латыни.

А потом двери открылись.
И всё стало... другим.
Двери лифта разошлись медленно, как занавес в театре, где давно не было зрителей. Меер вышел, но шаг был неуверенным — как будто пространство за порогом не подчинялось законам, которые он знал.

Перед ним простирался холл — высокий потолок, арочные окна, витражи с потускневшими ангелами.
Потолочные люстры, похожие на канделябры, мерцали мутным желтоватым светом, будто не лампы горели, а фитили изношенного времени. Стены были обиты бархатом — винного цвета, с прожилками, как на иссохшей крови. В воздухе пахло пылью, табаком и чем-то металлическим.

Меер оглянулся: за его спиной лифт исчез.
Просто исчез. Ни дверей, ни шахты — только стена, гладкая и немая, как забытая могильная плита.
Он медленно подошёл к ближайшему окну.
За ним — улица. Но не та, что он знал.
Узкие мостовые, тёмные автомобили с хромированными радиаторами и люди — в пальто и шляпах, будто вышедшие из старого кинопроектора. Воздух дрожал, как кадр на обгоревшей плёнке.

Никакого Google Maps.
Никакого СТАРБАКС с овсяным молоком.
Никакого СТАРБАКС вообще.

Перед ним расстилался Манхэттен, только не тот, что светился в рекламных баннерах IT-компаний, а серый, дрожащий от холода и безработицы. Лошадиная повозка проскрипела по булыжной мостовой, оставив за собой след навоза и времени. Пар из люков валил в небо, как если бы под городом варилось нечто древнее, живое и голодное.

Сбоку кто-то закричал:
— “Read all about it! The market’s crashed! Hoover's finished! Buy while your soul's still worth a dime!”

Продавец газет — мальчишка лет десяти с лицом, которое, казалось, уже видело забастовки, побои и похороны. В руке он держал стопку свежих, чёрно-белых обоев без Wi-Fi.

Меер инстинктивно засунул руку в карман — за телефоном.
Пусто.
Второй карман — тоже пусто.
Нет кошелька. Нет паспорта.
Нет карточки «МИР» — его последней надежды в России.
Нет вообще ничего, кроме крошек от печенья, которым он заедал стресс ещё в лифте.
Он начал понимать.

Он никто.
В нью-йоркской депрессии.
Без документов. Без Wi-Fi. Без Python.

Какой-то мужчина в шляпе и длинном пальто, с лицом цвета банковского отказа, остановился рядом, оглядел его снизу вверх.
— Что за акцент? Восточная Европа?
— Э-э, ну, как бы, да... Изра... Россия.
— Вы коммунист?
— Нет! Я — программист!
— Это звучит как разновидность.
— Я... пишу код. Автоматизация. Big data. Машинное обучение...
— Машины? Вы хотите взорвать машины?
— Нет-нет, я не троцкист!
— Вы работаете на СССР?
— Я работал на «Сбер».
— Что это? Секретный банк?

Мужчина вытащил записную книжку и начал что-то царапать. Второй — в форме, с дубинкой — подошёл ближе.

— Покажите ваши документы, сэр.
— У меня их нет. Я... ну, я из будущего. Я приехал на лифте.
— Лифте?
— Да, он был... мистический.

Полицейский склонил голову, как будто услышал опасное слово.
— Мистический лифт, говорите? Вы в курсе, что тут действует закон о депортируемой шизофрении?
— Я клянусь! Я просто хотел попасть в Америку! Сделать стартап! Я умею в Django! В React! В YAML даже!
— Это какие-то революционные лозунги?
— Это фреймворки!
— Так это вы? Один из тех, кто поджёг механический коммутатор в IBM?

Меер выпрямился:
— Подождите. IBM в 1929 уже есть?
— Есть, и мы присматриваем за такими, как вы. Любая непризнанная технология — это диверсия.

Сейчас мы проверим ваши карманы.
Полицейский сунул руку в его пиджак и вытащил... брелок от лифта с надписью 313. Он посмотрел на него, потом на Меера.
— Чёрт. Опять этот номер.

Мужчины переглянулись.
Атмосфера сгустилась.

— Ну что ж, мистер Кацман. Похоже, вы у нас не просто безработный. Вы — метафизический нарушитель. Добро пожаловать в Америку. Не та, о которой мечтали.

Столкновение с суровой Америкой

Он шёл вдоль улицы, которая, по карте из его памяти, называлась Брайтон-Бич-авеню. Но ни одного «здрасьте». Ни одной "лавашной". Ни «Светланы и партнёров». Ни "бурека с картошкой".

Песок у берега был тот же — серый, холодный, вкраплённый мусором. Но дома были низкие, кирпичные. Много флагов. Мало людей. И те, кто были — смотрели как на тень. Как на предупреждение.

Он шел, шаркая, в пиджаке, который уже не соответствовал ни погоде, ни эпохе, ни классовому положению. На углу он заметил витрину парикмахерской.
Там была табличка.

“No Jews. No Dogs.”
"Нет входа еврееям и собакам"

Он остановился. Моргнул.
Табличка осталась.

Чуть дальше, у входа в закусочную с жареной печенью и плакатом «Irish Blood, American Spirit», висело другое объявление:

“Coloreds & Hebrews — Service at Back Door.”
"Черные и евреи обслуживаются с черного хода"

Он отступил на шаг.
Машинально.
Как в детстве — от сцены в фильме, где герой узнаёт, что он мёртв.

Только теперь фильм — это он.
Мимо прошла женщина в фартуке, с хлебной корзиной. Смотрела прямо, будто его не существовало.

Сзади послышался гудок — фургончик с надписью “Italian Ice & Jobs for Christians” медленно выкатывался на перекрёсток.

Меер закрыл глаза.
Он вспомнил, как стоял у кофейни в Москве на Тверской. Как сердито ругал бариста за то, что тот перепутал латте с миндальным и овсяным молоком.
Как смеялся в офисе над "diversity hiring", как над тупым HR-мемом.

Как мечтал о Нью-Йорке, полном возможностей.
Где он?
Где этот Нью-Йорк?
Где Whole Foods?

Где LinkedIn с приглашениями на позицию Junior Backend Developer с релокацией?

Ответа не было.
Только ветер.
Он свернул в подворотню. Там было темнее, и пахло солёным тестом и углём. В тени стоял старик с газировкой в стеклянных бутылках. Он что-то бормотал, будто молился, но не на английском — что-то похожее на идиш.
Меер шагнул к нему.

— Простите, — сказал он на русском. — Вы… говорите по-еврейски?
Старик поднял глаза. Долго смотрел. Как сквозь.
— Ты рано пришёл, — произнёс он, медленно.
— Что?
— Здесь тебя ещё нет. Никого из вас здесь ещё нет. Ни тети Сони. Ни «Золотого ключика» и его хозяина - хитрого канадца Пети.

Ни Залика с «Одесскими пельменями».
— Я… просто… хотел…
— Хотел в Америку?

Старик сделал паузу.
Поднял палец вверх, будто показывал не на небо, а вверх по времени.

— Америка — не твоя. Пока. И ты — не её. Ты чужой. Ты не нужен здесь.
Не сейчас.

Меер шагнул назад. Он чувствовал, как что-то внутри начинает гудеть — лифт? память? — всё спуталось.

— Я программист, — слабо сказал он. — Я могу быть полезен… хоть кому-то.
Старик усмехнулся.
— Здесь не любят полезных. Здесь любят понятных. А ты — слишком сложный. Слишком из будущего.

Он подошёл ближе.
Его глаза были тёмными, но не страшными. Скорее, усталыми.
— Если ты хочешь остаться — будь тенью. Если хочешь вернуться — ищи лифт.
Но он уже не там, где ты его оставил.

И исчез.
Буквально.
Растворился в утреннем тумане, как логика во сне.

Меер остался один, посреди Брайтон-Бич, которого ещё не существовало. Среди домов, в которых не родились его будущие соседи. Среди вывесок, которым он не верил. И среди слов, которые звенели в голове.
Ты рано пришёл.

Сюрреалистические попытки выжить

Он нашёл IBM.
Дверь была тяжёлой, бронзовой, и щёлкнула с таким звуком, будто запирала саркофаг. Внутри пахло озоном, маслом и страхом. Мужчины в белых рубашках ходили между массивных табуляторов, как священники между алтарями.
Он подошёл к стойке. Положил перед секретарём лист бумаги, аккуратно вырванный из блокнота, на котором он размашисто написал карандашом:

Meyer Katzman
Programmer | Backend | Python | AI Enthusiast | MongoDB | Ex-Sber

Секретарь прочёл, моргнул. Поднял брови.
— Programming?
— Программирование?
— Yes. Coding. Computer logic. Scripts.
— Да. Код. Логика для компьютеров. Скрипты.

— You mean... sewing machines?
— Вы имеете в виду... швейные машины?

— What? No. Software. Logic trees. Databases. Artificial intelligence.
— Что? Нет. Программы. Деревья логики. Базы данных. Искусственный интеллект.

— Artificial what?
— Искусственный… что?

Из глубины офиса вышел человек в жилете, с лицом банкира и телом мясника.

— Are you here from the Communists?
— Вы тут от коммунистов?

— What? No! I’m from the future.
— Что? Нет! Я из будущего.

— From the what now?
— Из… чего, простите?

Меер вытащил из своей сумки предмет, который берег как реликвию.
MacBook Air. Компьютер – макинтош.
Молча положил его на стойку. Аккуратно открыл крышку.
Секретарь закричал.

— It’s alive! He’s got moving glass!
— Оно живое! У него шевелится стекло!

Один из работников вскочил:
— It’s a demon! A Jewish machine! He’s calling lightning through the glass!
— Это демон! Еврейская машина! Он вызывает молнию через стекло!

— No, no! Это просто… это... battery-powered Unix system! Послушайте, это... просто интерфейс!
— Нет-нет! Это просто… система на Unix, работает от батареи! Просто интерфейс!

— Call the police!
— Вызовите полицию!

Через три минуты его выволакивали на улицу. Крышка MacBook хлопнула, как крышка гроба.
Позже он стоял на углу, держа коробку с очками, найденными на улице. Продавал их прохожим, примеряя каждому с фразой:

— See the future. I’m a prophet. In 90 years everyone will have Internet. And TikTok. People dance. But no one’s happy.
— Увидите будущее. Я — пророк. Через 90 лет у всех будет интернет. И TikTok. Все танцуют. Но никто не счастлив.

— What is Tik-Tok? — спросила дама в шляпе.
— Что такое Тик-Ток?

— Like a newspaper. But in 15 seconds. Only worse.
— Как газета. Только за 15 секунд. Только хуже.

— You insult the Bible.
— Вы оскорбляете Библию.

Она ударила его зонтиком. Дважды.
Он побрёл дальше.
За ним уже ходили: кто-то считал его сумасшедшим, кто-то — агентом СССР, а кто-то — евреем-магом, скрывающим золото в подошвах ботинок.

Меер пытался объяснять. Прятался. Искал лифт. Искал намёк.
Однажды ночью, в промозглом тумане, он вбежал в телефонную будку — просто спрятаться от дождя.
Поднял трубку.
Хотел услышать обычный гудок.

Но вместо этого услышал голос. Не человеческий. Холодный и металлический.
— Transition to next version initiated…
— Переход к следующей версии запущен…

— Resuming previous session…
— Возобновление предыдущей сессии…

— Code 313: Return? [Y/N]
— Код 313: Вернуться? [Y/N]

Он застыл.
Будка задрожала.
Окна потемнели.
Циферблат рассыпался в светящиеся кнопки.
Он понял: вернуться — возможно.
Но куда?

Женщина в вуали и выбор без исхода

Он не помнил, как оказался в вестибюле старого отеля.
Потолки — выше, чем небо,
ковры — глуше, чем тишина,
а на стенах — фотографии людей,
у которых не было лиц.
— “Welcome, Mr. Katzman.”
— Добро пожаловать, мистер Кацман.

Он вздрогнул.
Женщина.
Словно вытканная из дыма.
Вуаль скрывала её лицо, но голос — нет.

Он был странно знаком. Как будто слышал его в детстве, в старом радиоприёмнике, когда настраивал волну и натыкался на шорох пустоты.

— “You came through the wrong door. And now you must decide.”
— Вы вошли не в ту дверь. А теперь должны выбрать.
Он хотел спросить, кто она. Но горло было сухим, как пыльник в серверной после пожара.
Она провела рукой — и на столе перед ним оказались два предмета.

1. Стеклянный жетон, внутри которого двигались цифры — как будто код загружался в сновидение.
2. Старая газета, выцветшая, хрупкая. Заголовок:
“Man disappears after claiming he was from the year 2025. Police blame Bolsheviks.”

(«Мужчина исчез после заявления, что прибыл из 2025 года. Полиция винит большевиков.»)

— “The coin brings you back.”
— Жетон вернёт тебя.

— “But with it… all this will be gone. Your memory, your name, even your anger at Moscow.”

— Но вместе с ним исчезнет всё: память, имя, даже твоя злость на Москву.

— “You'll return. But not as you.”
— Ты вернёшься. Но уже не собой.

Он смотрел на стекло, как на зыбкий экран.
А потом — на газету.
Внизу — размытая фотография. Мужчина, похожий на него. Только взгляд был другим: пустой, как после format c:.
— “And the other choice?” — спросил он.
Она коснулась газеты.

— “Stay. Here. In a time that does not want you. That fears you. That punishes what it cannot understand.”
— Остаться. Здесь. В эпохе, которой ты не нужен. Которая боится тебя. Которая наказывает за то, чего не понимает.

Он хотел рассмеяться.
Но это уже было не смешно.
Мир за окнами исчез — осталась только эта комната, этот выбор.
Он больше не чувствовал времени. Только странную боль под кожей — словно код вшивали обратно в плоть.

— “Why me?” — выдавил он.
— Почему я?

Женщина молчала.
И только потом прошептала, как радиопомеха:

— “Because you asked to leave. Not many do.”
— Потому что ты сам попросил уйти. А это делают не многие.

Он закрыл глаза.
Словно кто-то подсунул команду из кем-то написанного  кода, который в этом времени ничего не значил.
Он протянул руку к жетону.
Он подошёл.
Кнопки не было. Только щель. Он вставил туда ту самую монету, которую подобрал раньше.
Лифт вздохнул.
Двери приоткрылись. Внутри было… нечто. Тени, свет, обрывки кода, пейзажи, которые он видел только во снах.

Он обернулся в последний раз — Нью-Йорк, 1929-й, всё ещё жил позади него. Газетчик кричал:
— War’s coming! The world will burn!
(«Грядёт война! Мир сгорит!»)

Он шагнул внутрь.
Двери закрылись.
Лифт начал движение. Вверх. Вниз. Или внутрь.
 
На стене осталась царапина:
"ESCAPE IS A LOOP."
(«ПОБЕГ — ЭТО ЦИКЛ.»)
Конец... или нет?