Гаврила Сколот. Земля обетованная

Это случилось в тот самый год, когда Москва грозилась великой реформой, а на земле — всё было по-прежнему: боярин был царём, крестьянин — скотиной. Под Переяславлем, в селе Лядовичи, местный землевладелец — князь Бестужев, из старого боярского рода, известный лютой рукой — решил навести страх. Его двое крестьян сбежали — муж с женой, осмелились искать приюта у родственников в соседнем погосте. Их поймали. Притащили в именье. И тогда князь устроил «науку» — приказал спустить собак. Борзые, натасканные на человека, выли и рвались, чувствуя страх.

Стрельцы, которых прикомандировали к округе для сбора податей и охраны порядка, стояли при этом — как свидетели. Гаврила был среди них. Он молчал до последнего. Пока собак не спустили, женщина закричала, заслоняя собой мужа. Тогда он поднял пищаль. Один выстрел — и в воздухе повисла серая клякса пса, подкошенного на скаку. Второй бросился — и тоже лёг. Боярин замер. А потом приказал связать Гаврилу. Только связать его не успели, он сбежал и ночью ушёл из села.

Его ждала дыба. Но он уже был в пути — туда, где чужую боль не оправдывают «приказом». Где земля ничья, и на всё воля Божья.
Шёл долго. По бездорожью, через луга, овраги, мимо заповедных урочищ и распадков, где не ступала нога человека. В каждом селении слышал: «Туда не ходи — казаки голов не жалеют». И всё же шагал на юг.
В Орле он присоединился к двум таким же — смоленцу Яцку и уфимцу Игнату. У костра Гаврила сказал им:

— Не хочу я жить под чей-либо волей. Ни под стрелецким начальником, ни под боярином. Хочу землю без королей, где ты сам себе хозяин.

Так они и дошли до устья Медведицы, где бурлил вольный люд. Тут не спрашивали откуда ты и какого роду-племени. Тут спрашивали, умеешь ли держать саблю, да глядишь ли прямо в глаза.

Гаврила оказался среди таких, как сам: беглые холопы, отставники, литвины, черкасы, остатки новгородской вольницы, даже один турок, крестившийся на Руси. Они жили под одним небом, и по своим законам.
Он был силён, прям — и с той опасной добротой, что заставляет людей идти за тобой. Потому и стали звать его атаманом. Не по чину — по праву сильного.

А когда прошли слухи, что по Дону снова идут княжеские грамоты с угрозами и жалованиями — Гаврила только усмехнулся:

— Дону жалованья не нужны, Дону воля нужна. И чтобы его сын, и мой, знали: мы не беглые, мы свободные.

Глава 4. Южный ветер. Поход на Астрахань

Июль стоял горячий, словно полыхало небо над степью — не от солнца, а от войны. В конюшнях громыхали сбруи, у ружейных подмостков пахло смолой и старым жиром. Дон вставал в седло.
Гаврила Сколот, казачий атаман держал речь на кругу — ни громкую, ни пышную. Речь, какая бывает перед боем, когда не до слов, но хочется, чтоб каждое попало в сердце.

— Братья, Москва зовёт, не царь — Отчизна. Астрахань снова пылает. Там, за Хвалынью, тюркские орды бунтуют, дороги режут, сабли на нас точат. Кто с нами — в седло. Кто боится — не судим, но и не зовём.

Тридцать пять человек вышли за ним. Кто в латах, кто в кафтанах, кто вовсе в овчине, но с шашкой на боку и с огнём в груди. Старый казак Савелий, потерявший глаз в Крымском походе, шепнул:
— Так и начинался наш Дон. Без указов, но по воле.

Москва прислала ратников. Командовал ими воевода Куракин, сухой, сдержанный, как чернильная линия в дворцовом журнале. Не любил казаков — за волю. Но терпел — за силу.

— Господин атаман, — холодно бросил он, — не вы командуете, а царь.
Гаврила глянул на него:

— А кто командует в бурю? Штурвал — в руках моряка, не корабельного писаря. А там как Бог пошлёт.

Путь на юг был тяжёл. Полынь резала ноги лошадей. Под телегами стонала степь. Пыль забивала глаза, и только впереди маячила цель — Астраханское ханство, старое гнездо степных хищников.


А в это время в станице, у оврага, где старая хата Настасьи пряталась в кленах, рождался ребёнок. Не было рядом Гаврилы. Не было знахарки. Только полынный дым, и баба Авдотья — с молитвой и твердой рукой.

Настасья не стонала. Она стискивала зубы, как тогда, когда бежала босиком по выжженной дороге. Мальчик появился на свет с первыми громами.
— Лука, — шептала она. — Ты сын степи. Не предавай её.

Казацкий стан у излучины Волги, лето 1554 года
— Господин атаман, — воевода Куракин остановился у костра, вытирая платком пыль с сапог. — Весть пришла от Пронского. Взяли Хаджи-Тархан. Ямгурчей бежал в Азов, ханом поставлен Дервиш-Али.

Гаврила поднял глаза от мятой карты.
— Без боя, значит?

— Без боя. Подошли, как к пустому дому. Новый хан — за нас. Грамоты уже на пути в Москву.

Атаман усмехнулся — без веселья.
— Быстрые победы — как весенний лёд. Скользко по ним идти. Этот Дервиш-Али — кто он такой?

Куракин пожал плечами:
— Был союзником. Обещал покой на Волге и посул царю. Москва ему верит.

— А Дон не верит словам, — Гаврила с прищуром посмотрел на воеводу. — Верит земле, что под копытом. Сегодня он с нами, а завтра — саблю в спину.
— Ты, казак, забываешься, — холодно бросил Куракин. — Здесь царь решает.

— Царь решает, — спокойно ответил Гаврила. — А мы запоминаем. Что по ветру — то по памяти. Но держать спину к Волге — не по уму.

Продолжение следует...

26 мая 2025 год