Вольному-воля

На рассвете, когда казачий стан ещё спал, кутаясь в дымок очагов и сонные вздохи сторожей, к стану подошла женщина.
Она не просила приюта — она встала за спинами дозорных и молчала. На ней была крестьянская юбка, вытертая до серого цвета, и красная, поношенная блуза. Тёмно-русые волосы заплетены в косу. Говорила она мало, голос был тихий, но в нём слышалось нечто, к чему даже закалённые бойцы не сразу привыкали — решимость.
Никто не стал спрашивать, что случилось. У каждого, кто приходил в стан, за спиной были свои раны. В её глазах, тёмных, почти чёрных, таилась та история, которую редко рассказывают вслух. И всё же, позже, когда в балаганах будут шептать, откуда она взялась, скажут: она бежала от барина.
С её приходом стан изменился — там, где раньше были только ружьё да порох, появились занавесочки да салфеточки, где была только лошадь — пироги да шанежки, а где было только конское ржание да мужицкое молчание — зазвучали песни певучие. Она не просто узнала культуру казаков — она её создавала. С нуля, из слова, из жеста, из христианских заповедей, она написала новые обычаи.
Глава 1

Настасья родилась в 1534 году в деревне Дединово, что на реке Оке, к югу от Коломны. Эти земли относились к богатым, хлебородным районам южного Подмосковья, близким к торговым путям, но всё же провинциальным. Село лежало на стыке княжеской власти и боярских вотчин, и здесь часто случалось такое, что судьба молодой девки зависела от похоти пьяного управляющего.

Отец её, Тимофей Рожнов, был плотником. Руки у него были сильные, с костяшками, покрытыми синяками от стамески. Мать, Авдотья, умерла от чахотки когда Насте было 11 лет. С тех пор девочку вырастила бабка Пелагея — слепая, но со слухом, в котором жила вся деревенская правда.

Настасья с детства была тихая, но с огоньком внутри и себе на уме Работала много, молчала крепко, но однажды на Троицу, когда девушкам давали венки и волю, она заглянула в зеркало воды — и сказала:
— Буду жить не как баба забитая. Уйду в степь, как воин, да и стану свободной.

Сквозь окно тёмной избы пробивался рассвет — синий, как пруд в ноябре. На столе — холодный чугунок с кашей. Мать сидела в углу, опершись на домотканый ковёр, прикрывая рот ладонью, на тряпице опять проступали кровяные следы.
— Не пугайся, Настя, — сказала она, — всё само пройдёт.

Но Настя знала: не пройдёт. У матери был такой безразличный, усталый взгляд, кашель мучил её и днём и ночью, кровь шла горлом, сил почти не осталось в высохшем, тщедушном теле.

Настасья сидела, грея руки о горячую глиняную кружку. В доме было сыро. Отец ещё не вернулся с верфи, а из сеней уже пахло могильной землёй.
На стене висело зеркало — маленькое, треснувшее. Настасья впервые увидела в нём себя взрослой женщиной. Одиннадцать лет, а уже женщина.
Глава 2

Настасья мыла пол в передней. Барин Жестов прошёл мимо, небрежно кинул платок на пол.
— Подними.
Она подняла. Не потому, что испугалась — потому что бабка Пелагея учила: «В тихости живи, а волю храни под языком».
Барин смотрел, как она нагибается, таким взглядом, который не смыть ни водой, ни слезами.
Позже он скажет:
— Ты у меня теперь как при доме. А мужа тебе подберём. Если захочешь.
Она не ответила. Только крепче зажала в руке тряпку. Тогда она впервые почувствовала, как растёт в ней голос. Он был беззвучным, но очень живым.

Шла неделя Пасхи. Все пили, гремели, стреляли холостыми в воздух. Барин уехал к соседу играть в кости.
Настасья под утро надела рубаху и юбку утонувшей девки, что похоронили неделю назад. В узел положила только иконку, немного сушёного лука и отцовскую ложку.
На крыльце было тихо. Только одна собака подняла голову.
— Тсс, — сказала она. — Мне нельзя здесь больше быть. А ты — живи. Здесь твоя цепь.

И пошла. Не оборачиваясь. В белесый утренний свет, в весенние туманы, в странствие, за которым будет не страшно умереть, если вдруг и не найдётся нового места.
Когда она поднялась на холм, над ней раскинулось небо такой пронзительной чистоты, будто сама Богородица сняла покрывало с земли. Под ногами шумела трава, позади осталась вся жизнь — в тяготах, лишениях, бесправии. Впереди была только степь и дальняя дорога.

Через три года после смерти матери, её выдали за Миколу Бурцева, холопа из соседнего села, а после его смерти через год — «подарили» боярину Жестову, старому вдовцу с глазами, полными злобы и похоти. Он держал Настасью в доме как служанку и наложницу. Плеть, приказ, наказание. И каждый вечер, словно петля, у горла.
Она убежала весной 1551 года, когда стража ослабла. Переоделась в одежду мертвой девки — горничной, утонувшей в Оке — и ушла вдоль берега, подальше от вотчины. Несколько недель она бродила между деревень, пряталась в обмелевших поймах, пока не встретила странный отряд людей в отрепьях и с ружьями, шедших на Дон.

Так Настасья оказалась в стане, где строилась первая сторожевая башня. Там был он — Гаврила Сколот, бывший стрелец из Смоленска, молчаливый, как утёс, но с руками, умеющими не только стрелять, но и строить. Он не спрашивал, откуда она и как жила прежде. Он просто сказал:
— Живи. Здесь не барщина. Здесь воля. Только всегда держи ружьё наготове.
Когда Гаврила ушёл с отрядом Черемисинова к Астрахани, Настасья осталась у башни, она была на сносях. Одна среди балаганов, немногочисленных женщин и пыльных рассветов.
Она родила мальчика в шатре из конских шкур. Назвали его Лука — потому что родился под праздник Луки-апостола. Мальчик был крепкий, с тёмными глазами, как у отца, и упрямством — как у матери.
Настасья с детства верила: человек не принадлежит никому. Ни земле, ни барину, ни царю. Только своей совести и тем, кого любит.
Продолжение следует....

25 мая 2025 год