Первый поход

Всё началось с того, что у Гаврилы Сколота во дворе пропала любимая коза. Просто исчезла! Ни шерстинки, ни следа. А на заборе — пучок волос, подозрительно рыжеватых. И это в тот самый день, когда с Дона донесли странную весть: ногайцы уходят с позиций, будто кто их напугал до смерти. Совпадение? Как бы не так! Иван Лихой был уверен — это дело не только козы, но и большой политики. Ведь где пропадает мелкий скот, там недалеко и до крупной войны...

— Славно, что выдался денёк тёплый, — сказал Лихой, поправляя кожаную перевязь. — Ногайцев гнать приятнее, когда солнце в спину.

Его дружина стояла на пригорке у Воронежа, вглядываясь в даль, где Темерник блестел, будто серебряная змея. Сухой ветер доносил запах жжёной степи и чего-то тревожного... может, это всё ещё та самая коза?

— Атаман, — хмуро отозвался казак Пронька-Маленький, хотя был выше всех. — Бабы с казачьего хутора шепчут, будто ногайцы ушли потому, что видели всадника в белом. Без головы.

— Ну это, братец, не всадник, а наша тактика, — усмехнулся Лихой. — Мы ж не просто так грамоту царскую у себя в сундуке держим. Кто её видел — тот уже не полезет.
Пока казаки спорили, чей казан с кашей вкуснее и хватит ли соли на дорогу, к ним подскакал гонец.

— Иван! Сколота кличет! — кричал он, пыля на всём скаку. — Велел передать: если пропавшая коза вернётся — война неизбежна!

— Значит, война, — тихо сказал Лихой, затягивая подпояску. — Потому как козу я вчера у ногайцев видел. Жива, бодра... И в седле у мурзы сидела!

Шлемы зазвенели, сабли блеснули. Казаки поднялись в поход, как будто это не орда впереди, а забор, через который надо вернуть свою собственность.

— А если царь прикажет на нас идти? — вновь спросил Пронька.
— Тогда, брат, напомним ему, чьим молоком он пил младенчество. Мы — Дон. А Дон прощает не всякого. Особенно того, кто коз пасёт плохо, — усмехнулся Лихой, щурясь в сторону реки, где вдали клубилась пыль.

Ещё Иван III в 1502 году замечал с раздражением в письмах: «рязанцы, мол, самодурью идут на Дон в молодечество». Тогда всё это казалось шалостью — беглые холопы, отчаянные стрелецкие сынки, гулящие люди. А вот теперь, полвека спустя, из шалости выросла сила. Да такая, что и ногайцы назад пятятся, и сами московиты уже не знают — то ли хвалить, то ли бояться.

— Сусар Фёдоров, между прочим, уже на Волге, — вставил Пронька-Маленький, жуя клок соломы. — Повёл первую дружину прямиком к Казани. Поход-то не по уставу, а сердце подсказывает — пора.

— Умный мужик, — кивнул Лихой. — Пока мы тут с козами, он —с татарами. Снизу к Казани, с реки подошёл. А сверху — царь с пушками. Смотришь, и сомкнёмся в середине, как булки в пироге.
И пошли они. Не как воры по степи, а как степной ветер, заточенный о тишину ночей. Сначала к Темернику. Потом — вниз к Азову, по берегу и дальше — по поворотам великого Дона и вверх по Волге. По пути смеялись, спорили, пели, ловили рыбу... и в каждом шаге становились всё более собранными как тетива лука перед полётом, как стальной кулак перед ударом.

У Казани их не ждали. Московское войско осадило город с севера, а с юга втихую подползла казачья дружина Сусара — запылённая, упрямая, как степной бурлак. Кто-то из бояр хотел было спросить: «По какому указу пришли?» — да махнул рукой. Тут и без указа видно — пришли свои.

— Братья! — закричал Лихой, когда увидел знакомую фигуру атамана у береговой переправы. — Были мы как степной ветер-а ныне мы буря неукратимая!

— Добрая вышла дорога, — отозвался Сусар. — Казаки — под Казанью. Сила с нами. А козу, говорят, всё-таки нашли. Только теперь она татарская...

— Бывает, — усмехнулся Лихой. — Зато город будет наш.
Так, на самом краю степи и империи, у стен грозной Казани, казаки впервые встали не врозь, а в ряд — как войско. Как сила. Как ответ времени.

24 мая 2025 год