Ложь во благо

– Это нельзя, это, как сейчас говорится, крас-ный-флаг.

Гай устало опустился в кресло и потёр глаза. За последний час Павел Николаевич Рыльский в пух и прах разнёс каждую из его идей.

– Несёшь всякую околесицу... – выговаривал он. – А ещё в «Семёрку» метил. Тьфу...
– Я не понимаю, – сказал Гай, – что плохого ну, скажем, в благотворительности?
– Слишком клишированно. Ты будто пытаешься привлечь к себе внимание, обелить себя, отмыть от...
– Отмыть. От чего – отмыть-то?
– Ну, мало ли от чего. Если ты ещё не успел натворить дел на публику – скажут, мол, что-то явно не так, готовит почву. Соломку, так сказать, подстилает. А если и нет, то, стало быть, хочешь заслужить всенародную любовь...
– Ну и хочу...
– Ну и вот.

Гай угрюмо глянул на Петра Николаевича исподлобья.

– Хочу, но не этим. Не могу я, что ли, искренне сочувствовать сиротам?
– Можешь. Дома, в углу. Как библейский мытарь.
– Там не про то было...
– Да и не суть. Главное, чтобы подальше от любопытных глаз. Заведи себе нулевую карточку, и вперёд – анонимно и безопасно.

Гаю пришло в голову сказать Петру Николаевичу, что сам-то он – агент пиар-компании «Ваше Лицо», серая и лишённая всякой узнаваемости масса – не в состоянии понять радость ребёнка, к которому, ничем не примечательным серым днём, вдруг заявляется в гости Гай Делтон. Тот самый, сошедший будто бы прямо с экрана. Нет, пожертвования он тоже вносит, но задолго до, и уж точно не перед удивлёнными детскими глазами – словом, не по-фарисейски.

Он помолчал немного. Потом спросил:

– А война?

Павел Николаевич тут же шикнул сердито и нервно оглянулся на дверь.

– Тиш-ше... ты! Какая ещё война?
– Да хоть какая. Мало их, что ли, войн...
– Сколько раз тебе повторять, сначала думай...
– ...да-да, сначала думай. – Гай откинулся на спинку кресла и теперь рассматривал потолок. Трещина на белой штукатурке была совсем неинтересной. – Сначала думай, потом говори, всё, как ты учил. Но почему, спрашивается, я не могу отправиться на границу? Я бы мог...

Гай задумался на минуту. Что бы он мог делать на границе? Да что угодно! Строить дома, сжигать остатки «Хвори», писать тексты для терапевтических роботов, в конце концов. Похоже, мысли об этом отразились на его лице, потому что Пётр Николаевич сказал:

– Геройствовать ты горазд, а мне каково? Чем прикажешь семью кормить, после твоего упразднения?
– Да почему сразу упразднение?..
– А ты как хотел? Поедешь помогать – стало быть, поддерживаешь сам знаешь, что. – по губам Гай прочитал: «в-о-й-н-у». – После такого только и жди – вопросов, за сколько тебя...
– Ладно-ладно, – прервал его Гай, потому что Пётр Николаевич снова стал нервно оглядываться на дверь. – Я понял. А что насчёт бездомных?
– Тянет тебя Мать Терезу изображать! Бездомные бездомными, а ты знай себе работай. Если слишком много свободного времени – так я мигом найду контракт...
– А что не так? – Гай всерьёз обозлился. – Скажут, что, разливая суп в столовой для бездомных, я поддерживаю бродяжничество? А потом – дай угадаю – упразднят?

Рыльский развёл руками.

– В интересное время живём, – заметил он, – культура упразднения буквально правит миром. Не Совет, не Регент, а именно культура. Так что сейчас самое время немного... скажем так, приукрасить образ.
– То есть, соврать?
– Ну, зачем так уж... Не соврать, а прикрутить рожок, пока пресса не растрепала. А это значит, что отныне ты, во-первых, не устраиваешь праздники в детских домах, – агент начал загибать пальцы, – во-вторых, никакого военного тимуровства... герой!.. чёрт тебя дери... И, в третьих...
– Никаких столовых для бездомных?
– Схватываешь на лету. Ложь во благо – историческое достояние... Только сейчас она – ради твоего блага, а не общественного.

Гай закрыл глаза. Его мутило.