Глава 1. Кто такой -князь Лев Мышкин

1.
   Итак, однажды, весенним теплым днем, на исходе моей беспокойной жизни, попался мне на глаза роман Федора Михайловича Достоевского «Идиот», который я начал читать, и, неожиданно для себя, увлекся.
  Та картина, которая, по мере прочтения, стала разворачиваться в моем воображении, никак не укладывалась в то, как обсуждался смысл романа в читающем обществе разных периодов истории России, и как преподносился он в школьной программе, зачем-то, мучая бестолковых недорослей бездной человеческих характеров давно ушедшей эпохи.
  Вот, к примеру, как подает неискушенному читателю свое понимание романа, на страницах сайта «culture.ru» в статье «Как читать «Идиота» Достоевского» (Спасибо, барыня!) филолог и журналист Маргарита Ковынева:
«Общество поначалу приняло Мышкина как юродивого или «идиота», настолько странными все посчитали его разговоры. В медицине этот термин означает глубокую форму умственной отсталости, некоторые больные не могут говорить и мыслить. Так называл себя и сам герой: «…я действительно был так болен когда-то, что тогда и похож был на идиота…» Он во многом вел себя прямолинейно и порой наивно, говорил то, что думает, и выражал свои чувства. Такое поведение в сдержанном и даже чопорном высшем обществе XIX столетия выглядело странным, пугающим и нездоровым.»
  Но такой вот школьный анализ, затверженный и закостенелый, нисколько меня не устроил.
  То-же, как показали князя в Российском кинематографе, стараниями режиссёров Бортко и Пырьева, артистами Мироновым и Яковлевым, было, на мой взгляд, настолько беспомощно, прямолинейно и скудно, что я буду апеллировать только к роману, как образцу чистого образа, не испорченного чужой волей.

   Всё не так!

   Всё, в этом романе, не то чем кажется. 
 
   То, как приняла героев романа читающая публика, то как затвердел в головах Российских обывателей и всех причастных к искусству писанного слова предъявленный Достоевским сюжет, вещь обыденная и предсказуемая. Читатель, воспитанный на прямолинейном морализаторстве, понимает все с первого слова. Написано – «Идиот», значит это о чистой душе, каковая извращенным миром (в Толстовском понимании этого слова), полагается дурью, и дальше уже можно не читать, что большинство людей и делает, полагаясь на выжимки статей и бесцветные выводы методичек. Привычка ленивого наблюдения за ходом сюжета порождает скуку и отвращает от прелести размышлений.
   А многие ли из Вас, в минуты обыденного существования, в долгой дороге, или в тиши неспешного отдыха радовали себя не скучным разглядыванием пейзажей, не ленивым общением, построенным на, из века в век, повторяемых, затасканных фраз в никчемных разговорах, а напрягает себя в размышлениях о героях прочитанных страниц, и тем, поневоле, становясь участником сюжета, примеряя на себя образы, сочиненные автором романа.
   Ну, что же! Посмотрим, чем же так удивителен князь Лев Николаевич Мышкин?


2.
   В первых страницах князь Лев Николаевич Мышкин зачем-то едет неизвестно откуда, неизвестно куда.   
   Едет он третьим классом, в промёрзлом вагоне Варшавской железной дороге, в окружении, уж простите, всякого сброда, и представляясь им «князем Мышкиным», что сильно напоминает, этому прожженному люду, афериста средней руки, и единственное, что они ожидают от такого типажа – это предложение «метнуть банчок», или рассказ о закопанном в подвале частного дома, в городе N. Утраченном наследстве «бабушки-генеральши».
   
   Взглянем на разговор Мышкина с генералом Епанчиным, в момент первого прихода князя в дом своих дальних родственников, с чего, собственно и началась эта история
   Ну посудите сами – пришёл, к Вам в дом, неизвестно кто. Человек незначительный, ненужный, сомнительный какой-то странной болезнью.  Приперся из такого далека, что Вы и слыхом не слыхивали. Вздор, а не человек! Затеял беседу, вторгшись в чужой разговор и нарушив какие-то планы, каковые Вы и сами почитали ничтожными до его прихода, но сама это встреча, на Ваш взгляд, еще более ничтожна, так что Вы, этими планами, ему и попеняли.
   Да Вы, человек поживший, достигший значимого положения, его насквозь видите, и понимая, что более никогда уж его не встретите, слов, в беседе, особо не выбираете, едва-едва удерживаясь на грани приличия, как вдруг…
«— То, стало быть, вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще, как здесь люди живут, но так я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может быть, оно так и надо... Да и тогда мне тоже на письмо не ответили... Ну, прощайте и извините, что обеспокоил. Взгляд князя был до того ласков в эту минуту, а улыбка его до того без всякого оттенка хотя бы какого-нибудь затаенного неприязненного ощущения, что генерал вдруг остановился и как-то вдруг другим образом посмотрел на своего гостя; вся перемена взгляда совершилась в одно мгновение.»
    И вот это вот - «как-то вдруг другим образом посмотрел на своего гостя; вся перемена взгляда совершилась в одно мгновение.», и есть правильное понимание того, кто такой – князь Мышкин.
   Самое удивительное, что таковое удивительное преображение происходит с самыми разными людьми, встреченными князем с первых страниц романа. Парфен Рогожин, лакей, отворивший двери Мышкину в генеральском доме, сам генерал Епанчин. Разве что Ганя… Да и Ганя проходит ту же метаморфозу. Но молча.
   С первых своих слов, обращенных к, доселе незнакомым, людям, Мышкин упреждает любые, могущие возникнуть, недоумения сообщением о некой своей болезни, которую пытались излечить в Швейцарии. Нищего, безродного «князя» лечили от неудобной, стыдноватой хворобы «какой-то странной нервной болезни, в роде падучей или Виттовой пляски, каких-то дрожаний и судорог.», люди сторонние, но не безразличные его судьбе, не в страшной палате №6, не в убогих палатах общественного призрения, не в монастырских, полу тюремных кельях, а в Швейцарии, тратя на это богоугодное дело, без малого, состояние. Что за удивительное человеколюбие и готовность к жертвенности по отношению к персонажу, на первый взгляд, ничтожному, ни обладающему ни сильной поддержкой, ни финансовой крепостью, ни крепкими родственными узами. Это такой Хлестаков – наоборот. О котором каждому заранее известно, что он – фитюлька, но за которым, с каждым его словом, вдруг начинает мерещится неясная тень некой значимости и важности, так что, неведомый нам «господин Павлищев», до смертного своего часа, тратит на него, а не на своих наследников, целое состояние. Швейцарский доктор два года содержит в клинике, и оплачивает дорогу за свой счет (это, зная европейский менталитет, пожалуй, самое фантастическое в истории Мышкина). Парфен Рогожин, спустя пять минут разговора, приглашает жить к себе на полный пансион, генерал Епанчин изыскивает синекуру для князя в своем департаменте, не имея к тому даже малой нужды, и при этом, ни один из них, не считает князя, хоть чем-то обязанным себе, а наоборот, совершенно естественно, ощущают собственную обязанность устроить жизнь Мышкина наилучшим образом!
   И ладно бы списать такое удивительное человеколюбие за обычное желание пригреть юродивого, но ведь Мышкин не юродивый.
   «Глаза его были большие, голубые и пристальные; во взгляде их было что-то тихое, но тяжелое, что-то полное … странного выражения».
   Такое описание, в сочетании с широкой и толстой крылаткой («широкий и толстый плащ без рукавов и с огромным капюшоном, точь-в-точь как употребляют часто дорожные, по зимам, где-нибудь далеко за границей…») на страницах повестей, принадлежащих перу маститых европейский авторов детективного жанра, почти, слово в слово, описывают проницательного, прозорливого и умного вершителя человеческих судеб и посвященного в тайны судеб персонажа, ответственного за разгадывание секретов и поиск истины силой своего разума и умением выстраивать случайные события и факты, через неявные взаимосвязи, чтобы в конце романа оставить читателя с полным пониманием завершенной истории.