Ночная Стража -начало-

Всю ночь на окраине города, а потом все глубже, лаяли собаки. Они безумствовали, рвались с цепей и рвали горла так, что казалось это нарастает бесконечно: с хрипотой и пеной из пастей. Хозяева пытались их успокоить. Сначала угрозами, потом шепотом, потом ударом в морду. Но собаки продолжали скулить, взрываясь иногда высокими нотами куда-то в пустоту ночи там, за городом.

Город убил своих собак. К утру, когда не выспавшиеся и рассвирепевшие окончательно хозяева вышли из своих домов, собак осталось две-три. В тех домах, где были высокие заборы, или по-старости хриплые псы, которых любили. Оставшиеся продолжили скулить и выть остаток ночи по запаху смерти, пока к утру не издохли.
Город спал, как обычно, местами. В этот момент прелюбодеяний, которых состоялось в пять раз больше, чем кровосмесительных связей, причем, прелюбодеев знали поименно, умерла жизнь.

Когда первая луна упала за горизонт, а восток расплылся болезненной желтизной над холмами по ту сторону реки, собак в городе не осталось совсем.

Проснувшиеся первыми обсуждали случившееся ночью. Одни говорили о самом очевидном – неожиданно и не известно откуда пришедшем собачьем бешенстве. Другие рассуждали о, якобы имевшем место в яме за рыбацким поселком шабаше местных ведьм и, что инквизиции будет немало работы в ближайшие дни. Мол снова на площади у ратуши вспыхнут костры, от которых запах горелой собачей шерсти заволочет и без того душный город. Кто-то даже начал говорить о пролетавшем ночью драконе, который забавлялся с луной, расцарапав ее когтями, от чего она покраснела, а кровь ее взбудоражила собак.

Каждый думал в меру своей слабости. Версий было много. И перечислить даже десятую часть из тех, что казались сколько-нибудь правдоподобными – дело не одного романа.

Итог же был один – никто ничего не понимал в происшедшем, а оттого всем сделалось страшно.

К тому же в городе появились крысы, стаями. И поэтому особо неуравновешенные заголосили, что город обречен, и в него вот-вот придет чума. Одного этого слова было достаточно, чтобы самые здравомыслящие начали терять рассудок и стремиться размножиться до того, как прекратиться. А, значит, разврата в городе добавилось.
И, как водилось, единственным человеком, не потерявшим самообладания, был монах Бертольд. Когда он проходил по улице, все видевшие его согбенную фигуру в грубой черной власянице, его сверкающую тонзуру, моментально замолкали и кланялись.

А после все разговоры переходили в иное русло. Сдержанные люди говорили: «Нет. Пока в нашем городе есть этот человек, его близость Богу - залог». И тут уже все вспоминали другие разговоры, начавшиеся с приездом Бертольда из Вечного Города, где, поговаривали, сам Папа вставал на колени и целовал руку этого человека, признавая его исключительную святость. Где, если бы не интриги некоторых завистников, конклав мог бы поставить вопрос о прижизненной канонизации Бертольда. Тут уж собаки не имели никакого значения. Кто бы с таким не согласился?

Ну и конечно, значит, город не потерян в глазах Бога, пребывай в блуде даже каждый второй… с первым. «Он – Великий Инквизитор города - выявит все зломыслие против Святой Церкви», - говорили, уже заметно косоглазя.

Когда же совсем рассвело – ночная истерика стала отступать и многие уже смеялись сумеречным страхам, вспоминая соседям их пижамы и ужимки. И только горящие трупы собак. Горящие горы. Только смрад над городом смущал.

Бертольд был умен с детства и, конечно, видел эффект, производимый его начинающимся пузом на обывателей, поэтому выбрал максимально долгий путь в аптеку, куда отправила его обнаруженная утром неприятность. В том числе он шел к другу, единственному в этом городе, как сам он считал.

Признаться, то, что недавно льстило ему: свешивание ладошки под чужие слюни, давно его утомило, но, что поделаешь – роль. А усердие, как он давно понял – основа его профессии.
Осмотр закончился очередным кредитом, выданным Бертольду медиком:

- Послушайте, друг мой, до каких пор вы станете приходить ко мне с этими вашими неприличиями? Неужели ваш сан, а тем более обеты позволяют вам настолько часто посещать стыдные кварталы?

- Ну, скажем, вы заблуждаетесь относительно мест, которые я посещаю. – Сказал, натягивая власяницу поверх изысканного шелкового белья. - В городе достаточно гостеприимных ко мне альковов. Дурные болезни и сплетни лучше всего передавать через замужних женщин. Во-первых, она никогда в жизни не признается, что между вами связь. Во-вторых, в случае болезни она всегда все свалит на мужа, а тот наверняка не сможет отпереться, ибо рыло в пуху у каждого. Ну а в-третьих, порядочной женщине охотнее и вернее поверят, чем скажем, шлюхе. Да и вообще я не считаю, что подобные связи – нарушение обета целибата, с моей стороны, ибо поддерживаю я их исключительно в прагматических целях всеобщего блага, а отнюдь не для удовлетворения плоти. Ведь и мне передаются, хм, слухи, только мне-то искренне, от природного естества, так сказать. Женщины не понимают, что слух можно сконструировать. Что до обетов. А быть может, я даже и истязаю плоть свою таким чином. Дух так уж точно.

Бертольд, сощурившись, глядел в глаза собеседника и задним умом рассчитывал, когда эта кредитная линия станет для него обременительна и придется ее пресечь. Найти предлог не сложно. Бертольд знал, что варится в ретортах его друга. Насколько бились эти два одолжения? – он не был уверен, ибо репутация бывает ценнее жизни. Тем более чужой, хоть и близкой.

- Кстати, друг мой, что вы думаете о случившемся сегодняшней ночью?

- Да, собственно, ничего не думаю, покуда, не проведу некие научные изыскания. Странно, что свое следствие вы решили начать именно с меня.

- Именно поэтому с вас и начал, потому как у нас обоих есть исследовательский интерес к событию, и уж, кончено, кто еще будет так же полезен, как мы друг другу. Хоть и методы изучения мы применим разные, но истина-то должна выглядеть одинокой.

- А вы вот как поступите, дружище, скажите мне сами: что я должен подумать, ну я и подумаю со всем прилежанием, на какое способен. И даже поспорю, если найду повод для сомнения, - как-то очень не понравилась монаху улыбка аптекаря. - А пока могу сказать вам, что, препарировав пару собак моих соседей, я не нашел ровным счетом ничего замечательного. Вот и кажется мне, что источником этого бешенства явилось нечто внешнее для собак, чего мы с вами просто не заметили.
Почему-то именно сегодня раздражение Бертольда росло быстрее обычного. Он, позволивший своим бездействием свободомыслие аптекарю, бывал очень обижен, когда это же свободомыслие обращалось на него самого.

Забрав сверток с микстурами, он двинулся к двери и, повернувшись на пороге, посмотрел аптекарю прямо в глаза:

- Друг мой, однажды я скажу вам, что стоит подумать о конкретном событии. И упаси вас Господь тогда понять меня превратно.

Он был рад заметному смущению друга, хотя сам не до конца понял суть своей угрозы.

Дорога к Ратуше была исполнена привычного раболепия. Он успокоился.
Проводив друга, аптекарь закрыл входную дверь на внушительный засов. «Он просто обязан был спросить. Чего ты так разволновался?» - пробормотал он и пошел в лабораторию. Его слуга был еще утром отправлен на рынок, поэтому гора немытых колб и мензурок выглядели неприлично среди строго подписанного порядка. Канделябр в дальнем углу лаборатории открыл потайную дверь и ведущую в подвал лестницу. У аптекаря и правда были тайные страстишки. Не совсем такие, какие подозревал Бертольд. Но не время пока об этом. Мерным затихающим топотом аптекарь вернул темноту проему в стене...