Невские новеллы

#школа_сонета_критика_2025


Есть ещё одна давняя придумка связанная с критикой – философско-критическая новелла. Слово «критическая» вызывает споры, но это моё право как называть (пусть даже ошибочно) то, что придумал. Это слово обосновываю тем, что миниатюра является не просто переосмыслением текста (в нашем случае) сонета и перевода его с языка поэзии на язык философской прозы, но и взглядом другого человека с другого ракурса на описанное событие, помогая автору чуть иначе взглянуть на своё произведение, в этом же состоит и одна из задач классической критики. Для чего мне это представляется делом нужным: большой массив поэтических текстов (в книге), звучащих однотипно нужно чем-то прореживать, разбавлять. Опять же на мой взгляд это достаточно любопытный формат полезный, кроме всего прочего в практиках личного совершенствования любого автора.





НЕВСКИЕ НОВЕЛЛЫ на сонеты Олега ГАЦЕНКО из (его) цикла «На излучине времени»


ПЛЯЖ

Был такой пляж, куда приходили тени тех, кто когда-либо терял любимых. Они сидели на песке, и смотрели на то, как вода медленно поглощает последние отсветы заката, превращаясь из обычной жидкости в первозданную материю, из которой когда-то возник мир. Иногда между тенями возникали разговоры, но слова рассыпались, не успевая напрячь их слух, потому что и звук подчинялся закону исчезновения. Однажды одна из теней попыталась написать имя на песке, но волны тут же смыли его. Тогда она зачерпнула горсть воды и поднесла к глазам, надеясь увидеть в ней хоть отблеск того, кого больше нет.
Но вода была пуста.


СТАРЫЙ ФОНАРЩИК

В том уголке Петербурга, где улицы сходились под неестественными углами, а дома росли ввысь, словно кристаллы чёрного льда, жил старый фонарщик, чьи пальцы были длинны и прозрачны, как сосульки. Каждую ночь он поднимался по невидимой лестнице в небо и зажигал звёзды – те самые, что отражались потом в зрачках бессонных поэтов. Однажды к нему пришла девушка с печальным бледным лицом и попросила зажечь для неё особую звезду – ту, что когда-то упала в Неву и теперь лежала на дне, в зелёном бархате тины.
– Она погасла, – сказал фонарщик, – но если ты достанешь её, я попробую.
Девушка нырнула в воду, которая в тот миг стала густой, как чернила, и исчезла. Через три дня она вернулась, держа в руках не звезду, а собственное сердце, которое всё ещё слабо мерцало. Фонарщик взял его, поднёс к губам и дунул – и тогда над Невой вспыхнула новая звезда, такая яркая, что на мгновение стало видно всех утонувших в своих бедах, танцующих в глубине.


БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Небо над Петербургом было гигантским аквариумом, в котором вместо рыб плавали облака, а солнце – золотая монета, брошенная в воду, – мерцало в недостижимой глубине. Он стоял на краю города, где асфальт растворялся в зелёной мути полей, и смотрел, как дождь прорастает из горизонта, как будто сама земля выпускала свои корни в небо, тянулась к нему тонкими, дрожащими стеблями. И тогда он увидел её – радугу, но не ту, что рисуют в детских книжках, а другую: древнюю, ветхую, как потускневшая фреска, на которой едва угадывался лик Христа, простёршего руки над этим местом, где время текло вспять, а грехи смывались не водой, а ожиданием прощения. Он сделал шаг вперёд – и растворился в семицветной дороге, став частью того благословения, которого никто и никогда из живых не слышал.


СТЕКЛЯННЫЙ ВОЗДУХ НАД СЕРНЫМ ОСТРОВОМ

Когда Нева, ещё не пробудившись от тяжелых свинцовых снов, лежала под покровом мглы, а багровая капля зари, словно вино, пролитое из чаши забытого бога, коснулась её вод, — тогда явился он: Человек-Маятник, существо из гранита и теней, чьё тело раскачивалось между мостами, имитируя ход несуществующих часов. Его глаза, два застывших осколка льда, видели то, чего не видел никто: как холодное течение, подчиняясь первому поцелую света, начинало танец, вплетая в утро кружева туманов, сотканных из дыхания спящих домов. «Время здесь – иллюзия, – шептал он, – ведь этот город построен на воде, а вода помнит только то, что хочет забыть».


РЕКА

Она текла по ночному небу, чёрная и густая, унося с собой забытые обещания и остывшие чувства. По её берегам бродили существа без лиц, с телами, сотканными из полупрозрачного дыма. Одно из них, высокое и сгорбленное, с руками, похожими на ветви мёртвого дерева, остановилось перед молодым поэтом, который, сидя на гранитной ступени у Невы, пытался записать в тетрадь слова, ускользающие, как рыбы из рваной сети.
– Ты пишешь о нас? – спросило существо, и голос его звучал, как скрип ржавых петель.
– Я пишу о том, чего не понимаю, – ответил поэт.
– Тогда пиши быстрее, – прошептало существо, – ибо скоро река высохнет, и мы все исчезнем.



ЧАЙКА

Над Невой кружила чайка с белыми, как страницы ненаписанных книг, крыльями, но вместо крика из её клюва вырывалась тишина. Люди, проходившие по набережной, не замечали её, потому что для них она была не птицей, а воплощённым воспоминанием – тем самым, что остаётся, когда всё остальное унесено мутным течением. Однажды её увидел старый поэт, который писал стихи на клочках промокательной бумаги и бросал их в воду. Он протянул к ней худую дрожащую руку, и белая чайка села на неё, но вместо перьев старый поэт ощутил лишь холод влажного ветра. «Ты – то, чего я не достиг и никогда уже не достигну», – прошептал он, и чайка растворилась в воздухе, оставив после себя лишь горький привкус несбывшегося.


ТУМАН

Туман в тот вечер был не просто туманом – он был существом, медленно пожиравшим город. Он вползал в окна домов, оседал на книгах в библиотеках, стирая буквы, и проникал в сны жителей, заменяя их воспоминания на чужие, смутные, более похожие на пустые страницы.  Один старик, живший в доме у Крюкова канала, проснулся среди ночи и увидел, что его комната наполнена густой молочной мглой. Из него вышла женщина в платье, сшитом из газетных вырезок прошлого века. «Ты помнишь меня?» –  спросила она, но старик не мог ответить, потому что туман уже съел его память. Утром его нашли сидящим у окна  –  он смотрел на Неву и повторял только одно слово: «Прощай».



ФАРФОРОВЫЙ ЛОДОЧНИК

Под мостом Лейтенанта Шмидта жил человек из фарфора. Его кожа была белой и хрупкой, а в груди вместо сердца тикал старый часовой механизм. Каждую ночь он спускал на воду лодку, сделанную из страниц потерянных дневников, и ловил в сети отражения тёмно-синих туч и мерцающих фонарей. Однажды к нему подошла девочка с лицом, наполовину скрытым тенью. «Почему ты не разобьёшься?» – спросила она. «Потому что я уже разбит», – ответил лодочник и показал ей трещину, тянувшуюся от виска до шеи. Внутри него уже целую вечность было темно и пусто.


НА КРЫШАХ ПЕТЕРБУРГА

На крышах Петербурга, куда не ступала нога человека более века, жили существа, похожие на больших ворон с лицами детей. Они вили гнёзда из обрывков снов, которые подбирали в парках по утрам, и выкармливали птенцов каплями тумана. Один поэт, поднявшийся туда в поисках вдохновения, услышал, как они переговариваются стихами, которые могли бы стать достоянием любого литературного салона.
– Это наше наследство, – сказал ему вожак стаи. – Когда ваш мир исчезнет, мы сохраним его в песнях.
Поэт хотел записать, то немногое что смог запомнить, но, спустившись, обнаружил, что чернила в его ручке превратились в невскую бесцветную воду.


ПОСЛЕДНИЙ ЛЕПЕСТОК

В конце времён, когда Санкт-Петербург уже почти растворился в тумане и от него остался лишь один мост, один фонарь и один старик, который каждый вечер приходил к Неве и бросал в воду лепестки безымянных цветов.
– Это для тех, кто придёт после нас, – говорил он пустоте.
И однажды вода ответила, выбросив на берег стеклянный шар, внутри которого был крошечный, но идеальный город.
Старик рассмеялся, положил шар в карман и шагнул в воду, которая приняла его без единого всплеска.
А наутро исчез и мост… и фонарь…


МОСТ ПРИШИТЫЙ К НЕБУ

В том городе, имя которого забылось, но который все еще стоял, затянутый в туманные перевязи, был мост, прошитый стальными жилами, словно хирург срастил его ребра с небом, и он не мог упасть, даже если бы захотел. По нему ходили люди, но никто не замечал, что их тени остаются на противоположном берегу, а сами они исчезают в воздухе, как дым от папиросы, брошенной в воду. Умудренный жизнью поэт, чье лицо было бледно, как страница недописанного стихотворения, стоял у перил и смотрел вниз, где река, несла в своих водах обрывки его мыслей. Он знал, что если прыгнет, то не утонет, а пришьется к течению, как нитка к ткани, и тогда город станет ему сюртуком, а он – пуговицей, которую рано или поздно оторвут.


НИТИ ЗАКАТА

Он верил, что закат – это не свет, уходящий в темноту, а нить, которую кто-то вытягивает из клубка вселенной. Каждый вечер он садился у окна и сплетал из этих нитей узоры, которые могли бы быть картами иных миров. Однажды к нему пришел слепой портной и сказал:
– Ты шьешь из света, но носишь тьму. Дай мне свои нити, я сошью тебе плащ, в котором ты сможешь путешествовать по иным мирам.
Поэт отдал ему все свои закаты, а наутро обнаружил, что окно заложено кирпичом, а на столе лежит плащ, сшитый из теней.


ЗЕРКАЛО

Когда свет, отразившись в воде, рассыпался тысячами чешуек, рыбаки на Стрелке заметили, что их удочки согнулись, а поплавки, все разом, ушли под воду не от рыбы, а от чего-то другого. Вытащив леску из воды, они увидели, что вместо серебристой добычи к тонким крючкам прицепились куски зеркал, в которых отражались не их лица, а чужие. Один из рыбаков, человек суеверный, тут же выбросил свой кусок зеркала обратно в воду, но оно не утонуло, а поплыло против течения, увлекая за собой остальные. К полудню вся Нева сверкала, как гигантская змея. А вечером в трактире «У пропавшего моряка» появился незнакомец в мокром плаще. Он молча сел в углу, и когда хозяин подошёл к нему, то увидел, что в глазах у гостя отражается не зала, а бесконечная река.
– Выловил зеркало? – спросил хозяин.
– Нет, – ответил незнакомец. – Оно выловило меня.


ЛОДКА, КОТОРАЯ ПОМНИЛА

Одна из лодок, та, что постарше, с облупившейся краской и треснувшим веслом, рассказывала по ночам историю о человеке, который однажды сел в неё и попросил отвезти его туда, где заканчивается река.
– Но река не заканчивается, – сказала лодка.
– Значит, туда, где она начинается, – ответил человек.
И они плыли долго, мимо домов, которые наклонялись, чтобы посмотреть на них, мимо мостов, которые вздыхали, как старики, вспоминая свою молодость, мимо фонарей, чьи огни мерцали, словно глаза сов, знающих слишком много.
А когда они доплыли до истока, человек шагнул в воду и растворился в ней, будто кусок сахара в горячем чае. Лодка ждала его три дня, но он так и не вернулся.
– Может, он и был истоком, – шептала потом лодка другим лодкам, но те лишь покачивались на волнах, не понимая, не пытаясь её понять.


ТЕНЬ, КОТОРАЯ ПИЛА ЧАЙ

В одном из дворов на старой Охте, куда даже солнечный свет заглядывал неохотно, жила тень. Настоящая тень, не принадлежавшая никому, – она просто сидела на скамейке и пила чай из старой жестяной кружки. Люди проходили мимо, не замечая её, потому что тени – они ведь всегда здесь, правда? Но однажды мальчик, который вечно смотрел под ноги, заметил её и спросил:
– Ты чья?
– Ничья, – ответила тень. – Я просто забыта.
– Как можно забыть тень?
– Очень просто. Нужно просто перестать смотреть под ноги.
И тогда мальчик сел рядом, и они молча пили чай, пока тень не растворилась в сумерках, оставив после себя лишь пустую кружку и лёгкий запах полыни.


МОСТ, КОТОРЫЙ БОЯЛСЯ

Был, а может быть есть и сейчас, в Петербурге мост (не тот, о котором все знают, а другой, маленький и невзрачный), который боялся, что его разберут на дрова. Он слышал, как рабочие говорили: «Этот уже никуда не годится», и с тех пор по ночам он тихо дрожал, так что даже фонари на нём звенели, как старые люстры в заброшенном доме. Однажды к нему пришёл бездомный и сел на его перила.
– Ты чего трясёшься? – спросил он.
– Боюсь, – прошелестел мост.
– Чего?
– Что меня не станет.
Бездомный засмеялся.
– Да ты уже давно не существуешь. Тебя построили, потом перестроили, потом забыли. Ты уже давно чья-то память.
И тогда мост перестал дрожать. Потому что если ты – всего лишь память, то тебя уже нельзя разобрать.










.