Наросты только в рисунках весны

коросты  затей  вполголоса, 
а  скрежет  отдан  сыворотке  правды,
так  мало  тёплых  дней  в  годном  малокровии,
как  часто  мух  белее  снега
шипы  вгоняют  в  фонд  солнца,
на  мне  рука  паука,
на  пауке  подставленное  плечо  растерзанной  воды,
я  сгибаюсь  к  игле  чувствовать  гравий…

хмурое  хмурилось
всеми  девятью  граммами  причудливой  сыпи,
в  яды  нот  групповыми  сигналами  глаз
зеркало  рвало,
пусть  стану  агрессивно  ленивым  движением  губ,
пусть  согреюсь,  обернувшись  кремом  змеи,
кочергой  пошевелю,  как  спина  шевелит  лопатками,
теченью  не  выпить  с  ладони  ладонь  утаявшей  в  лёд  весны…

мои  глотки  непрерывно  лижут  коросты  спрессованной  совести,
остались  за  льдом  тёплые  объятия,
осталась  рябь  перечить,
остались  плавники  мыть  грязную  сушу,
в  цивилизации  стрессовой  причудливости  много  неясного,
а  взгляд  смотрит  мимо  скорлупы,
а  рот  шевелит  язык  шершаво,  добротно,
банты  капель  с  чернильных  птиц
перемазаны  студнем  крена…

по  шаткой  лестнице  наизусь  высмотреться  вниз
полагаясь  на  случай  поймать  лифт  в  такси,
глазам  в  броне  наглотаться,
вспороть  нежным  лучом  брюхо  солнца,
через  грязь  выйти  на  встречу,
ловить  сачком  чёрных  фар 
дальнозорких  крыс  близоруко  бредущих  под   дудочку  дрели…

без  доводов, 
без  поводов, 
на  стекле  рисует  незначимое  стекло  рисунок  виновных,
безвинных,
строго  по  отношению  ко  времени,
легкомысленно  по  отношению
к  трухлявым  пням  пробовать  стоять  рядом,
дверь  говорит  с  замком  голосом  ключа,
распахнутая  сторона  пьёт  лёд  глотками  пыли,
пуля  греет  холод,
свинец  костенеет  светом  удушья,

а  я  рядом  плыву  с  бесчисленным  вороном,
с  бесчисленной  солью  изъеденной  кусочками  весны,
завёрнутый  в  талисман  клочьями,
заведомый,
заведённый  за  позвоночник  своей  оси.