Критика. Венок сонетов. Письмо Татьяне

.


). Небольшое отвлечение от (с улыбкой из середины 19 века)… и пример (потому что всё в нашем зыбком мире лучше делать на конкретных примерах) профессиональной критики (по ссылке) то от чего есть желание уйти и вернуться на два века назад.   





ПИСЬМО ТАТЬЯНЕ КАНТ<ИНОЙ>

Николай ГОГОЛЬ об одноименном венке сонетов Татьяны Кантиной


1846. Рим. 2 июнь <а н. ст.>.

Письмо ваше от 25 генваря я получил. Благодарю вас много за присылку стихов http://stihi.ru/2021/06/22/5774. с присовокуплением к оному трудов хлопотных Ан<дрея> Вен<едиктовича> https://vk.com/club222935014?from=groups&w=wall-222935014_762 .

Есть в мире сем творения, кои не от ума человеческого рождаются, но из самых недр таинственной тьмы, из той бездны, где вечность шепчет голосами давно усопших, где тени минувшего сплетаются с призраками грядущего. Таков и венок сонетов ваших – загадочный лабиринт он, в коем каждая строка ступень, ведущая вниз, в подземелья души, в коем бродит неупокоенный дух поэзии, в коем сама смерть, ухмыляясь, перебирает чётки из костяных бусин.

О, сколь многосложна сия форма! Четырнадцать сонетов, сплетённых воедино, как четырнадцать виселиц, как четырнадцать кругов в ином, не Дантовом аде, где вместо грешников – стихии стихов: ветер, ночь, лихорадка, река, лес… И каждый новый сонет начинается последней строкой предыдущего, и так замыкается круг, подобно тому, как замыкается петля на шее приговорённого, как смыкаются веки над потухшим взором.

Но не просто круг – венок. Венок, который возлагают на чело покойника. Венок, который плетут из полыни, из мёртвых папоротников, из стеблей, пропитанных лунным ядом. Венок, в коем каждый цветок – это строки сонета, а каждая строка – заклятие.

Вглядитесь пристальнее в сии строки – и узрите, как сквозь них проступают лики иного мира. Вот ветер – не просто воздушное дуновение, а дыхание самой костлявой карги, что гуляет по пустым степям, где «нет ни огонька, ни звука человеческих пристанищ». Вот Петербург – не город, а «болотный демон в каменных доспехах», где «не лица – маски, лёгкий прах и дым». Вот лихорадка – не болезнь, а нежить, что приходит на рассвете, манит, как яблоко, воруя жизнь райскую.

И всюду – предопределённость. Словно не поэт пишет сии строки, а нечто ведёт его пером, заставляя повторять и вопрошать: «Чей взгляд тревожит – бледный неживой?» Словно душа, уже наполовину отторгнутая от тела, взывает к чему-то потустороннему, а в ответ – лишь эхо в пустом пересохшем колодце.

Но что есть жизнь в сем творении и воплощении? Миг между «объятиями и чистым дыханьем» и «могильной тишиной». Миг, когда ещё можно услышать «соловьиное безумье», но уже чувствуешь, как «ладони пахнут свежею землёй».

А смерть? О, смерть здесь – не конец – переход, странствие по «тёмным крыльям бабочек не здешних», где «прозрачный звук, блуждающее эхо» напоминают, что и за гробом есть иной луг, иная река, иной лес – но только они уже не для живых.

И над всем этим – «козлоногий Чёрный», что «ещё вернётся», ибо так предначертано. Ибо «земля теней в его ночных глазах», ибо «кто будет ждать за кругом обережным?»

Так и стоит сей венок сонетов – как часовня на перекрёстке миров, в коей встречаются живые и мёртвые, в коей ветер шепчет стихами, а тени поют. И кто осмелится войти в сию часовню – тот услышит голос самой бездны и заплатит за то страшную цену: уже никогда не сможет забыть.

Ибо «когда душа идёт дорогой горней», она уже не принадлежит себе. Она – лишь звено в той цепи, что сплетена из тьмы и света, из жизни и смерти, из первого и последнего слова.

А последнее слово в сём венке – «дыханье».

То самое, что было вначале.

То самое, что будет в конце.


Затем обнимаю вас всею душою и мыслию

Весь ваш Г.


P.s. Такова природа самой жизни, если вглядеться в неё пристально, без самообмана. И кто знает, не есть ли сей поэтический круг тем самым «зеркалом», отражающим не лицо, а душу, и не душу живого, а душу того, что стоит за гранью смерти?


<Гоголь бы одобрил>





.