Пустая колыбель песни

Koe ni mina / naki shim;te ya / semi no kara

Весь свой плач излила, всю песнь – /
И осталась лишь цикады шкурка

Конец лета. Воздух уже не дрожит от зноя, но еще хранит тепло прошедших дней. На шершавой коре старого дерева, среди лишайников и трещин, застыл хрупкий, почти невесомый силуэт – пустая оболочка цикады. «Сэми но кара» – шкурка, экзоскелет, то, что было когда-то домом и броней для жизни, теперь лишь ее призрачный след.

Басё останавливает свой взгляд на этом крошечном свидетельстве ушедшего. И в его сердце рождается вопрос, смешанный с тихой печалью: неужели этот пустой панцирь – все, что осталось от той неистовой песни, что наполняла собой летние дни и ночи? Неужели весь тот оглушительный хор, тот страстный зов, та исступленная жажда жизни, что звучала в каждой трели, выплакалась, излилась без остатка, оставив после себя лишь эту хрупкую, полупрозрачную пустоту?

«Коэ ни мина / наки шимотэ я...» – Весь свой плач излила... Это не просто метафора. Это почти физическое ощущение того, как существо отдает себя целиком своему предназначению, своей песне, своему короткому мигу на сцене бытия. Цикада поет не для удовольствия, не для развлечения. Ее песнь – это ее жизнь, ее любовь, ее продолжение рода, ее крик, обращенный к вечности из самой сердцевины мимолетности.

И вот, песнь отзвучала. Исполнитель исчез, возможно, унесенный ветром, ставший пищей для птиц, или просто растворившийся в земле. Осталась лишь эта пустая форма – как брошенная одежда, как высохшее русло реки, где когда-то бурлил поток. Она пуста, но она хранит память о полноте. Она молчит, но в ее молчании еще слышится эхо трогательной песни.

Басё не морализирует, не делает выводов. Он просто видит и чувствует. И в этом простом видении – целая философия. О мимолетности жизни и вечности искусства, если под искусством понимать самовыражение во всей его полноте. О том, что каждое существо, сколь бы малым оно ни было, оставляет свой след, свою «песнь», даже если после него остается лишь пустая оболочка.

Эта «сэми но кара» – символ полного самоотречения, самоотдачи до последней капли. Цикада не сберегла ничего для себя. Вся она – в этой песне, в этом плаче, в этом зове. И когда песня закончена, сама она становится ненужной, уступая место следующему циклу.

В этой пустой шкурке цикады – не только грусть об ушедшем, но и некое странное умиротворение. Это свидетельство исполненного долга, завершенного пути. И глядя на нее, может быть, Басё думал и о своей собственной судьбе поэта – излить всего себя в слова, оставить после себя строки, которые будут звучать, даже когда самого его уже не будет. И в этом – не трагедия, а тихая, чуть печальная, но глубокая гармония мира, где все приходит и уходит, оставляя лишь тончайшие следы, подобные этой пустой колыбели отзвучавшей песни.